Жестокая конфузия царя Петра

«Сиятельный и высокорожденный граф, — писали Шафиров и Шереметев, — превосходительный господин канцлер... чтоб мы в том не имели сумнения, чтоб они, турки, какое намерение к нарушению мира или к начатию какой ссоры имели, ибо как крайней везирь, так все вкупе везири и паши мир содержать склонны. И хотели о том о всём донесть везирю, учинить мне о том подлинную резолюцию. Мы их спрашивали, что ежели король швецкой тем доволен не будет и с таким канвоем ехать не похочет, что они намерены с ним учинить? Они сказали, что везирь конечно положил так, что взять его и отвезть с собою в Царьград и оттуды до его морем спровадить...»

Царь был огорчён: всё-таки в Царьград! Король там непременно напакостит! Неужто многоопытному и ловкому Шафирову не удастся каким-нибудь образом это отвратить?

Но Шафиров как ни старался, ничего отвратить не мог. Это с непреложностью явствовало из его донесений.

В обозе был князь Димитрий Кантемир — лучшего советника по турецким делам трудно было сыскать. Он был призван, и Пётр стал допытываться:

— Может ли король Карл, будучи в Царьграде, заворот нашим делам содеять?

— Сколько я знаю нравы дивана и султанского дворца, короля примут с вежливыми почестями, однако при этом соблюдут свой интерес, — отвечал Кантемир. И, уловив беспокойство царя, продолжавшего опасаться Карловых интрижеств, прибавил: — Султан и визирь постараются поскорей выпроводить короля — он для них источник трат и беспокойства. А ни того ни другого они терпеть не могут.

— В самом деле, — подхватил Головкин, — взять-то им с него нечего, а союзник из него хреновый.

Однако Пётр так и не успокоился, зная беспокойный и напористый характер шведского короля. Однако тема эта на время была отставлена.

Тем временем, пользуясь явным расположением Петра и не желая отлагать решение своих нужд в долгий ящик, тем более что стало известно об отбытии царя от армии, Кантемир подал Петру пространное прошение. Оно было основано на предварительных обещаниях царя и состояло из семи пунктов.. «Дабы ему, господарю, боярам и прочим офицерам определить место, где жить, и дать ему, господарю, в Москве двор с каменными полаты, другой загородной и на пропитание дать бы вотчины в добрых местах; и где его пребывание будет, чтоб был гарнизон российской...» Говорилось в прошении и об издержках, которые претерпел господарь в походе, и о том, чтобы служиторы его и крепостные были б уволены от всяких податей, и о посылке сыновей его в знатные городы и иные христианские страны для обучения языкам и наукам... «Быть бы ему, князю, в милости царского величества и титул светлейшего князя он и наследники его да содержат. И естли впредь Волоское княжество будет под державою его царского величества, чтоб кроме его самого и наследника его, иной никто не был допущен».

Позаботился бывший господарь, а ныне просто князь, и о тех, кто последовал за ним в добровольное изгнание. «Чтоб народу волоскому, которой ныне за веру християнскую принуждены оставить отечество и едут в государство Российское, которых числом мужеска и женска полу болши 4000 душ, определить на житьё ис каких слобод или маетностей».

Широко размахнулся Кантемир! Особенно много благ истребовал для себя и колена своего. Но царь его и не подумал укоротить. А пока в резолюциях своих удовольствовал так: «Дом и деревни ныне в Харькове даютца, а к тому будут приисканы более». Ибо заглазно Пётр не мог определить, сколь можно по прошению устроить.

— Дам указ Сенату, дабы всё разрешил ко всякому удовольствованию, — заключил он. — Ни ты, князь, ни бояры твои, ни холопи обижены не будут, а детки тем паче.

И царь погладил Кантемира по голове, как гладят послушное дитя, как гладил он свою любимицу дочку Лизавет, Лизхен, Лизочек, которую повелел послать встречь ему в Ригу.

Пётр был благодушен. Было отчего: пришло известие из Царьграда: шесть дней кряду из всех оружейных мест и крепостей в городе, за городом и близ него трижды из пушек палили. И между турок великое веселие царило — так праздновали мир. Первый султанов стольник отправился к визирю со знатными подарками от султана. Да и самого султана поминают на всех перекрёстках яко г а з и — победителя.

— Ладно, пущай будет победитель, — бурчал царь. — Ныне не попустил Господь. Однако ж придёт и наш день. Главное же содеяно: руки у меня развязаны. Отныне теми свободными руками главные узлы развяжем, а они всё ж таки в северной стороне.

Когда наконец удалось преклонить голову после тревожных и небывало тяжких дней, сон сваливал его замертво и он спал как убитый, без сновидений. Но вот отошёл и, вступивши в польскую Подолию, царь стал видеть сны. Сначала то были какие-то клочковатые видения. Смысла в них не было, да он и не доискивался.

А тут явился ему во сне не кто-нибудь, а родной батюшка, царь Алексей Михайлович. Гладит он его по голове словно отрока, гладит и приговаривает: «Ходи с умом да имей опасение, в опасении спасение, спасение же Спас угодно, — так всё складно выговаривал. — Ты гляди на меня, гляди, я ведь жил без оплошки, надо мною был один Господь да патриарх Никон. И того я укоротил, ибо стал чрезмерен...» И весь светел батюшка ликом, ровно угодник Божий. Ведёт он его куда-то и ласково приговаривает: «Иди, дитёнок, предстань пред владычные очи». И вдруг прянул в небо — и нет его. Кликал Пётр, кликал: «Батюшка царь, где ты, где?» А отзыва нету. Тут и проснулся.

Царице первой поведал сон — она под боком была и от крика повелителя своего тотчас всполошилась.

— Батюшка царь Алексей, вестимо, за сыночка своего желанного опасение имеет, — не задумываясь, растолковала Екатерина. И был так прост и ясен её ответ, что показался он правым.

— Нет, Катеринушка, — отвечал он после недолгого размышления, — смыслу тут более того, о чём ты сказываешь.

— Ну так попроси Феофана. — И Екатерина, пожав своими роскошными плечами, снова улеглась. — Он есть главный толковник царских снов. А я всего-то баба несмышлёная.

За тяжкий этот поход они сильно срослись друг с другом, и, когда оставались вдвоём, и не только в любовных играх, Екатерина кликала его Петрушей, забыв о недавнем своём трепете. Она уже освоилась и вошла в образ царицы, правда несколько простодушной. Но простодушие это красило её — и в глазах придворных, и в глазах самого Петра. Ему хотелось хоть малой порции домашности, уютной интимности, хотелось, чтобы хоть один человек в целом мире кликал его Петрушей, как некогда матушка Наталья Кирилловна.

Иноземцам Екатерина нравилась, они одобряли выбор царя, не задумываясь о её происхождении. До того, как им услужливо открывали истину, они нимало не сомневались в её высоком происхождении. А узнав, не переменяли отношения.

— Феофан растолкует, — ухмыльнулся Пётр и, прикоснувшись губами к тёплому плечу царицы, вышел в исподнем на крыльцо.

Они поместились в доме коменданта крепости Каменец гетмана Самборского. Каменец, крепость и посад почтенной древности, стоял на рубеже Подолья ровно страж, а потому на него зарились и турки, и русские. Владели же им поляки.