Жены и дочери

— Я ждала тебя, дорогая. Не поднимайся в гостиную, милая. Сейчас ты можешь помешать. Там Роджер Хэмли с Синтией. И у меня есть основание думать… по правде говоря, я незаметно открыла дверь, но снова тихо ее закрыла, я не думаю, что они слышали меня. Разве не очаровательно? Юношеская любовь, ах, как она приятна!

— Вы имеете в виду, что Роджер сделал предложение Синтии? — спросила Молли.

— Не только это. Но я не знаю. Конечно, я не знаю ничего. Только я слышала, как он говорит ей, что намеревался покинуть Англию, не рассказав о своей любви, и что искушение увидеться с ней наедине оказалось для него слишком велико. Это было симптоматично, правда, дорогая? И все, что мне хотелось, это довести дело до кризиса, не вмешиваясь. Поэтому я выглядывала тебя, чтобы помешать тебе войти и побеспокоить их.

— Но разве мне нельзя пойти в свою комнату? — умоляюще спросила Молли.

— Конечно, — ответила миссис Гибсон немного раздражительно. — Только я ждала от тебя сочувствия в такой волнующий момент.

Но Молли не услышала ее последних слов. Она скрылась наверху, закрыла за собой дверь. Подсознательно она все еще несла лист, полный ежевики. Но зачем теперь нужна ежевика Синтии? Молли казалось, будто она ничего не понимает. Но что она могла понять? Несколько минут она оставалась в смятении, ощущая что несется в земном дневном движении вместе со скалами, камнями, деревьями и без собственной воли, словно она мертвая. Затем в комнате стало душно, и Молли инстинктивно бросившись к открытой створке окна, наклонилась, чтобы вздохнуть. Постепенно осознание тихого, мирного пейзажа прокралось в ее мысли и успокоило жужжащее смятение. Там, купаясь в ровных лучах осеннего солнца, раскинулся пейзаж, который она знала и любила с детства. Такой же спокойный, наполненный тихим гудением жизни, каким был в этот час для многих поколений. Осенние цветы пламенели в саду, ленивые коровы паслись на дальних лугах, пережевывая свою жвачку из травы, выросшей на месте скошенной. В далеких коттеджах затопили камины, готовились к приходу мужей, мягкие клубы голубого дыма поднимались в неподвижном воздухе. Дети, выпущенные из школы, весело кричали вдалеке, и она… Как раз в этот момент она услышала приближавшиеся звуки: открывшуюся дверь, шаги на нижнем пролете лестницы. Он не мог уйти, не повидавшись с ней. Он никогда, никогда не поступил бы так жестоко… никогда бы не забыл о бедной маленькой Молли, как бы счастлив он ни был! Нет! Послышались шаги и голоса, открылась дверь гостиной и снова закрылась. Она положила голову на руки, покоившиеся на подоконнике, и заплакала, — она была так недоверчива, что позволила закрасться мысли, будто бы он мог уйти, не попрощавшись с ней, … с ней, которую так любила его мать и называла именем его младшей, умершей сестры. И как только Молли подумала о нежной любви миссис Хэмли, которую та испытывала к ней, она заплакала еще сильнее из-за того, что такой любви к ней больше нет на земле. Внезапно дверь гостиной отворилась, и стало слышно, как кто-то поднимается наверх. Она узнала шаги Синтии. Молли поспешно утерла глаза и встала, стараясь выглядеть беспечной. Это все, что она успела сделать, прежде чем Синтия, немного помедлив у закрытой двери, постучала. И, получив ответ, сказала, не открывая дверь:

— Молли! Мистер Роджер Хэмли здесь и хочет попрощаться с тобой до отъезда.

Затем она спустилась вниз, словно в эту самую минуту ей хотелось избежать короткого разговора наедине с Молли. Вздохнув, и приняв решение, как ребенок, который смирился с тем, что ему нужно проглотить противное лекарство, Молли немедленно спустилась вниз.

Роджер убедительно говорил с миссис Гибсон в арке окна, когда вошла Молли. Синтия стояла рядом, слушала, но не принимала участия в разговоре. Ее взгляд был потуплен, она не подняла глаз, когда Молли робко приблизилась.

Роджер говорил:

— Я бы никогда себе не простил, если бы принял от нее обещание. Она останется свободной до моего возвращения. Но надежда, ее слова, ее милая добродетель сделали меня чрезмерно счастливым. О, Молли! — внезапно заметив ее присутствие, он повернулся к ней и взял ее руки в свои. — Я думаю, вы давно догадались о моей тайне, правда? Я подумывал поговорить с вами до отъезда и во всем признаться. Но искушение было слишком велико… Я рассказал Синтии, как сильно я ее люблю, насколько это можно выразить словами. И она говорит…, - он посмотрел на Синтию с пылким восхищением и, казалось, забыл в этом взгляде, что оставил недоговоренным предложение для Молли.

Синтия, казалось, была не намерена повторять свои слова, какими бы они ни были, но за нее заговорила ее мать.

— Без сомнения, моя дорогая девочка ценит вашу любовь, как ее должно ценить. Думаю, — взглянув на Синтию и Роджера с понимающим лукавством, — я могла бы рассказать истории о причинах ее весенних недомоганий.

— Мама, — внезапно произнесла Синтия, — вы же знаете, ничего подобного не было. Прошу, не выдумывайте обо мне историй. Я обручилась с мистером Роджером Хэмли, и этого достаточно.

— Достаточно! Более чем достаточно! — воскликнул Роджер. — Я не приму вашего обещания. Я связан, а вы — свободны. Мне нравится быть связанным словом, это делает меня счастливым и спокойным, но из-за всех случайностей, что влекут за собой следующие два года, вы не должны обременять себя обещаниями.

Синтия заговорила не сразу. Она явно что-то обдумывала. Миссис Гибсон взяла слово.

— Вы очень великодушны, несомненно. Возможно, лучше не упоминать об этом.

— Я бы скорее сохранила это в секрете, — перебила ее Синтия.

— Конечно, милая. Я как раз это собиралась сказать. Я когда-то знала молодую леди, узнавшую о смерти в Америке молодого человека, которого она очень хорошо знала. И она немедленно сказала, что была помолвлена с ним, и даже зашла так далеко, что надела вдовий траур. Но эти сведения оказались ошибочными, поскольку он вернулся здоровым и полным жизни, и объявил всем, что никогда не задумывался о женитьбе на ней. Ей было ужасно неловко. Такие новости лучше держать в секрете, пока не придет время их обнародовать.

И тут же Синтия не могла отказать себе в искушении сказать:

— Мама, я обещаю не надевать вдовий траур, какие бы новости не пришли о мистере Роджере Хэмли.

— Зовите меня Роджер, пожалуйста! — вставил он нежным шепотом.

— А вы все будете свидетелями его признания, что он будет думать обо мне, если впоследствии поддастся искушению отрицать этот факт. Но в то же время мне хочется, чтобы это хранилось в секрете до его возвращения… и я уверена, вы все будете так добры и внимательны к моему желанию. Прошу, Роджер! Прошу, Молли! Мама, я особенно должна просить об этом тебя.

Роджер даровал бы все, что угодно, когда она обратилась к нему по имени и таким тоном. Он взял ее за руку в молчаливом обещании. Молли была уверена, что не сможет болтать об этом событии. Поэтому только миссис Гибсон ответила громко.

— Мое дорогое дитя! Почему «особенно» относится ко мне несчастной? Ты же знаешь, я самый надежный человек на свете!

Маленький маятник на камине пробил полчаса.

— Я должен идти! — сказал Роджер в смятении. — Я не представлял, что уже так поздно. Я напишу из Парижа. Экипаж прибудет к «Георгу» уже через пять минут. Дражайшая Синтия… — он взял ее за руку, а затем, словно искушение было неодолимо, привлек ее к себе и поцеловал. — Только помните, вы — свободны! — сказал он, отпуская ее и переходя к миссис Гибсон.

— Если бы я считала себя свободной, — ответила Синтия, чуть покраснев, но приготовив напоследок свой остроумный ответ, — если бы я представляла себя свободной, думаете, мне бы это позволили?

Затем настала очередь Молли, и прежняя, братская нежность вернулась в его взгляд, голос, его манеры.

— Молли, вы не забудете меня, я знаю. Я никогда не забуду вас, ни вашу доброту к… ней.

Его голос начал дрожать, и лучше было уйти. Миссис Гибсон дала волю слезам, не слыша и не замечая слов прощания. Не осознавая своих действий, Синтия переставляла цветы в вазе на столе: она заметила, что они расставлены неправильно и ее чувство художника не могло смириться с этим. Молли стояла, оцепенев; ни радости, ни сожаления, ничего кроме оторопи. Она почувствовала слабое пожатие теплой руки. Она подняла глаза — до сих пор ее взгляд был потуплен, словно на веках был тяжелый груз — место, где он стоял, было пустым. Его быстрые шаги были слышны на лестнице, передняя дверь отворилась и закрылась. И затем Молли с быстротой молнии побежала в мансарду — в чулан, из его окон можно было видеть улицу, по которой он должен пройти. Защелкой на окне давно не пользовались, и она туго открывалась, Молли дергала ее пока та не открылась, а затем высунула голову наружу, чтобы не упустить этот последний шанс.

— Я должна снова его увидеть. Я должна! Я должна! — причитала она, дергая. Вот и он, бежал, чтобы успеть на лондонский экипаж. Свой багаж он оставил в «Георге» прежде чем пойти к Гибсонам попрощаться. Молли видела, как он, несмотря на спешку, оборачивается, и прикрывает глаза от лучей заходящего солнца, оглядывает дом, надеясь еще раз увидеть Синтию. Но очевидно он никого не увидел, даже Молли в чердачном окне, поскольку она откинулась назад, когда он обернулся, и спряталась в тени. Она не имела права выставлять себя, словно высматривает и жаждет прощальных знаков. Никто не появился… и через мгновение он скрылся из виду на годы!