Жил-был мент. Записки сыскаря
Шрифт:
— МУР! Проводится спецоперация.
Наше начальство звонило ихнему начальству. Их начальство посылало наше начальство. Но как ни странно, с Борей у меня сложились хорошие отношения. Хотя не в начале. Он клеил понты. Но потом поздним вечером мы с ним под две бутылки водки перетёрли вопрос. Сошлись, что страшнее, чем в Чар-Чата, это рядом с Майвандом нифига нету, но там дешевле. Кто не знает, о чём мы говорили, то им повезло. Шутка. Боря пообещал, что исправится. Потом Боря периодически появлялся у нас в конторе, был любим и стал свойским парнем. Что-то там у него в Комитете не пошло, и его уволили по неполному служебному. Боря бухнул пару-тройку дней и стал таксистом. Его тянуло в «Полтинник» как магнитом, он по-прежнему приезжал к нам, но уже вальяжный, в кожаной куртке,
личной».
— Чуваки! — скрипя кожей и попыхивая сигареткой, говорил он. — А на гражданке-то жизнь! Тёлки, бабки. Гоним в кабак, я угощаю!
Мы отмалчивались.
Потом Борю взяли на скупке продаже валюты его бывшие сослуживцы. Был суд. Через три года он появился в «Полтиннике». Сидел на общаке. Ржал, что не прокололся ни разу и кум полный лох. А хозяин не дурак и бабки любит. Он потолстел, опять работал таксистом и был весел. Его жена ушла, честно сказав, что устала. Боря утром заезжал за дочкой и вёз её в школу.
Перед моим отъездом мы встретились. Выпили. Больше я его не видел. В его квартире живут другие люди. Его бывшая жена сказала, что его похоронили на Митинском.
— Были пара человек и я с дочкой, — спокойно сказала она.
Её муж суетился на кухне, жаря картошку. Бутылка водки свечкой стояла на журнальном столике.
Про месячные
— …ИИИ…РАЗ!!!
— Поздравляю вас…
— УУУРРРААА!!!
***
— Когда я был лейтенантом, то у меня каждый день был 23 февраля, а сейчас я ещё капитан и уже легенда полка. Поняли, каки зелёные?
***
Наш замполит полка был инициативен, лыс, имел фамилию Шишкин и носил подполковничьи погоны. Страна переживала месячные. Месячник солидарности с угнетённым народом Африки, месячник зелёных насаждений. Шишкин срочно написал план политико-воспитательной работы на месяц. Командир с бодуна (только что закончился месячник трезвости) не глядя подмахнул. И нас собрали в клубе. Как водится, попугали звериным оскалом империализма, а потом замполит объявил месячник культурной речи. И нас лишили самого родного и близкого. Русского языка. Потому что русского языка без мата не бывает. Это вам любой узбек скажет. Не говоря про остальные народы СССР и окрестностей.
Настали тяжёлые времена, нас не понимали сержанты, сержантов не понимали солдаты. Прапорщики вообще молчали. Из-за этого было много недоразумений. Тяжелее всего приходилось технарям, график регламентных работ был сорван. Командир полка был мрачен. Шишкин сиял лысиной и брызгал новой инициативой. Новая инициатива называлась «Конкурс строевой песни, посвящённый 23 февраля». Куда там китайцам с энергией Ци или импотентам, ищущим в потемках точку Джи. У нашего военнослужащего клитор в горле расположен. Поэтому в армии всё время кричат, а поют ещё громче. И от этого в экстазе бьются. Не знали? Идите послужите.
Ах, да! Про конкурс. Короче, победила рота капитана Ведякина с песней:
— Эх! Соловушка!
— Ёб твою мать
— Здорово поёт!
А почему победила? Потому что месячник культурной речи закончился и начался месячник «День птиц».
Куда там ихнему сурку до нашего Соловья с месячными.
Про Бельмандо
Саня демобилизовался. И вернулся домой. Была весна. Он бродил по Москве. Ему нравилось толкаться среди людей на улице Койкого, ездить в метро, есть таящие шарики мороженого из железной вазочки на тонкой ножке в кафе «Огни Москвы», бродить по ГУМу, ловить ветер на Новом Арбате. Засыпать под звук колёс на Московской Окружной Железной Дороге и несущихся в парк троллейбусов. В Москве шёл фильм c Жаном-Полем Бельмандо. Бельмандо был поджар и строен, носаст и задорно смотрел с афиш. В фильме Бельмандо стрелял, опрокидывал стаканчик и опять стрелял, в промежутках его предавали и любили. И Саня пошёл в отдел кадров соседнего РУВД. Кадровичка в майорских погонах была рада. Ещё бы: комсомолец, русский, житель Москвы, среднее техническое,
сержант СА. Мама Сани была не очень рада. Да, чё с нее взять — учительница! До присвоения офицерского звания Саню послали работать в Дежурную Часть 16-го о/милиции. Рядом был Коптевский рынок, три пивных зала, магазин «На Порожках и Три Поросенка», не считая Коптевских бань и милого бульвара им. Матроса Железняка (в просторечии — БМЖ). Жизнь у Сани была весёлая, как у всякого постового в Дежурной части. Когда первый раз он пришёл с фингалом, то мама позвонила знакомому провизору. Тот привёз бодягу домой. Когда мама Сани увидела перепачканную кровью рубашку и оборванные пуговицы кителя, то позвонила своему бывшему сокурснику. Сокурсник Саниной мамы работал в МВД CССР и был полковником.И Саню вызвали в отдел кадров ГУВД, и Саня зашёл и представился. Лысый полковник Краснов предложил ему должность в ХОЗУ. Саня сказал, что хочет работать в Уголовном Розыске. Краснов мотнул головой.
Сане присвоили звание младшего лейтенанта и отправили на землю. Саня поступил в ВЮЗИ. Дорос до капитана. И должности старшего опера. На столе у него стоял в рамке портрет Бельмандо. В 46 он ушёл на пенсию. И работал юрисконсультом в конторе «Рога и Копыта». Возвращаясь вечером домой он услышал вопли: «Помогите!» — и, вспомнив Бельмандо и забыв про возраст и жизненный опыт, кинулся на помощь. Очнулся в Cклифе. Похоронили его на окраине Москвы. Глина липла к подошвам ботинок, шёл дождь. Была весна. Мы сидели в его маленькой квартирке. Выпивали. Поминки. Над диваном висел портрет весёлого и загорелого Жана-Поля Бельмандо. А старенькая мама Сани тихо сидела на стуле и смотрела на входную дверь.
***
P, S Конечно правильно БельмОндо. Но в конце 70-х говорили БельмАндо. Масквачи, что с них взять.
Про фамилии
Молоденький розовощёкий ГАИшник в необмятой шинельке, с ярким золотым блеском гербовых пуговиц и снежно-белой портупеей, сапоги его блестели, начищенные рижским сапожным кремом, банку которого он увёл на дембель из родной в/ч. Воробушек, который чувствовал себя орлом. В голове крутилась зачитанная на разводе ориентировка. Первым номером значился «Жигуль» зелёного цвета, угнанный сегодня утром. Сержант ГАИ ткнул жезлом в сторону зелёного «Жигуля» и, вертанув жезл в руке, чётко показал место остановки. Жигулёнок послушно замигал поворотником, сполз на обочину. И замер.
— Здравия желаю! Инспектор ГАИ сержант КОзел. Ваши документы, пожалуйста.
Выбравшийся из машины мужик был в потёртой кожанке и трениках, вздувшихся пузырями на коленях, он молча смотрел на инспектора. В его ручище мелко смотрелись права.
Инспектор сделал шажок назад.
— Ты, козёл?
Гаишник потрогал лаковый козырёк фуражки. Следы от пальцев порадовали бы любого криминалиста. Опустил локоть, тронув кобуру.
— Откройте багажник, гражданин!
— НЕ, ты скажи. Ты?! КОЗЁЛ?!
— Огнетушитель, аптечка? Пройдёмте на пост!
Мужик хлопал себя по ляжкам и ржал. Лицо сержанта покрылось красными пятнами, его правая коленка предательски дрожала
— И я КОЗЁЛ! ТЫ! Документы мои глянь! — заливался смехом водила. Сержант криво ухмыльнулся и развернул водительские права.
Потом они курили, прислонившись к тёплому боку машины, вспоминая школу, армию и свою нелёгкую жизнь с такой фамилией. Расстались друзьями.
Сержант шёл по обочине шоссе и в который раз думалось ему, что надо сменить фамилию. Но ведь папа, дед…
Он вздохнул и непроизвольно взмахнул рукой с жезлом.
Поток машин стал тормозить и остановился. Сержант проорал весело и зло
— Козлы есть?
— Только ты, — мрачно и хрипло ответил кто-то из замершего потока машин.
— То-то и оно! — усмехнулся сержант и небрежно махнув жезлом, разрешая всем ехать.
Нас много
Труп лежал у дерева. Непонятного цвета штаны, рубашка с оторванным воротником, ботинки «прощай, молодость». Рядом лежала бутылка тёмного стекла с этикеткой «Плодово-ягодное». Документов в карманах не было. Внешние повреждения на теле трупа отсутствовали…