Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить

– Двадцать девять трупов, товарищ подполковник. Четверо раненых. Два ранцевых огнемета, три пулемета, автоматы, патроны, гранаты, галеты, шоколад, сигареты, шнапс. Людей я оставил. Дальше как прикажете.

– Что, капитан, дальше будем делать? Сможете командовать?

– Смогу: уже оклемался малость.

Наверху несколько притихло. Лишь минометы долбили мерзлую землю в полукилометре от школы.

– Это у меня второй такой случай, – говорил Логунов, жадно глотая махорочный дым. – Первый раз тоже самое: свалились в подвал они с одной стороны, мы с другой, подвальчик маленький, наверху бомбят, сидим, смотрим друг на друга, курим, ждем… Они нам сигареты предлагали, но мы ни-ни… Когда бомбежка закончилась, я им говорю: «Вэк!» – мотайте, мол, отсюда к такой матери! И они пошли. С опаской, но пошли. До сих пор жалею, что отпустил: благородство решил проявить. И перед кем? Какое к ним может быть благородство? – воскликнул Логунов, точно сейчас окончательно осмыслил недавнее прошлое. И сам же себе ответил со злой решительностью: – Никакого! Бить, бить и бить! Чем попало и где только можно. – Помолчал немного, продолжил, будто оправдываясь перед Матовым: – Видели бы вы, товарищ подполковник, что они творят с гражданскими! Во-первых, раздевают чуть ли ни до гола и на себя напяливают. А если что не по ним, не просто убьют, а изуродуют так, что и не признаешь человека. А все от ненависти. Они-то думали, что надавят – и мы за Волгу драпанем. А мы не драпаем и не драпаем. И чаще всего не так немцы лютуют, как всякая там сволочь: хорваты, венгры и прочие. Я так понимаю, что для немца эта война как бы необходимость, а все остальные поперлись с ними в Россию, чтобы нажиться, нахапать чего-нибудь. А нахапать-то нечего. И назад не уйдешь. Вот и зверствуют, сволочи…

Из угла позвали:

– Товарищ капитан! Вас к телефону!

Логунов тяжело поднялся, некоторое время стоял, покачиваясь, затем пошел, держась одной рукой за стену. Слышно было, как он говорит короткими фразами:

– Да, держимся. Подполковник? Здесь подполковник. Есть! Есть! Есть!

Вернулся к Матову, сел, заговорил, но не как всегда, а с большими паузами, точно ему что-то мешало:

– Вас спрашивали… Сам Чуйков… беспокоится. Велено вам вернуться… в штаб… армии. Сейчас к нам… пополнение… подбросят, обед… обещали… принести. Еще поживем. Так и передайте… своему начальству… в Генштабе: Сталинград стоит и стоять будет… до конца.

– Как вы себя чувствуете, капитан? – спросил Матов, заглядывая в глаза Логунову.

– Нормально… Вернее, почти нормально… Идите, подполковник… пока тихо. А то опять… начнется – не выберетесь. – И крикнул в темноту: – Мамедов!

Из серой дымки показался младший сержант Мамедов, остановился в двух шагах.

– Вот что, Мамедов, проводи подполковника до штаба дивизии. Скажи там… Впрочем, ладно, ничего не говори… Приведешь сюда пополнение и… и обед… чего-нибудь горячего… люди давно не ели горячего.

Матов встал, протянул руку, капитан свою, поднялся на ноги, не выпуская руки Матова.

– Ну, как говорится, до встречи в Берлине.

– Договорились, – и Матов, тиснув руку Логунова, повернулся и пошел вслед за Мамедовым.

Глава 6

– Подождите немного, товарищ подполковник, – попросил адъютант командующего Шестьдесят второй армией. – Командующий занят…

В это мгновение дверь «кабинета» командующего с треском распахнулась, и на пороге возникла полусогнутая фигура в офицерской шинели, но без шапки. Офицер пятился, мелко перебирая ногами, прижимая к бедрам руки, а над ним возвышался генерал Чуйков, мелькали его кулаки.

– Я тебя, сволочь, под трибунал отдам! Собственной рукой застрелю! – кричал Чуйков, нанося удары по голове офицера. Увидев Матова, Чуйков остановился, вскрикнул: – Пшел вон, с-скотина! – и скрылся за дверью.

Офицер повернулся разбитым лицом к Матову, покривился и бросился вон из штаба.

Матова эта картина потрясла до такой степени, что он как стоял возле стола дежурного, так и остался стоять, не зная, оставаться или уйти.

Адъютант командующего бросился к двери, открыл ее, заглянул, протиснулся внутрь, будто что-то мешало открыть дверь пошире. Через пару минут вернулся, произнес извиняющимся тоном:

– Командующий просит вас, товарищ подполковник.

Матов вошел, начал докладывать, но Чуйков, стоящий возле стола, махнул рукой, произнес:

– Мне уже доложили. Говорят, стреляли из пулемета?

– Пришлось, товарищ генерал.

– А я вот… – начал Чуйков, разглядывая в кровь сбитые костяшки пальцев, и замолчал. Торопливо затянувшись дымом папиросы и выдохнув его, продолжил: – Одни воюют умно, изобретательно, дорожат своими людьми, другие кладут их в лобовых атаках… Видели? – спросил, уставившись жгучими глазами из-под лохматых бровей.

– Видел.

– Командира батальона ранили, а его зам… вот этот вот самый, что вы видели… Скотина! Сволочь! Бросил людей на немецкие пулеметы, а сам… сам не пошел, сам, гнида поганая, остался в укрытии! – и вот результат: из ста тридцати человек батальона в живых осталось пятьдесят два. И набрался наглости докладывать, что приказ командования на овладение развалинами дома выполнен. – Помолчал, задавил окурок, бросил, глядя в сторону: – Вот… сорвался! Да и как тут не сорвешься? – Спросил: – Будете докладывать?

– О чем?

– Действительно, о чем тут докладывать? – проворчал Чуйков. И тут же совсем другим тоном: – Если хотите в Шестьдесят четвертую, то сейчас самое удобное время… пока не рассвело. – И посмотрел вприщур на Матова.

– Разрешить идти, товарищ генерал?

– Идите, подполковник! Идите. С левого берега уже звонили, о вас спрашивали… Беспокоятся.

Матов повернулся кругом и вышел из «кабинета». В «предбаннике» пожал руки адъютанту командующего и дежурному офицеру по штабу армии. Тот сообщил, что проводник ждет подполковника на берегу.

А на берегу стояла группа солдат вокруг кого-то, кто лежал, раскинув руки и ноги. Люди стояли, смотрели на лежащего, и – странно! – никто не снял шапки.

– Что случилось? – спросил Матов.

– Да вот, – откликнулся стоящий рядом Кузьмич. – Я стою, вас дожидаючись, а энтот вышел и бабах себе в голову из револьвера. Видать, кишка не выдержала, – заключил он. И добавил, вздохнув: – Жисть наша… едри ее в сапог.

Пока Матов дожидался погоды на аэродроме, он составил подробный отчет о состоянии наших войск, дерущихся в Сталинграде, и не только 62-й, но и 64-й армии, которой командовал генерал-майор Шумилов, проведя там неполных два дня. К этому времени атаки немцев по всему фронту почти прекратились, бои велись лишь на отдельных участках. Хотя за это время Волга не встала окончательно, но лед продолжал двигаться лишь на самой быстрине, и то еле-еле, сообщение между берегами улучшилось значительно, и Матову не пришлось совершать чудеса эквилибристики, еще дважды перебираясь с берега на берег.

Едва сев в самолет, он раскрыл дневник немецкого обер-лейтенанта Кемпфа. Это была довольно толстая тетрадь. Первая запись датировалась мартом 1942 года. Судя по некоторым ссылкам на предыдущие записи, начало дневника восходило к 1939 году, то есть к польской кампании. Это была четвертая тетрадь. И заканчивалась она записью от 10 ноября 1942 года. То есть за день до гибели ее автора в подвале разрушенной школы.

«Сталинград с каждым днем превращается для нас в настоящий ад. Русские дерутся с поразительным упорством. Более того, они дерутся лучше нас, изобретательнее, часто ставя нас в тупик. Мы все никак не можем понять, как так вышло, что еще недавно они бежали от нас, попадали в окружения сотнями тысяч, сдавались в плен, а теперь мы не можем сковырнуть их в Волгу, до которой осталось в иных местах всего пару сотен метров. Это не просто фанатизм, это что-то другое. Нам говорят, что их заставляют так сражаться жиды-комиссары. Чепуха! Мы захватывали развалины домов, в которых против нас сражались по два-три человека, и среди них ни одного жида и комиссара. Иногда одни рядовые. Под страхом смерти так сражаться человек долго не способен – непременно сломается. И у нас это наблюдается все чаще: равнодушие, усталость, самострелы, любое легкое ранение – и человек спешит в тыл. Я чувствую, что мы приближаемся к роковой черте, за которой нас, немцев, ожидает что-то страшное. Неужели господь оставил нас своими милостями…»

Глава 7

– Зря вы так рисковали, Николай Анатольевич, – попенял Матову генерал Угланов. – Не ваше это дело – стрелять из пулемета и кидать гранаты. Не для того вас учили. Да и за Волгу, при тех условиях, идти было не обязательно. Но в целом… в целом информацию вы собрали исчерпывающую. Я доложу ее наверх. А там уж как решат… А пока отдыхайте. – И генерал Угланов, улыбнувшись своей грустной улыбкой, сообщил, как о чем-то несущественном: – Кстати, сегодня утром звонила ваша жена. Она в Москве. Пробудет здесь дня три. Извините, что сразу же не сказал вам об этом. Поезжайте домой. Даю вам отпуск на три дня. И еще: тут вот приготовили вам кое-что сухим пайком. Думаю, пригодится. – И Угланов достал из-под стола набитый под завязку вещмешок.