Жестокие истины (Часть 1)

Известно, какая учеба бывает у влюбленного человека. Элиот совершенно забросил книги, которыми регулярно снабжал его мастер Годар, и постоянно путался в ответах на те вопросы, что задавал своему ученику дотошный лекарь. Мастер Годар, конечно, догадывался, что творится с парнем, и по мере сил, старался не отпускать его далеко от себя. Снова Элиот стал сопровождать своего учителя в его походах по округе. Замелькали дни, похожие друг на друга. Мастер Годар и Элиот кочевали от одного крытого соломой дома к другому, и везде было одно и то же: испуганные лица, в которых страх мешался с надеждой, боль и нужда, запахи кислого теста и навоза, торопливые, благодарные речи. Элиот видел людей, покрытых язвами, как святой Йоб, людей с тонкой, как лист, желтой кожей, обтянувшей их кости, людей, с расцарапанными шеями, задыхающихся от отека легких и людей, просто медленно угасающих, словно огонек на осеннем ветру. И постепенно все страдания этого мира вошли в него, и он понял, насколько этот мир несовершенен.

К исходу второй недели мастеру Годару пришла в голову спасительная мысль, которой он немедленно воспользовался. С этого дня Элиот по возвращении, должен был таскать воду в огромную бочку посреди двора. Или вычищать свинарник. Или до потемнения в глазах скоблить рубанком какое-нибудь бревно. Теперь Элиот едва доползал до своего тюфяка, и тут же засыпал - как в черную яму проваливался. Снов он больше не видел.

Наконец, настал день, когда мастер Годар объявил купцу, что они уже порядком здесь загостились, и им пора в город. Купец попытался его отговорить, но видно было - только приличия ради, и получив категорическое "нет", тут же успокоился. Случилось это за ужином, и Элиот, погруженный в свои мысли, не сразу сообразил, в чем дело, а потом, когда сообразил, то даже удивился своему равнодушию. Душевные метания сменила какая-то вселенская отрешенность, и мастер Годар, хорошо знакомый с черной меланхолией, встревожился не на шутку. После ужина он пригласил Элиота к себе.

– Завтра утром в путь собираемся, юноша, - сказал он, не глядя на Элиота, - Это ты понял?

– Понял, учитель, - равнодушно отозвался тот.

Лекарь побарабанил пальцами по столу.

– Нет, так не годится!
– сказал он нервно, - Что тебя гнетет?

– Всё нормально...
– сказал Элиот, - Вы напрасно так обо мне беспокоитесь. Только устаю очень.

– Ты стал рассеянным, то, что раньше схватывал на лету, теперь дается тебе с большим трудом, - быстро говорил лекарь, - Вчера я тебя попросил подать мне чашу с водой для того больного, с горячкой. Ты уронил ее на пол тут же, едва я к ней приторонулся. А сегодня - сегодня мне пришлось три раза повторить, чтобы ты, юноша, изволил отодвинуться и дать мне проход в сенях. Как мне сие понимать?

Искорка мысли мигнула в глазах Элиота, и он ответил:

– Простите, учитель. Я, верно, был нерасторопен.

– Ну-ну... Вероятно, я и сам кое-где перегнул палку, каюсь. Но я делал это только ради тебя!

Он вдруг вскочил, быстро подошел к Элиоту и заглянул ему прямо в глаза:

– Может быть, скажешь, что с тобой случилось, мальчик? Тебе же известно правило: лекарь должен знать о своем больном всё!

– Со мной всё в порядке, учитель!
– с усилием проговорил Элиот и глаза его наполнились слезами.

Мастер Годар перекосился ртом и безнадежно махнул рукой:

– Ладно, ступай... Там поглядим, что можно сделать. И выспись хорошенько перед дорогой!

– Спасибо...
– тихо сказал Элиот и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В эту ночь снов он, как и в предыдущие, не видел.

Его разбудили затемно. Элиот долго лупал глазами, а потом вяло подумал, что, видимо, он навсегда теряет Альгеду. Он медленно оделся, собрал свой нехитрый скарб и покинул этот дом, ежась от утреннего августовского холода. У конюшни скрипели овсом кони, лениво переругивались заспанные слуги. Элиот встал на крыльце и задрал голову, подставив лицо утреннему ветерку. Там, в вышине, плыла луна. Но Млечного пути уже не было видно, и звезды гасли одна задругой оставались только самые яркие. А на востоке медленно занималась тихая заря солнце еще не появилось, но небо уже дышало рассветом. Дверь толкнула Элиота в спину; он посторонился, давая дорогу хозяину. Купец, не обращая на него внимания, подошел прямо к мастеру Годару. И тут между ними состоялся разговор, который Элиот запомнил на всю жизнь.

– Светает...
– сказал Рон Стабаккер загадочно.

– Да, светает, - отозвался лекарь, думая о чем-то своем.

– Славно у нас погостил, господин лекарь?
– продолжал купец.

– Не так уж и плохо.

– Жена у меня хорошая женщина, правда?
– спросил купец.

– Угу...

– А дочка - прямо раскрасавица. Она как у нас родилась, так я сразу себе смекнул: красавица будет!
– и поскольку лекарь молчал, ободренный купец, продолжал более смело, - Ты ведь ей, лекарь, вроде как третьим отцом стал. Понимаешь? Считаем так: я - первый, голова - он крестный, - второй. Ну а ты, когда ее с того света вытащил - третьим стал. Так, что ли?

– Так, так, - отозвался мастер Годар, и Элиот по голосу его понял, что он улыбается.

– Боюсь я за нее шибко!
– пожаловался купец, - Помру - что с ней, горлицей, будет? Люди, они знаешь, как псы, всё клок норовят свой урвать. А она у нас в масле каталась.

Лекарь молчал. И тогда Рон Стабаккер решился:

– Бери ее в жены, Рэмод!

– Как?
– спросил мастер Годар потрясенно.

– Она доброй женой будет, - давясь словами и придыхая от волнения, заговорил купец, - Можешь не сомневаться, в том тебе мое слово порукой! Справна, работяща, незлоблива, детишков тебе нарожает... Ты понимаешь, лекарь: боюсь я ее кому чужому отдавать. Мы, кравники, народ тяжелый, женам кости правим испокон веков. Другие своих дочек за дворян, да за негоциантов всяких пристроить норовят, а я не таковой! Зря я, что ли, до седьмого пота горб гнул? Деньги - это прах земной, понимаешь? Деньги и добро всякое для меня - тьфу! Главное - чтобы в доме порядок был, а всё остальное пустяк.

– Ты погоди, купец, - произнес мастер Годар, вдруг позабывший о своих высоких манерах, - Ты ее сам-то спросил?

– А чего ее спрашивать? Моё слово, отцовское: супротив твоего стоит. Ударили по рукам - и готово!

– Э-э, так не пойдет. Я без ее согласия не женюсь. Да и вообще, жениться я как-то не собирался!

– А пора бы подумать, лекарь, пора бы! До седых волос бобыльствовать думаешь?

– Нет, нет... Ослабь, Рон! Экий ты быстрый!

– Ну как знаешь!
– вздохнул Рон Стабаккер, - Да только помни: надумаешь ежели - милости просим. Да и так наведывайся. Мы к осени в город переберемся, как обычно, так что ходить далеко не надо.

Элиот слушал этот сумбурный разговор, и чувствовал, что лицо его наливается кровью. Купец не замечал его, как не замечал и своих собственных слуг. Они не стоили его внимания, как мошкара у лампы, и потому не надо было скрывать от них своих намерений. Элиот с какой-то болезненной остротой почуствовал это, и сама мысль, что его просто не замечают, ранила его куда больнее горячих купеческих слов. Странно - он и к учителю своему испытал вдруг прилив ненависти, и именно это его и напугало. Элиот шумно выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы и огляделся. Слуги или не слышали разговора, или делали вид, что не слышат. А два человека, маячившие у незапряженой кареты как-то резко свернули тему и заговорили о пустяках: о дороге, о лошадях и о ценах на овес. Элиот беспомощно уронил руки. Момент, когда он мог, дико взвизгнув, вцепиться в толстую шею купца, был упущен. Теперь оставалось только медленно остывать на ветру и скрежетать зубами.

Дверь за спиной его тихо скрипнула. Он обернулся, и тут же легкая рука легла на его плечо. Да, это была она - Альгеда. Элиот мог в этом поклясться, хотя в темноте не видел ее лица. Он дал себя увлечь ее руке в черный мрак сеней.

– Вот, пришла с тобой попрощаться, - сказала Альгеда беспомощно.

И сразу же вся ненависть Элиота растаяла, и ощущение огромного счастья заполнило его до краев, как наполняет вино чашу, и потекло из него наружу. Он стоял, глупо улыбаясь, и рад был даже тому, что Альгеда не видит его идиотской улыбки в темноте.

– Злишься на меня?
– спросила она.

– Нет.

– Это хорошо... Ты... будешь навещать нас там, в городе?

– Буду, думаю.

– Ну, до свиданья.

Легкий поцелуй, как крыло ночной бабочки, тронул его губы. Послышались торопливые шаги: Альгеда удалялась.

– До свиданья, - сказал Элиот.

Прикосновение ее губ еще жило на его губах; он торопливо облизнул их пересохшим языком. И шагнул на крыльцо.

IX

– Что-то устал я сегодня, - сказал мастер Годар, спрятав лицо в ладони, Какой это был по счету?