Жесткокрылый насекомый

С видом победителя Распопова повела детей с “мамой” за собой, а

Геращенко и Кулик вошли через главный вход, к директору.

Лопаницын остался курить на улице.

Не прошло и получаса, как участковый понял, что укурился насмерть.

Потому что увидел, как из земли проклюнулся сначала один, потом другой, потом еще несколько и, наконец, целая грядка Куликов.

Зрелище было жутковатое: ладони рвут дерн, разгребают грунт, и на свет появляется сначала голова с грязным, бессмысленным лицом, потом, выворачивая комья сырого глинозема, появляются плечи, руки упираются и вытягивают на свет все остальное. А потом земля осыпается, и вот он, стоит новенький, как с иголочки, Женя Кулик.

Не успел Петр Ильич проморгаться, как двор Центра оказался полон детей.

– Мама, мама вернулась! – закричали Кулики, едва Марина Васильевна вошла в изолятор. – Мама, ты за нами?

Кулик онемела. Вот Саша. Вот близняшки Виктория и Вероника. Мишка,

Кирилл, Аннушка…

– Ма, мы домой сейчас, да? Ма, ты нас насовсем забираешь?

Медик и нянечка с воспитателем во все глаза смотрели на эту сцену: дети со всех сторон облепили непутевую мамашу, а та лишь губами шевелила, будто пересчитывая.

– Мои, – вдруг сказала Кулик, и взгляд ее стал быстрым и ясным.
–

Они все мои, и я их забираю. Ребята, собирайтесь.

– Как же, мамаша? – встрепенулась дежурная воспитатель. – Нет, так не положено, стойте, нужно документы оформлять.

– Я вам не позволю, – вскочила Распопова. – Это похищение!

Марина не ответила. Она толкнула запертую дверь – и та выпала вместе с косяком.

– Дети, домой! – позвала она.

С веселым гвалтом ребята потекли в дверной проем, и, как ни пытались нянечка, воспитатель и Распопова остановить этот поток, ничего у них не вышло.

Петр Ильич, увидав Марину Васильевну в окружении ребят всех возрастов и размеров, понял, что теперь драки не избежать.

– Куда собрались?

– Домой, – ответила Кулик.

– С детьми?

– Да. Что-то не так?

– Насколько мне известно, у вас нет детей.

– Теперь есть.

– И когда только успели?

– Дайте пройти.

Позади уже бежали крайне взволнованные сотрудники Центра, размахивала руками и бюстом Распопова, и вообще сцена напоминала эпизод из военного фильма, когда оккупанты вот-вот войдут в город, а никто не успел сбежать: всеобщая суета и паника, и никто не знает, что предпринять.

Лопаницын раскрыл кобуру. Это была простая демонстрация силы, могла подействовать, а могла и нет. Но лучше бы подействовала…

– Думаете, испугаюсь? – Глаза Марины Васильевны пылали.

– Нет, вы ведь такая смелая! Не порите горячки. Хотите забрать детей

– сделайте это цивилизованно. Вас ведь сожрут иначе, вместе с ребятами и кошками.

Дети растерянно смотрели по сторонам, не зная, как быть. Кулик чувствовала небывалый подъем силы, она могла смести всех и вся, чтобы вывести своих детей из этого кошмара, но остатки прошлой

Марины, холодной и рассудительной, мешали.

Евгений подергал ее за рукав.

– Что такое, Женя? – Кулик села на корточки перед сыном.

Тот крепко обнял ее за шею и прошептал:

– Мама, иди! Мы знаем, что ты за нами вернешься. Не бойся, никто нас не обидит. Да, ребята?

Марина подхватила Женю на руки и посмотрела на остальных. Дети расступились, оставив узкую дорожку к воротам.

– Не забудете меня? – шепнула она.

Женя снова прижался к самому уху:

– Никогда.

Осторожно опустив сына на землю, Кулик пошла к выходу. Обернулась.

Ребята смотрели и улыбались.

– Я скоро, зайцы, – пообещала Марина Васильевна. – Не скучайте.

И Лопаницын, и Геращенко (особенно Геращенко) мысленно аплодировали, пока мать-героиня не скрылась за поворотом.

Нельзя утверждать, что Леня всю жизнь нюхал одни розы, а от него самого пахло исключительно дорогим одеколоном, однако всему же есть предел! Такой жесточайшей вони Бухта не обонял никогда и теперь истово надеялся, что никогда не будет.

Впрочем, начнем по порядку. С Мариной Васильевной он столкнулся случайно, и на свою голову поздоровался. Та немедля начала жаловаться на жизнь, мол, кошки из окон вываливаются, как старухи у

Хармса, и как-то слово за слово Леня проговорился, что работает на заводе и там можно сделать решетки. Кулик немедля поймала его на слове и вытянула обещание сделать эти самые решетки. Бухта потом долго подозревал, что стал жертвой психотронной атаки, иначе как объяснить, что он по доброй воле вошел в квартиру сумасшедшей кошатницы и снял размеры при помощи спичечного коробка?

Так или иначе на следующий день он в диком угаре подошел к сварщику и сказал:

– Пять решеток надо сварить, вот размеры. Только размер ячейки не больше семи сантиметров.

– Ты охренел? Материала уйдет – йоппа-мама! – возмутился сварщик, которому вовсе не улыбалось выполнять столько работы.

– Очень надо.

– Пять тысяч.

Леня задумался. Об оплате разговор как-то не заходил, но Бухта решил, что поставит Марину Васильевну перед фактом. Ударили по рукам.

– А зачем так часто?

– Чтобы кошки не пролезли, – ответил Бухта.

– Она кошек боится?

– Дурак, у нее кошки, разве не понятно? Чтобы не падали из окон.

Прикинь – тридцать два кошака в квартире!

– Сколько?!

Сварщик прекрасно знал, что такое кошки – у его бабки в деревне жил котяра, который в качестве туалета использовал коврик у двери.

Воняло от коврика – не приведи господь. А тут целых тридцать две твари…

– И три собаки, – безжалостно подтвердил Бухта.

– Йоппа-мама! Она что, Маленького Мука насмотрелась? “Кошки – очарование мое”? Эпическая сила!

Тем не менее – пять тысяч на дороге не валяются, и сварщик впрягся.

Как он ни выкраивал, как ни высчитывал, а материала на решетки выходило не меньше шестидесяти метров. Слишком много сложностей с выгибанием декоративных элементов тоже не могли порадовать.

– Может, крест-накрест ей забабахать? – спросил он у Бухты.

– Не вздумай! Она просила эстетично сделать.

– Клепать мой нюх! На хрен ты вообще подписался на эту работу?

Таких мочить надо в обязательном порядке. Ее соседи за вонь еще не подпалили?