Жить на свете стоит

– Иржи, это Вероника, подруга Ирины.

– Я не хотел бы говорить о ней, – сухо сказал он с легким акцентом.

– Подождите, не кладите трубку, – заторопилась Ника, испугавшись, что Иржи отключит телефон. – Дело в том, что Ира… она… понимаете, она сейчас в тяжелом состоянии… у нас тут… словом, Ирина очень больна, у нее ожог лица, доктор сказал, что зрение… понимаете, она почти ослепла…

– Что?!

– Я понимаю, вы больше… она говорила… но, Иржи, она в очень плохом состоянии, я не знаю, что делать… мне не к кому обратиться, кроме вас…

– Где Ирэн? В больнице? – перебил Иржи совсем другим тоном, в котором больше не сквозило отчуждение, а, наоборот, слышалось беспокойство.

– Нет, она дома. Ей нужен уход, а я работаю… я не смогла бросить ее одну.

– Вы не будете возражать, если я приеду?

– Ну что вы, Иржи… я даже не надеялась, я просто позвонила, чтобы… ну, не знаю, мне показалось, что вы должны знать…

– Так вы не возражаете? – повторил он настойчивее, и Ника решительно сказала:

– Конечно, приезжайте. Я могу вас встретить.

– Это не нужно, – отказался Иржи, – продиктуйте мне адрес, я сам найду, я неплохо знаю Москву. Не нужно оставлять Ирэн одну. Я постараюсь вылететь утром.

– Тогда позвоните мне, я буду ждать.

Ника продиктовала свой номер телефона, адрес и попрощалась. Но прежде, чем выключить снова Иринин мобильный, она стерла из памяти последний звонок. Решила уговорить Иржи сказать, что он приехал сам – возможно, Ирине это будет приятно.

Нику охватило спокойствие, словно разговор с адвокатом изменил что-то и в ее жизни тоже. Казалось, что с этого момента все пойдет иначе, лучше, что ли. Она щелкнула кнопкой чайника, закурила сигарету и забралась на подоконник.

Максима все еще не было, Ника взглянула на часы – прошло уже больше часа с момента ее звонка. Стало почему-то тревожно, хотя она знала, что Максим хорошо водит машину, да и пробок сейчас, ночью, быть не должно. В кармане звякнул мобильный, и Ника выхватила его, словно боясь пропустить важный звонок.

– Я внизу. Мне подняться или ты спустишься в машину?

– Нет-нет, я не могу Ирку оставить, она не спит, дремлет просто. Поднимайся, я открою.

Стало легче – он приехал, все в порядке. Через пару минут она уже прижималась лицом к его тонкому свитеру, чувствовала сильные руки, обнявшие ее.

– Что с тобой? – слегка отстранив Нику от себя, спросил Гавриленко, внимательно вглядываясь в ее лицо. – Ты дрожишь, замерзла?

– Нет, я переволновалась очень… и ты ехал так долго…

– Да ты представляешь, на самом въезде в Москву остановили. Документы изучали так, как будто искали орфографические ошибки, всю машину перевернули: багажник, салон, номера двигателя сличали, – пожаловался Максим, проходя в кухню. – Я говорю – тороплюсь, а они – ничего, спешка полезна только при ловле насекомых. Так и не понял, чего хотели. То ли «Перехват» у них, то ли еще что – в касках, с автоматами. Зона боевых действий, а не город!

Он сел за стол, привычно выложил мобильный, сигареты и зажигалку и сжал руки в замок. Эту привычку Ника давно подметила – Максим обычно либо вертел что-то в пальцах, либо вот так складывал ладони.

Она предложила чай, и Гавриленко согласился. На такой случай у нее в шкафчике недавно обосновалась банка дорогого цейлонского чая с васильком – Максим как-то обмолвился, что любит такое сочетание, и в большом чайном супермаркете Стахова, заприметив, сразу купила этот сорт. Ехидная Ирка, попробовав чашечку, поинтересовалась, мол, для кого такое богатство и не значит ли эта покупка нечто большее, чем Ника пытается представить. Однако сама Стахова не придавала никакого значения таким вещам – просто увидела то, что нравится определенному человеку, вот и купила. Она и привычки Артема знала, не видя в этом ничего особенного. Если такая мелочь способна доставить удовольствие, то почему бы нет?

Максим обхватил кружку двумя руками. Ника села напротив и все никак не могла придумать, с чего начать разговор. Показать письмо и предоставить ему самому право делать выводы? Или рассказать все, что она сама думает по поводу изложенного там? Гавриленко, видя ее терзания, помог:

– Давай с главного.

Она благодарно взглянула на него и вынула из кармана мятые листки.

– Вот… Ты не обращай внимания на романтические бредни, это не имеет к тебе отношения. Даже ко мне уже не имеет… но суть не в том. Там о том, кто организовал тебе все эти неприятности. Мне кажется, даже я поняла, о ком речь.

Гавриленко взял листки, но не спешил углубляться в чтение, вертел их и смотрел на Нику.

– От кого это письмо?

– От Масленникова.

Гавриленко решительно протянул листки обратно:

– Я не могу читать чужие письма, Ника, извини. Я не так воспитан.

– Я не предлагаю тебе читать какие-то интимные излияния, да их там и нет. Мне нужно, чтобы ты взглянул на факты и подумал.

– Если ты настаиваешь…

– Максим, сейчас не время демонстрировать свое блестящее воспитание. Мне кажется, что нужно скорее разобраться во всем, пока не стало еще хуже, чем есть, – почти взмолилась Ника, подталкивая руку Максима к лежавшему на столе письму. – Читай, я пока Ирку проверю.

Она вышла из кухни, чтобы не видеть выражения лица Максима, когда он будет читать все эти Артемовы ноющие признания. Ей почему-то было неловко за Масленникова, как будто это письмо уличало его в чем-то постыдном. Хотя так и было…

Ирина уснула крепким сном, рука свесилась с кровати, и Ника осторожно, чтобы не потревожить, переместила ее на одеяло.

– Завтра прилетит твой Иржи, и все будет хорошо, – прошептала она. – Все будет очень хорошо, Ирка, я чувствую. Ничего у вас не закончилось, он сам не свой сделался, если бы ему было все равно, так послал бы меня – и все… Но он едет, понимаешь? Значит, ты ему нужна, нужна любая…

Ника смахнула с ресниц набежавшие слезы и на цыпочках вышла из комнаты.

Гавриленко по-прежнему сидел за столом, только лицо его сделалось чужим и жестким, и Ника поняла: он тоже думает о Никитиче. Да и что думать… Просто в эту минуту Максим испытал, наверное, одно из самых жестоких разочарований в жизни. Предательство близкого человека – что может быть ужаснее?! Человека, которого считал отцом, которому доверял все… Никто не расстреливает безжалостнее, чем тот, кто всегда был рядом. Никто не делает больнее, чем тот, кто ближе всех, потому что точно знает, куда нужно ударить.

– Тебе нужно уехать отсюда, – вдруг проговорил Гавриленко, аккуратно складывая листки и отодвигая их от себя, – уехать, чтобы тебя не могли достать.

– Ты думаешь, что…

– Я не думаю, Ника, – прервал он, – я хорошо знаю, с кем имею дело. Мне не хотелось бы чувствовать себя виноватым. Неужели ты не понимаешь, что твоя подруга пострадала как раз из-за этого? Из-за того, что оказалась рядом с тобой? Ведь это ты должна бы сейчас лежать там, – он кивнул в сторону спальни, – а то и где в другом месте.