Жестокий роман

Но мы должны были засветиться на всех придорожных камерах. Вместе. Вдвоем. Чтоб потом ни одна сволота не сомневалась. Чтоб точно вопрос закрыть.

Я выбросил девчонку из салона. Насильно. При первой же возможности. Сама вылезать не желала. Строптивая баба. А кто спрашивать станет? Ради нее стараюсь. Знаю, как лучше. Вдруг чего не сработает? Или сработает не так? Разнесет вмиг. Всмятку. От асфальта не отскребут.

Татарин помог расположить трупы. Рассадить дублеров впереди. На другом отрезке без камер выпрыгивал я. Мой боевой товарищ держал руль до последнего. Потом отправил тачку вниз. Повернул прямо в обрыв. Выскочил в последний момент. Вылетел и в кустах схоронился. Выждал. Выполз. Везучий гад. Верткий. Видно, сам черт его забирать к себе не хочет. Страшится бунта в преисподней.

Иначе почему псы его не учуяли? Никто не заметил. Не просек. Он умудрился влезть в кусты, с землею слиться. Шпион. Тайный агент. Блядь. Ничего не боится.

— Стой, Марат, — рожа Монаха бледнеет, трясется, от пота сверкает. — Стой, прошу. Не надо. Подожди. Пожалуйста.

Ублюдок поднимает руки. Виновато. Будто белый флаг выбрасывает. Башкой на Татарина кивает. Намекает, заинтересовать пытается.

— Я знаю, кто он, — бормочет, зубами чечетку тарабанит. — Ты даже и не догадываешься, что это за…

— Заткнись, — обрываю.

Подхожу вплотную, опускаю ладонь на его затылок. Поглаживаю. Легонько. Примеряюсь. Здесь четкость важна.

— Помнишь, что я говорил? — усмехаюсь. — Подведешь — оторву голову.

— П-помню, — заикается. — Помню, Марат. Но поверь, это страшная тема. Реально. Жуткая. Пощади. Не спеши сейчас. Подари шанс. Я тебе такое про него расскажу. Я просто… ты не должен ему доверять. Никто… никто не должен и…

— Вот и не обижайся, — заключаю.

Хруст. Протяжный. Противный. Жалобный. Жалкий.

— Тебе что, — Татарин хмыкает. — Совсем не интересно?

— Моя жизнь — интересна, — отрезаю. — Чужая — нет.

— И ты совсем не напрягся? — брови выгибает. — Ну, типа предам тебя. Продам кому-то инфу. Твоему папане всякого напою. Скользкий я. Мутный.

— За такую правду мой отец тебя первым и пришибет, — бросаю с ухмылкой. — Доставишь ему эту башку — получишь награду. Пожурят за самодеятельность. Может, даже в подвал отправят на пару недель. Но после простят и повысят.

— Лишь бы не вздернули, — посмеивается.

— А чего пугаться? — скалюсь. — Шея крепкая.

Мы расходимся. Продолжаем путь по разным дорогам. Татарин пойдет свое царство искать. А я уже все нашел. Где моя царица решит остаться, там и пристроюсь.

Долг закрыт. Счет оплачен. Можно двигаться вперед.

* * *

Темнота. Вьется. Льется. Отовсюду. Накрывает коконом. Оплетает. Опутывает по рукам и ногам. На плечи обрушивается. Вниз тянет.

Я часть этой темноты. Или больше нет?

Пробираюсь в комнату. Бесшумно. Беззвучно. Не включаю свет. Продвигаюсь осторожно и медленно. Крадучись. Не желаю спугнуть. Не хочу потревожить. Оберегаю. Ограждаю. Всегда и везде. Даже от самого себя. Ха. Особенно — от самого себя.

Резво зверей собираю. Засаживаю в клетку. Захлопываю решетку за решеткой. Запираю на замок. Защелкиваю.

Никто на волю не вырвется. Не выберется. Ни один демон. Клянусь. Никогда. Пока она рядом. Я без клыков. Без когтей. Не рычу, а урчу. Задыхаюсь. Захлебываюсь этой вязкой дрянью. Гребаной нежностью. Утопаю в ней.

Алкоголь. Яд. Отрава. Кто она? Кто?

Моя. Только моя. Плоть. Кровь. Навсегда.

И печать не нужна. Это внутри течет. По жилам. По венам. Ребра железом выжигает. Свинцом пронизывает. Прошивает. Насквозь. Намертво.

Отбрасываю одеяло, опускаюсь на кровать. Неторопливо. Неспешно. Матрас пружинит. Послушно. Покорно. Прогибается под моим весом.

И она прогибается. Откликается. В момент. Отзывается. Постанывает. Тихо. Слабо. Едва различимо. Дергается, еще не сбросив цепи сна. Поворачивается. Чуть. Слегка. И будто случайно мой хер бедром задевает.

Кожа к коже. Жарко. Аж печет.

Блядь. Что вытворяет?

Сука. Моя. Моя. С ней как пьяный. Вдрызг. Мозг сразу на помойку отправляю. В голодное животное обращаюсь. Дикое. Безумное. Бешеное. Но ею прирученное. Безупречно.

— Марат, — шепчет царица, вздрагивает и приподнимается на локтях, глазами своими невозможными дразнит, растравляет жажду. — Ты же утром должен был прилететь. Надеюсь, все нормально? Ничего не случилось?

— Подвернулся другой рейс, — усмехаюсь. — Вот и примчался раньше.

— Хорошо, — губу закусывает, хмурится, продолжает тревожиться. — Точно без проблем? Уладил все свои вопросы?

— Уж поверь, — толчком раздвигаю крутые бедра, устраиваюсь между разведенными ногами. — Точно.

— Марат! — вскрикивает и выгибается, изнутри содрогается.

Ведь я вгоняю хуй на всю длину. Резко. Не сдерживаясь. Вонзаюсь вглубь. Аж по самые яйца засаживаю. Еще и еще. Размашисто. Рвано. Выдираю смачно. Жестко. С оттяжкой.

Оголодал. В край. Истосковался. Больше недели ее не ебал. Теперь затрахаю. Буду сутками натягивать. Вбивать в себя. Вбирать. Без остатка. Обгладывать.

Проклятье.

Это тело надо запретить. Строго. Сурово. По закону. А меня посадить. За взлом с проникновением. В особо жестокой форме.

Черт раздери. Требую пожизненное заточение. С ней. До конца дней. В одной камере. Чтоб мог любить. Долго, долго. До судорог. До обморока.

Знала бы она правду. Где пропадал. Чем занимался. Знала бы, что руки мои по локоть в крови. Да весь я такой. Злом отмеченный. Замазанный мерзостью. Сколько ни стой под струями воды, чужую боль не смоешь.

А она знает. Чует нутром. Четко. Ловит каждый удар моего ножа. И пусть молчит, но осуждает. Явно. Господа умоляет грехи простить. Пытается искупить мою тьму. Кроет светом. Собственную игру ведет.

Как вода. Точит камень. Ласковая. Мягкая. Обволакивающая.

И чем тверже становится мой хер, тем больше слабины дает то, что люди называют сердцем.

Хотя это только с ней. Для нее. Другим таких милостей не выпадет. Не умею прощать врагов. Сглатывать не привык. Лишь пожирать. Мясо. Кости. Даже если монстр на цепи сидит, не стоит щелкать его по носу.

Больше никому пощады не будет.

— Марат, — выдыхает моя царица сквозь стон. — Ма-а-арат.

Отвал башки. Звучит до черта порочно. Тормоза отшибает. Вырубает контроль. Окончательно башню сносит.