Житие Дон Кихота и Санчо

Бедный ламанчский идальго, обезумев от чтения рыцарских романов, бросился в чисто поле искоренять то, что казалось ему несправедливостью, и завоевывать государства. И не по своей вине, а по вине коня он часто оказывался поверженным наземь совершенно для себя неожиданно, — по вине клячи, которой он позволял выбирать дорогу на свое усмотрение, считая, что в этом и состоит сущность приключений. И так же не по своей вине, а по вине правительств, что правят им по своей прихоти, испанский народ не раз оказывался поверженным, оставленным на милость погонщиков мулов, которые и пересчитывали ему ребра в свое удовольствие. Бедняга рыцарь и бедняга народ умеют, по крайней мере, утешить себя, а это уже немало.

Когда Рыцарь Белой Луны победил Дон Кихота и, не обращая внимания на слова: «…возьми мою жизнь, раз ты отнял у меня честь», приказал ему возвратиться домой и не выезжать оттуда год, наш идальго направился в свою деревню, намереваясь исполнить приказание. Но не успел он вернуться домой, как у него началась лихорадка, которая стоила ему жизни. И тогда, проснувшись исцеленным после шестичасового сна, благословил наш идальго всемогущего Бога, чье милосердие безгранично, «и грехи человеческие не могут ни ослабить, ни отвратить его». Чувствуя, что он на пороге смерти, решил он умереть таким образом, чтобы дать понять, что жизнь его не была очень уж плохой, и чтобы за ним не утвердилась слава сумасшедшего. «Поздравьте меня, добрые сеньоры: я теперь уже не Дон Кихот Ламанчский, а Алонсо Кихано, за свои поступки прозванный Добрым». Такой примерной смертью умер рыцарь Дон Кихот, принадлежавший истории, чтобы воскреснуть перед Божиим судом в достойном идальго Алонсо Кихано, принадлежащем вечности.

Безумие в каждом, кого оно затронет, есть перевертыш его здравомыслия; каким ты был в здравом уме, таким и безумцем станешь. Но порой безумие взбаламучивает осадок гордыни и тщеславия, дремлющих в каждом смертном. Странное временное помешательство Дон Кихота было, возможно, перевертышем вечной доброты Алонсо Кихано, но в большей степени — всплеском ложной гордыни, заблуждением его души. Он почувствовал себя посланником Господа на земле и десницей, коей вершится на земле правосудие.²

Испания, рыцарская историческая Испания должна, как Дон Кихот, возродиться в вечном идальго Алонсо Добром, в испанском народе, который живет в глубине истории, в большинстве своем ее не ведая, — на свое счастье.3 Испанская нация — нация, не народ — побитая и сломленная, должна выздороветь, если сумеет, как выздоровел ее герой, чтобы умереть. Да, умереть как нация и жить как народ.

В самом деле, нации, порождение трудолюбивой истории, рано или поздно должны умереть, и я верю, и надеюсь, и желаю, чтобы это случилось как можно раньше. Их переживут, так или иначе, народы — их бессмертная сущность. Может быть, главная задача истории — создавать исторические нации и наделять народы самобытностью, порождать различия между ними, тем самым подготавливая их будущее слияние в единую семью человечества, руководимую общим Отцом.

Жизнь отдельной нации, как и жизнь отдельного человека, должна быть всечасным приготовлением к смерти,⁴ упражнением, необходимым, чтобы дать человечеству чистый, мирный, христианский народ, смывший с себя первородное пятно дикости — порождение самой идеи воинственности. [68]

Готовясь к смерти, да излечимся мы по воле Господа от безумия, навязанного нам рыцарскими романами нашей истории, — ведь мы всегда в наших общих бедах прибегаем как к проверенному средству к какому-нибудь из ее романов.

68

«Conception militar» — по–испански и «идея воинственности», и «зачатие в войне». В контексте Унамуно обыгрываются оба этих значения.

Как славно, что священник с цирюльником, словно по наитию, пересмотрели книги Дон Кихота, лишили его всех, сожгли большинство и замуровали комнату, где они хранились. Ах, если бы можно было позабыть историю испанской нации! Ах, если бы получить доступ к почти не тронутой сокровищнице народа–идальго, что пашет свои земли в смиренном молчании и живет в счастливом неведении того, что случилось при Отумбе, при Лепанто и при Павии!⁵ Продолжить историю Испании! Нужно как раз ее завершить, чтобы начать историю испанского народа. Потому что Испания это исторический призрак, чей символ — цветное полотнище; это видение, порожденное в первую очередь книгами. И эта Испания, нависшая над нами, держит нас в рабстве, удушая и угнетая. Ужасно рабство народов, бредущих вслед за своим жалким образом в истории; ведь история — не более чем поверхность жизни.

Один исключительно оригинальный испанский мыслитель, Анхель Ганивет, мечтает в своей изящной «Испанской идеологии», что после испано–романского, испано–арабского и испано–колониального периодов настанет у нас период чисто испанский, «в котором дух наш, уже сформировавшийся, даст плоды на своей собственной земли», мечтает об идеальном действии, «которое достигает апогея, только когда прекращается действие внешнее и все национальные жизненные силы сосредоточиваются внутри собственной территории».⁶ Это глубоко справедливо.

Нужно забыть о жизни, полной приключений, о желании навязать другим то, что, по нашему мнению, им подходит, о ложном желании распространить свою власть вовне. И главное, нужно поразмыслить о глубоко антихристианском характере рыцарского идеала. Если задачей нации, порождения буржуазных отношений, было обеспечить неравенство с помощью войны, то миссия народа — свершить в себе самом, ad intra, справедливость и принять христианство. Истинно христианский народ силой любви завоюет весь мир. Не покидая родной деревни, где его ждет «олья, в которой было куда больше говядины, чем баранины; на ужин почти всегда винегрет, по субботам яичница с салом, по пятницам чечевица, по воскресеньям в виде добавочного блюда голубь»,⁷ идальго Алонсо Добрый может скромно вершить справедливость, не бряцая оружием и не добиваясь для себя места в этой злосчастной истории, не заботясь о том, чтобы стать героем романсов и копл.⁸ Забота о том, чтобы остаться в истории, мешает жизни в вечности; это значит жертвовать человеком ради человека, народом ради нации; это один из самых печальных предрассудков, доставшихся нам от язычества, которое устами Гомера говорит, что боги заставляют людей истреблять друг друга, чтобы следующим поколениям было о чем слагать песни.⁹ «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», — скажем мы вслед за Христом,¹⁰ история — кладбище, оссуарий¹¹ для мертвых событий, чья вечная душа остается с нами, с живыми. Только сломав и покинув свой кокон, жалкая гусеница сумеет расправить крылья, просушить их на свежем ветру и, уже бабочкой, полететь к свету.

Нации, идущие путем войны и протекционизма,¹² живущие воинственным миром, угнетают народы. Не над нациями, а снизу, под ними, не в межнациональных военных союзах и не в дипломатических пактах, а в мучительном объятии тех, кто работает и страдает, вызревает братство, плодом которого может стать вечная евангельская истина. Придет день, когда самые почитаемые сегодня достоинства наций станут предметом жалости и осуждения для народов. Придет день — мы должны в это верить, — когда откроется сознанию христиан низкая ложь, что таится в варварском принципе римлян: «Si vis pacem, para bellum», [69] и воцарится евангельское «Не противьтесь злому»;¹³ придет день, когда люди почувствуют, что без мира нет подлинной славы, славы христианской, а не язычески–рыцарской чести, день, когда сегодняшние утописты окажутся пророками, а наше историческое величие предстанет как суета сует. А если этот день сам по себе столь велик, что так никогда и не наступит, если это недостижимый идеал, неважно: мы должны к нему стремиться. Ведь недостижимой была и задача, вставшая перед нами, когда было нам сказано: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш».¹⁴

69

«Хочешь мира, готовься к войне» (лат.)

Да умрет Дон Кихот, чтобы возродился к жизни Алонсо Добрый! Смерть Дон Кихоту!

Вернувшись в свою пещеру, Сехисмундо размышляет о сне нашей жизни и решает, что хочет поступать хорошо:

' Но, правда ли, сон ли, равно. Творить добро я намерен.

Санчо, оставив Дон Кихота, приходит к Алонсо Доброму, бессмертному:

О вечности надо помыслить: Это — нетленная слава, Где счастье уже неусыпно И величье непреходяще.¹⁵

Да умрет Дон Кихот, чтобы возродился к жизни Алонсо Добрый! Смерть Дон Кихоту!

Смерть Дон Кихоту!

ГЛОССЫ1 К «ДОН КИХОТУ»: ОСНОВА КИХОТИЗМА

Безумство каждого зиждется на его разуме; этим я хочу сказать, что безумец совершает безрассудные действия или говорит глупости, едва лишь в поле его зрения возникает то, что взволновало бы его, будь он в здравом уме, ибо, в сущности, безумцы немногим отличаются от людей здравомыслящих: последние в помыслах своих столь же безумны, хотя и не выдают себя ни в словах, ни в поступках.