Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить

– И что же?

– А то, что здесь будет жарко, товарищ подполковник. Очень жарко. И не все, кто сейчас глотает свой завтрак, доживут до обеда.

– Ничего, мы вам в тягость не будем. А здесь сидеть, или на КП дивизии, разницы никакой. Дайте нам с капитаном автоматы, гранаты… так, на всякий случай.

– Да сколько угодно, товарищ подполковник. Вон этого добра валяется, – показал он в угол, – бери, не хочу. И наши, и немецкие. И гранаты тоже… Но как бы мне комдив фитиль в одно место из-за вас не вставил…

– А вы кого больше боитесь, комдива или немцев?

– Комдива, разумеется, – ответил лейтенант вполне серьезно и поднялся на ноги. – Пойдемте отсюда, а то сейчас начнет артиллерия шмалять – мало не покажется.

Спустились в подвал. В подвале, скупо освещенном двумя коптилками, вдоль стен сидело человек двадцать, и кто из них красноармеец, а кто командир, не отличишь: все в ватниках, стеганых штанах, солдатских шапках-ушанках, у всех автоматы, наши гранаты-лимонки и немецкие с длинными ручками, ножи, сидора, саперные лопатки.

– Зачем им вещмешки? – спросил Матов у Логунова, пока Криворучко давал указания одному из своих подчиненных.

– А как же? – удивился тот. – Там и продуктов дня на три, и патроны, и гранаты, и индивидуальные пакеты. Случалось не раз, что фрицы прорвутся, захватят первый этаж, наши в подвале и на втором – и так вот дерутся несколько дней. Поэтому и держат все при себе. Фрицы – то же самое. Опыт. Поэтому мертвый враг еще и источник продуктов и боеприпасов. Все в дело идет…

– И как же вы собираетесь вернуть свои позиции? – спросил Матов у Криворучко, когда тот вернулся к ним.

– А вот они проведут две-три атаки, нахлебаются, тут мы и ударим. У нас к ним, между прочим, два подкопа сделаны. И взрывчатка заложена. И оба подкопа ведут к блиндажам. Мы уже их голоса слышим. Рванем – получатся дырки, через эти дырки и по верху…

Наверху раздался сильный взрыв, дрожь прошла по каменным сводам, посыпались вниз песок и мелкие камешки. Еще удар, еще. А затем заухало безостановочно, будто в гигантской камнедробильной машине, пламя коптилок заметалось из стороны в сторону, и тени заметались по стенам и потолку, а люди, привалившись к стене, дремали, и казалось, что ожесточенное буйство снарядов их никак не касается.

Артподготовка еще не закончилась, а комбат уже поднял людей, и они быстро и без суеты разошлись по своим местам. И вовремя: послышалась густая стрельба, и в предрассветных сумерках Матов увидел фигурки людей, перебегающих от одного укрытия к другому, в то время как из черных щелей в здании школы и припорошенных снегом развалин, пульсируя огнем, безостановочно дудукали пулеметы, и пули с глухим стуком били в кирпичные стены, со звоном – в железные балки, трубы и куски листового железа, а разрывные нервно хоркали, будто злились, что не добрались до живого человеческого тела.

Стрелять по этим быстро возникающим и так же быстро исчезающим фигуркам было бесполезно. Да никто и не стрелял. А через минуту-другую там, где мелькали фигурки врагов, стали рваться снаряды. По звуку Матов определил, что стреляют из-за Волги, и кто-то точно корректирует стрельбу.

Атака немцев захлебнулась, так и не начавшись.

Комбат Криворучко пристроился рядом с Матовым. Спросил:

– Как вам это понравилось, товарищ подполковник?

– Хорошее взаимодействие, комбат.

– Это только начало. Прелюдия, так сказать. Они, впрочем, особо и не лезли. Их задача – выявить нашу систему огня. А мы не раскрылись. А вот минут через десять полезут уже серьезно. И я бы на вашем месте, товарищ подполковник… извините за нарушение субординации, отправился к комдиву. Честное слово, никто вас за это не осудит. Тут, понимаете ли, сноровка нужна, опыт, а у вас его нет. Пуля – она хоть и дура, но выбирать умеет.

– Спасибо за совет, комбат, но меня здесь удерживает не молодечество и не желание острых ощущений. А пуля или осколок – они и на том берегу могут достать. Да и Логунов, я смотрю, тоже не торопится в тыл.

– Логунов – он мужик геройский. Еще недавно батальоном командовал. Ранение, контузия – временно при штабе. У него иногда обмороки случаются. Сами понимаете… Ну, кажется, начинается. Держитесь, товарищ подполковник. Черт не выдаст, свинья не съест, а нам сегодня надо быть в школе. – И Криворучко вернулся к своей амбразуре.

Из-за школы выполз танк, выкрашенный в белое. Повел стволом – выплюнул огонь. Снаряд ударил куда-то вправо, истерично провизжал большой осколок. Снова замелькали фигурки атакующих, вслед за первым танком вылез второй.

Сзади звонко ударила противотанковая пушка – и этот второй танк точно присел, подсеченный снарядом, из его щелей густо повалил дым.

На всем пространстве, занятом атакующими, стали рваться мины. Они с воплем вонзались в мерзлую землю, в кучи битого кирпича, вздымая снег и красную пыль, а за прерывистой стеной развалин замерцали торопливые сполохи артиллерийского огня немецких батарей. В ту сторону над головой проплыли огненные стрелы ракетных залпов «катюш», там вспучилась черная гряда разрывов – и гром заметался над землей, придавливая остальные звуки.

Вдруг все, кто только что укрывались за стенами, метнулись и пропали в каких-то щелях, и через несколько секунд их согнутые спины появились уже перед глазами Матова. Без криков, молча, без выстрелов даже они мелькали впереди, быстро уменьшаясь в размерах, – и все под грохот и гул артиллерийского и минометного огня.

– А, подполковник! Как пошли! Как пошли, черти! – восторженно кричал в ухо Матову капитан Логунов. – Они ж тут каждый камушек знают, каждую дырку. Гвардия!

Впереди вразнобой заухали разрывы гранат, густо посыпалась автоматная трескотня, а за спиной продолжали звонко тявкать противотанковые пушки, и видно было, как в черных щелях, из которых пульсировали огоньки пулеметов, взметались огненные вихри.

– Ну что, товарищ подполковник? Как вам это понравилось? – спросил Логунов, когда стрельба с нашей стороны неожиданно оборвалась, и лишь немцы все еще долбили по опустевшим развалинам, где несколько минут назад располагался батальон старшего лейтенанта Криворучко. – Может, хотите посмотреть, что они там натворили? Только чур, короткими перебежками: метров десять и – носом в снег. Или куда придется. Иначе – хана. Потом отползаем в сторону – и снова рывок.

– Пойдемте, – согласился Матов.