Жил человек

Смотри, сколько вреда сразу: они будут - любимчики, я - несправедливый, предвзятый и еще какой-то. Остальные - обиженные".

– А верно ведь!

– Конечно, верно, - кивает Козин.
– Сколько он подобных уроков педагогики преподал - не сочтешь... Про него частенько говорили: чего, дескать, Орлову не работать - с таким коллективом! Коллектив действительно был дружный, увлеченный. Постфактум, так сказать, - жалею, что не пришлось задержаться в нем. Но тогда уж, ради справедливости, нужно было говорить и о том, что коллектив не с неба свалился - Орлов же его и создал. На первый-то взгляд, люди у него самые заурядные были. Некоторые даже без педагогического образования.

Как та же Софья Маркеловна, допустим. Или была тогда воспитательница Ольга Саввишна - сказочница превеликая. Так как же он с ними и работал! Изо дня в день, из года в год. Исподволь, методично, продуманно.

Я на двух-трех советах успел у него побывать, и то понял: школа. Он и вопросы на совет выносил неожиданные. Вроде: "Что такое переходный возраст и почему хуже стала учиться Маша Иванова?" Вопрос двухэтажный, в нем уже и ответ будто содержится. А мы, помню, сидим, спорим, горячимся, - думаем, ищем! Сергей, кстати, и тут, на советах, по-своему держался. Как в сторонке:

слушает, иногда реплику подкинет и помалкивает - мнения своего не навязывая. Зато случалось - когда какоето решение требовалось - по-своему решал. Покраснеет, от смущения скаламбурит - спасибо совету за совет, - а поступит иначе. И, причем, обязательно объяснит - почему. Людям с ним было интересно работать. Каждый чувствовал, что он - необходим. Что делает первое на земле дело - детей воспитывает, Сергей не уставал повторять это. О детях он вообще говорил - значительно.

Помню его выражение: "Дети - основное достояние нации". Я, знаете, с некоторым опозданием прочитал книжки Сухомлинского. Конечно - явление! Но еще порадовался, погордился и по другой причине: Сергей - той же величины был. Уверяю вас - не преувеличиваю. Верю - и сейчас в наших школах Сухомлинские есть. Пускай пока и безвестные...

Слушаю Леонида Ивановича, и во мне нарастает, крепнет ощущение, убежденность, что нынешняя встреча - одна из самых главных в ряду состоявшихся, может быть, - завершающая. До сих пор - несмотря на то что уже достаточно как будто знал об Орлове - он всетаки оставался для меня чуть нереальным, что ли, несколько приподнятым над обыденной, окружающей действительностью. Сейчас, обретя какие-то недостающие краски - и краски-то самые нехитрые, - он как бы опускается на нашу многогрешную землю и идет по ней, живой и понятный: не только со своим огромным энергетическим зарядом, но и со своими слабостями, повадками, характером.

– Леонид Иванович, а он записей не вел?

– Нет. Я ему тоже советовал - когда сам додумался. Отшутился: "Ну, Леня, - какой из меня теоретик!.."

Махнув рукой, Леонид Иванович опускается за бутылью; назад мы ее не относим: квас безнадежно теплый, разве что не кипит. И тем не менее, поморщившись, выпиваем по полной чашке.

– Выдумщик он был!.. За что ни возьмется, все у него получалось по-своему. Необычно как-то, ярко. Я вон по школам знаю: дадут из районо указание - провести мероприятие по осенним посадкам. Так оно мероприятием и проводится. Кто пришел, кто нет. Двое лопаты принесли - пятеро забыли. И выходит, абы как да поскорее.

А у Сергея - в ту же первую осень, пришел я - праздник! Торжественная линейка во дворе. Знамя развернуто.

Сергей перед ними - как командир. По стойке "смирно".

Трое ребят из строя вышли и в свои серебряные фанфары-горны - как выдадут, аж мурашки по коже!.. Лопаты, грабли, носилки, саженцы - все это заранее приготовлено. И закрутилось! Вроде и работа, и игра. Наперегонки, один лучше другого старается. И Сергей, конечно, со всеми. То покопает, то покажет, как лучше корни у саженца расправить, то пошутит с кем. Сначала я, помню, подумал: а зачем это директору? А пригляделся, ощутил атмосферу эту и понял: правильно. Если ты у ребят воспитываешь уважение к труду уважай труд и сам, поработай вместе. Недейственней любых слов получается. В перерыв ребята его облепили - как пчелы.

Подошел - спрашивает, слышу, паренька: "У тебя кто Друг?" - "Вон, говорит, Васька".
– "Видишь, говорит, теперь у тебя еще друг прибавился. Тот самый кленок, который ты посадил. На всю жизнь - друг. Станешь большим, взрослым, придешь сюда, а он уже - дерево.

Чуть не до самого неба, руками не обхватишь. Ты тогда, знаешь, что сделай?
– ухом к нему прижмись. И услышишь, как радуется он тебе. Шумит, спрашивает: как живешь, Володя? А ты ему по-дружески: "Да ничего, старик. Недавно, понимаешь, Героем Социалистического Труда стал!.."

Мы оба улыбаемся - нетрудно представить, как зарделся от удовольствия этот паренек, как восторженно загалдели ребята; Леонид Иванович потише, позадумчивей говорит:

– Про Сергея вот еще что надо сказать... Работал он, конечно, побольше других. Ночами читал. У него, кстати, превосходная библиотека была. Занят был - по маковку. И всегда находил время на обычное человеческое участие, внимание. Причем, не по обязанности - потому, дескать, что директор. Нет, совершенно естественно. По натуре своей. По какой-то врожденной душевной зоркости, что ли. Спросите Софью Маркеловну, Александру Петровну, любого, кто с ним работал, - каждому чем-то да помог... Про меня уж и толковать нечего: в долгу я перед ним. Потому, может, и рассказываю, что хоть толику пытаюсь вернуть. Наперед зная, что банкротом и останусь: слишком долг велик... Со мной ему побольше, чем с другими, повозиться пришлось. С первого дня - как приехал. А уж с третьего - вплотную: матушка у меня померла... Ждала, ждала, - десять лет. Дождалась, не успела порадоваться, и все...

Леонид Иванович машинально, на ощупь, срывает какой-то стебелек, пожевывает его - замена явно не равноценна, не дает потребной сейчас едкой горечи, - закуривает, сильно затягиваясь.

– Иной раз спрашиваю себя: что ж она за свои семьдесят лет видела? Опустившись на локоть, он сожалеюще качает головой: - Овдовела рано. Всю жизнь - мокрая тряпка да полы. В школах, в клубе - где придется.

Вытянула меня. Полегче стало - война. Похоронила внучка. Невестка из дому последнюю утеху свела - внучку.

Про меня ничего не знала: жив ли, нет ли. Письма лишь в последний год получать стала - когда я с посольством связался. Я на порог - она на пол, чуть подхватить успел. Сколько ж на старое сердце валить можно!.. Отдышалась и светится: "А я все одно знала, что объявишься. Никому не верила. Не может человек без веста пропасть". Просидели с ней весь день пошел к Сергею. Все вроде ничего - на крыльцо еще проводила.

Под утро вернулся - спит. Пронесло, думаю, - переволновалась. Мне бы ей шагу не давать ступить, - так она сама за мной, как за маленьким. На третьи сутки - с утра уж на работу собирался выходить, - сели ужинать, прямо за столом и - навзничь. Говорю, хотя бы несколько лет отдохнуть ей...

Не видел я его матери даже на фотографии, и все равно тихие слова о ней вызывают в душе отклик. Так уж почему-то ведется: самое дорогое ценишь потеряв его; только постарев, неизбежно, в той или иной степени столкнувшись со здоровым естественным эгоизмом собственных детей, начинаешь понимать, - вместе с нарастающим ощущением вины своей, - что она значила, для каждого из нас, мать. Прав Козин: не успевают отдохнуть наши матери, никогда не успевают. Поздно, чаще всего - слишком поздно догадываемся, что надо бы им отдохнуть, как вероятней всего опоздают догадаться об этом и наши дети...