Жестокие принципы

Замираю с ватным тампоном в руке, боюсь пошевелиться, не зная, какой будет реакция мужчины. Но неожиданно для меня Костя улыбается и, едва шевеля губами, шепчет:

– Лена… Лен…

– Я здесь, – наклоняюсь, оказываясь над ним.

Улыбка не сходит с лица, и Островский делает попытку поднять правую руку, но, скривившись, оставляет задуманное.

– Ты мой свет…

Он бредит, о чём меня предупреждал врач, а женщин по имени Лена множество, да и сказанное не стоит принимать за истину. Силится приподняться, но слишком слаб для такой нагрузки, поэтому глажу его по лицу, нашёптывая нежности, и уговариваю закрыть глаза. Не проходит и десяти минут, как он отключается, а я заканчиваю перевязку и ставлю капельницу. Придерживаю руку, чтобы среагировать на любое движение и не позволить вырвать иглу. Долгих два часа сижу в одном положении, не отводя от него взгляда, пока не слышу короткий стук в дверь, которая немного приоткрывается, являя мне Петровну.

– Лен, иди поешь. Я с ним посижу.

– Не надо, – отмахиваюсь. – Я не хочу.

– Хочешь, – настаивает и протискивается внутрь. – Аронов вкратце рассказал, что случилось. Ты здесь с ночи, и уверена, что глаз не сомкнула, вероятно, даже с места не сдвинулась. Гриша и Тася обедают, составь им компанию.

Как назло, именно в этот момент мой возмущённый желудок даёт о себе знать, напоминая, что я не ела со вчерашнего утра, погружённая в переживания о Косте. Соглашаюсь и, уступив место Петровне, направляюсь в дом. Ещё не дойдя до кухни, слышу заливистый смех Таси и низкий баритон Гриши.

– Привет, – целую дочку в макушку и осуждающе смотрю на парня, который уже позавчера знал о случившемся, но мне не сказал.

– Лен, прости, – тушуется, опуская взгляд в тарелку. – Мне приказали молчать.

– Кто?

– Парето.

– Как это? Он третий день без сознания. Насколько я поняла, когда приходил в себя, все силы истратил на требование покинуть больницу.

– Не забыв добавить: «Орловой ни слова».

Не знаю, радоваться заботе Островского и желанию избавить меня от переживаний или же огорчаться, что я последний человек, которого необходимо оповестить. В любом случае истину мне узнать не суждено, потому что, как только к Косте вернётся ясность ума, передо мной предстанет привычный всем Парето.

– Мам, а можно к Косте?

– Нет, родная, пока нельзя. Возможно, позже, – размытые обещания, которые, скорее всего, я не выполню. Пока не могу предположить, как Островский отреагирует на моё присутствие рядом, не говоря уже о ребёнке.

– А ты теперь всё время с ним будешь?

– Несколько дней, – глажу дочь по головке, успокаивая. – А ты слушайся Гришу и Ларису Петровну, чтобы не пришлось вызывать Ираиду. – При упоминании имени ненавистной няни Тася распахивает глаза и охает, принимаясь за еду.

Мне кажется, я затолкала в себя обед, даже не прожевав как полагается. Ощущение спокойствия настигает лишь в кресле напротив Кости. Петровна недовольно цокает, но уступает место, покинув коттедж. Телефон Парето постоянно вибрирует на столе, а на экране высвечивается «Серхат», но прикасаться к его вещи запрещено, тем более принимать вызов.

День тянется бесконечно долго, а мысли потоком роятся в голове, терзая меня. Не ведая причин случившегося, сложно говорить о последствиях, а зная Островского, они будут. Он слишком аккуратен и проницателен, чтобы получить ранения по глупости, а такое качество, как импульсивность, ему не присуще.

Сейчас, пока сижу в этом кресле, у меня есть возможность осмотреть каждый сантиметр его тела, запоминая все шероховатости. Иногда мне кажется, что его шрамы внутри такие же, как на поверхности: безобразные, с рваными краями, не затянувшиеся до конца и приносящие монотонную боль. Он прошит ими насквозь, и вряд ли существует вероятность, что Костя позволит кому-либо заняться их лечением.

Закрываю на секунду глаза и, наверное, проваливаюсь в сон, потому что, открыв их, ловлю на себе недовольный взгляд Островского.

– Давно ты здесь?

– Больше суток. Пить хотите?

Устало кивает, а я присаживаюсь рядом и подношу стакан к его губам.

– Сам могу, – обхватывает левой рукой, но она дрожит, и жидкость переливается через край.

Придерживаю под низ, лишь слегка направляя его движения и ненавязчиво помогая. Островскому важно не проявить свою слабость даже в таком состоянии. Всегда собранному мужчине сложно признаться в бессилии, если даже тому есть веская причина.

– Уже утро. Пора делать перевязку, – подвигаю контейнер со всем необходимым, вынимая нужное для процедуры.

– Нет.

– Позвать кого-то из охраны? – вношу альтернативу. – Или позвонить Аркадию Владимировичу?

– И с ним уже знакома, – кривится и делает попытку приподняться.

Успеваю подложить подушку, чтобы Косте было удобно, и получаю одобрительный кивок, который для меня почти как спасибо.

– Так что? Кого пригласить? – ожидаю ответа, застыв с ножницами в руках.

– Делай, – снисходит до меня, позволяя прикоснуться к повязке и произвести необходимые манипуляции. – Есть хочу.

– Сейчас закончу и принесу. На выбор: бульон, протёртый суп, фруктовое пюре?

– Мясо.

– Мясное пюре?

– Кусок мяса, Лена. Сочный, большой, прожаренный кусок мяса!

– Только через пару дней. Пока нельзя. Щадящий режим после операции в течение пяти дней прописан Аркадием Владимировичем. Так как вы не пожелали оставаться в больнице до полного выздоровления, проходить реабилитацию придётся в домашних условиях. Я даже покормлю вас с ложечки, а не через зонд, как это сделала бы медсестра. – Операция Парето не связана с пищеварением, но упоминание зонда вызывает у мужчины неприятные эмоции.

– Сам возьму, – резко дёргается, чтобы подняться, и с губ срывается болезненный стон, возвращая тело в прежнее положение.

– Так что, Константин Сергеевич? – с трудом сдерживаю улыбку, наслаждаясь его беспомощностью и зависимостью от меня.

– Тащи свой суп! И дерьмо это! Которое мясное пюре! – кричит мне вдогонку.

Приготовление занимает около получаса, и возвращаюсь в коттедж с подносом. Ставлю его на колени Островского и вручаю ложку в левую руку, предлагая поесть самостоятельно. Испепеляющий взгляд, который я стойко выдерживаю, и даю понять: не задумываясь отойду в сторону при условии, что он в состоянии обслужить себя самостоятельно. Немая битва заканчивается капитуляцией, когда Парето цедит сквозь зубы:

– Покорми.

Осторожно подношу ложку ко рту мужчины, предлагая еду маленькими порциями.

– Аронова позови.

– Не могу. Уехал полчаса назад. Что, не нравится вам моя компания?

– Не нравится, что ты видишь меня в таком состоянии.

– На «такое» я уже неоднократно смотрела, если вы о том, что на вас нет белья. А что касается общего состояния – видела и похуже. Вы хотя бы разговаривать способны.

– Ты сейчас о бабушке?

– О ней. Последний инсульт вызвал парализацию лица, верхних конечностей и левой ноги.