Жестокое милосердие

— Марии Кристич? — удивленно переспросил Мазовецкий, поглядывая при этом на Крамарчука. — И все? В этом весь смысл нашего задания?!

— Ради этого я пошел бы туда сам, если бы не рана и не двадцать километров лесного бездорожья.

— Понятно. Допустим, она признает нас…

— Признает.

— Тогда пусть напишет обо всем, что хочет передать тебе? — осторожно подсказывал Мазовецкий, поняв, что «привет Марии Кристич от Беркута» — всего лишь пароль.

— Но вы не должны знать, что в записке. В случае крайней опасности уничтожьте ее.

— А если попросится в отряд? — вмешался Крамарчук, уже догадываясь, в чем дело. — Взять ее с собой?

— Почему ты решил, что она попросится?

— Просто я хочу знать, как поступить, если она, эта самая Ольга Подолянская, решит, что ей пора уйти в лес вместе с нами.

— Удержите ее от этого. В отряд — только в самом крайнем случае, — резко ответил Беркут. — В самом крайнем. Впереди трудная осень и зима. Тяжелые бои…

— И все же я хотел бы знать: крайний случай — это?… — стоял на своем Крамарчук, явно провоцируя лейтенанта на какие-то откровения.

— …Это и есть крайний случай, — не выдержал Мазовецкий. — Мы все поняли, командир.

На шоссе им удалось остановить машину, в кузове которой сидел пожилой унтер-офицер с перевязанной рукой. На расспросы унтерштурмфюрера он отвечал довольно неохотно, Николай заметил это, даже не зная языка. И Мазовецкий сразу же оставил его в покое.

Зато сидевший в кабине фельдфебель через несколько километров вдруг решил, что неудобно будет, если офицер СС всю дорогу протрясется в кузове, остановил машину и предложил унтерштурмфюреру сесть на его место. Возможно, он считал, что эсэсовец из вежливости откажется. Но Владислав только этого и ждал. Оказавшись рядом с водителем, он тут же почувствовал себя увереннее, и, как только подъехали к долине, в которой раскинулось Квасное, приказал свернуть к селу. Солдат удивленно посмотрел на него, выглянул из кабины — не вмешается ли фельдфебель, и молча подчинился приказу. Мазовецкому это явно понравилось, и он сухо, тоном, не допускающим возражений, продолжал распоряжаться машиной, показывая дорогу. Все складывалось, как нельзя лучше.

Через несколько минут они уже въезжали в тот конец села, в котором, исходя из разъяснений Отаманчука, должен был обитать партизанский связной Роденюк. Машину они остановили за несколько дворов от усадьбы связного. Мазовецкий из кабины не вышел, чтобы не привлекать к себе внимания. К старику (на этой улице зеленые ставни были только у Роденюка), заглянув по дороге еще в два двора, поспешил Крамарчук. Если бы кто-либо и следил за ним, то решил бы, что полицаю совершенно безразлично, в какой именно двор зайти.

Роденюк сидел на лавке у дома, словно уже давно поджидал их. Это был еще довольно крепкий коренастый старик с густой лебедино-белой шевелюрой и будто покрытой изморозью ухоженной бородой. Он опирался на палку, но Крамарчуку показалось, что палка эта нужна ему лишь как атрибут старости.

— Подымайся, старик! — резко приказал ему Николай, поводя у него перед носом стволом карабина. — И быстро в дом. Ну, гарцуй, гарцуй! — подтолкнул его в плечо.

Когда Роденюк поднялся, во взгляде его было столько враждебности, что сержант невольно отшатнулся. Однако, так ничего и не сказав, старик гордо отвернулся и на удивление легкой, совершенно «молодой» походкой направился к дому. Наблюдая за ним, Крамарчук довольно ухмыльнулся. Его подозрение оправдалось: палка, на которую дед так по-старчески опирался, в действительности нужна была ему лишь для маскировки. Трудно подозревать в связях с партизанами немощного старика.

— Ну? Мы в доме… — спокойно и очень уверенно произнес Роденюк, останавливаясь посреди просторной, почти пустой комнаты. — Что дальше?

— Дальше? Дальше, отец, прости меня, лошадь казенную, кажись, перестарался. Никакой я не полицай, партизанить вот приходится. Учителя Отаманчука знаешь?

— Нужно будет — познакомлюсь. Тебе что до этого?

— Неприветливый вы человек, Федор Петрович. Я из партизанского отряда. От Отаманчука.

— А мне один черт — откуда ты и куда. Учителя, положим, знаю. Его тут все знают. А с партизанами не вожусь. Вот какого дьявола полицаю выдавать себя за партизана — это другой вопрос.

— Я и есть партизан.

— И сможешь, если потребуется, доказать это? — неожиданно осмелел хозяин дома.

— Пока что вам придется поверить мне просто так. Глядя на меня, как на икону, — сержант понимал положение Роденюка. Если бы его гость оказался провокатором, их знакомство наверняка завершилось бы в гестапо. Но помочь ему не мог. И времени у них обоих в обрез. — К вам должен был зайти один человек. Зайти и оставить записку. Так вот, Отаманчук послал меня, чтобы избавить вас от этой бумажки и доставить ее в отряд.

— Записку, говоришь? Отаманчук послал? — настороженно прощупывал его взглядом старик. Лицо самого Роденюка оставалось таким же мрачным и неподвижным, как и прежде. — Что было, то было. Заходил как-то ко мне один… — Роденюк вышел в сени, где-то там порылся и вскоре вернулся со свернутой в трубочку бумажкой. — Что в ней — не знаю. Специально не читал. Чтобы и помереть, не зная.

— Мудрый вы человек, отец.

— Как там учитель?

— Воюет. Учит. Только уже партизанить. Что-то хотите сообщить ему? Не бойтесь: раз уж карта засвечена, значит, можно в открытую.

— Ему сразу же нужно было идти в отряд, — задумчиво молвил хозяин дома. — Здесь он был слишком уж на виду. Шестерых у нас тут взяли. И всех казнили. Учитель чудом спасся. Приехали, чтоб арестовать, а он — через окно — и садом, огородами… Заметили его только за рекой. Вот так и стал учитель — тихий, интеллигентный человек — партизаном. Знал об этом?

— Нет. Молчаливый он.

— Отаманчук — да. Этот молчаливый. С таким можешь десять лет под одной крышей прожить и ничего не выведать. Передай, что у нас снова неспокойно. Ольгу спасать нужно.

— Ольгу? Речь идет о медсестре Ольге Подолянской?

— Ты и ее знаешь? — удивился Роденюк. — Почему сразу не сказал?

— Нам нужно наведаться к ней. Расспросить о ее подпольной группе. И вообще, разузнать, как вы здесь.

— О группе не скажу. Не знаю. Слишком стар для этого. А вот недавно заходил в больницу, вроде бы за порошками от желудка, так она успела шепнуть, что, мол, следят за ней. Постоянно. Приставили двоих полицаев. Будто для охраны. Вот они по очереди и дежурят. И еще санитарка следит. Есть там одна такая. Ольга уже несколько раз пыталась уйти в лес. Как бы по ягоды или за хворостом. Куда там! Перехватывают. Спасать нужно девку, спасать.

— Совсем озверели полицаи. Непуганые они у вас, что ли? Но раз не арестовывают, значит, гестапо не велит. Им вся группа нужна.

— Думаю, что так. Причем нужны им не только какие-то там сельские подпольщики, но кое-кто посолиднее.

— Кого имеешь в виду?

— Не знаю, кого именно, — неохотно ответил хозяин, демонстративно отводя взгляд. И Крамарчуку показалось, что он дал ему понять, что, мол, знает, о ком идет речь, однако называть имя не станет. Но и сержант тоже настаивать не стал.