Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Понятовский замыкал шествие. Он был удручён более всех, быть может, более, чем сам король. Уже в который раз терпели крах его усилия И надежды. В который раз настигала его мысль о тщетности и даже бессмысленности служения шведскому королю. Службы, у которой не было ничего впереди, службы, принёсшей ему доселе одно бесславие, опасности и разорение.
— Пора браться за ум, — с горечью сказал он самому себе. И тут же вспомнил, что он уже не раз произносил эту фразу и не раз собирался скинуть с себя эти узы.
Вечером он — слуга двух господ — сел за письмо своему первому и истинному господину, низложенному королю Станиславу Лещинскому. Он писал ему:
«Для Порты — Азов,
«Всё-таки Польше кое-что перепало, — думал Понятовский. — А ведь, в сущности, я служу Польше». Эта последняя мысль несколько умерила горечь его размышлений...
В это время визирь за кофе с улыбкой рассказывал Шафирову о налёте Карла. Оба были довольны. Визирь — тем, что Карл получил от ворот поворот, Шафиров — вдвойне: поражением шведа, которое он счёл малой Полтавой, и многолюбезностью визиря.
Напоследок хозяин шатра сообщил ему:
— Я приказал отправить генералу Шереметеву тысячу двести возов сухарей и риса да вприбавку тысячу окк кофе. Генерал будет доволен. И твой царь. Это как бы в обмен на те бочонки серебра, которые он прислал.
— Стало быть, мы квиты, ваше визирское сиятельство!
Глава семнадцатая
В ОТВОД!
Удел мой стал у меня, как разноцветная
птица, на которую со всех сторон напали
другие хищные птицы. Идите, собирайтесь,
все палевые звери, идите пожирать его.
Пётр — королю Августу
Вашему величеству и любви, дружелюбно-брацки объявляем, что мы с войски нашими в Турецкую землю вошли и с турками встретились у реки Прута и имели жестокие бои. Но для некоторого неудобства, а наипаче для наших общих касающихся с вашим величества интересов, далее в той войне не поступили и учйнили с турки вечной мир, о чём обстоятельнее вашему величеству и любви донести указ наш дали...
Пётр — Марфе и Анне Шафировым
Мои госпожи. Понеже господин подканцлер Шафироф ныне в учинённом миру был полномочным по учинении оного, турки просили, дабы ему и Господину Михаилу Шереметеву у них до исполнения остатца, что для необходимой нужды и учинено. Того ради не имейте в том печали, ибо, Богу извольшу, не замешкаетца там.
Головкин — Шафирову
...Пришла из Москвы почта и так случилось, что в намёт государев сумы принесены, и государыня царица изволили приказать ваш пакет распечатать, чая в том письма себе от царевен, и не сыскали. И я того же часу запечатал их моею печатью. Не изволте, мой государь, сумневатца, чтоб кто те писма читал или видел...
...В обозе нашем токарный станок царского величества утрачен. Изволте приказать чрез кого наведатца, не возможно ль оного тамо у кого отыскать, и хотя б что за то денег дать. И буде сыщетца, изволте его, выкупя, сюда прислать. Известно вам, како тот станок его царскому величеству потребен...
Шафиров — Головкину
...везирь допустил меня с собою на конференцию... А о короле швецком объявил я ему, что царское величество для любви салтанову величеству и для его, везиря, чрез свою землю его пропустит и с честию и на подводах укажет, о чём и к губернаторам указ свой дать повелел... И он, везирь, мне сказал, что он говорит со мною за секрет, что он его, шведа, ставил напередь сего за умного человека, а как он его ныне видел, то признавает его за самого дурака и сумазбродного, яко скота...
Головкин — Долгорукову, послу в Копенгагене
Мой государь князь Василей Лукич. Объявляю ваше милости, что с великою ревностию шли мы к Дунаю, дабы турок предварить и получить довольство в провиянте. Но турки нас упредили и встретились с нами у Прута, где престрашные бои бои чрез три дни... И потом, видя что из сей войны жадного прибытку не будет, того ради поступили желанию турецкому и на вечной мир, уступи им всё завоёванное, дабы с той стороны быть вечно беспечным, что турки с превеликими охотами, паче чаяния, учинили и от короля швецкого вовсе отступили. И тако может ваша милость его, короля датского, верно обнадёжить, что сей мир к великой пользе нашим союзникам...
Пётр — Шафирову
Господин подканслер. Письма ваши мы получили, на которые пространно ответствовал вам г-н канслер, а в самой материи есть сие: токмо паче всего вам надлежит трудитца, дабы получить ратификацию, а паче её скорой отпуск короля швецкого, дабы замедлением сдоим тем ещё чего не зажёг, чего для и езду свою в Ригу отлагаю... По сём отдаю вас в сохранение Божие.
Барабаны, флейты, рога и рожки выпевали немудряще и нестройно. Полки шли с развёрнутыми знамёнами и штандартами. Колыхались двуглавые орлы, Георгий Победоносец, Николай Угодник, осеняя и печалясь...
Христолюбивое воинство шло в отвод. Лица обгоревшие, чёрные, ровно турки, осунувшиеся, измождённые, заросшие — пришлось претерпеть, да, много выпало лиха. И голодали, и холодали, и плавились от нестерпимого жару, и ходили на краю погибели...
Шли преображенцы, семёновцы, астраханцы, ингерманландцы, новгородцы и многие другие, шли гренадеры, фузилёры, драгуны, вели лошадей в поводу, жалеючи скотину, — кожа да кости. Конь — не человек, столь долгой бескормицы не вынесет.
Лица же были просветлены — шли домой. Домой! Нашлась и сила, взялась и бодрость. И хотя путь лежал тысячевёрстный, но Господь упас, а впереди не было крови, не было войны.
Царь Пётр как бы опоминался. Напряжённое ожидание, не отпускавшее его в те дни, когда Шафиров вёл переговоры в турецком стане, ожидание самого худшего и даже внутренняя готовность к нему, — всё это наконец кончилось.
За эти два дня царь спал с лица: округлое, оно как-то вытянулось, щёки втянулись, запали и глаза, казалось ставшие меньше, усы топорщились, словно худо приклеенные, и кое-где вызмеились седые волоски.
Претерпели все, и наравне со всеми претерпел царь Пётр. Наравне? Кто сказал? Он претерпел куда более всех. Потому что знал: ему держать ответ за всё перед Господом и Россией. Он недоглядел, недодумал, не соразмерил.