Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века
Шрифт:
По показаниям, данным на следствии арестованным архиепископом Варфоломеем, на этих встречах говорилось о том, что Русская Церковь находится в крайне тяжелом положении. Архиепископ Николай (Добронравов), высказывая недовольство позицией митрополита Сергия, говорил, что, «вместо того чтобы, как это подобает главе Церкви, защищать ее интересы», тот «ведет соглашательскую линию в отношении советской власти» и тем самым ухудшает положение Церкви. Архиереи с ним согласились.
По одному делу с архиепископом Варфоломеем в феврале 1935 года было арестовано двадцать два человека. 21 февраля 1935 года Иван Васильевич был арестован. 26 февраля следователь допросил профессора.
— Где состоялась встреча с митрополитом Арсением в 1934 году?
— Я был у него на даче в Пушкино.
— Я имею в виду другую встречу с Арсением.
— Другая
— Кто там был еще?
—Помимо митрополита Арсения, архиепископа Варфоломея и меня, там был еще архиепископ Николай.
— Предшествовала ли этой встрече предварительная договоренность?
— Да, предшествовала.
— Какие вопросы тогда и в 1935 году на этих встречах обсуждались?
— Вопросов никаких не обсуждалось, были разговоры чисто житейские.
— Вновь настаиваю на правдивых ответах. Я располагаю данными, что эти встречи были по своему характеру совещаниями, на которых обсуждалось положение Церкви в СССР.
— Я это отрицаю.
—Как же вы это отрицаете, когда на этих совещаниях, участником которых вы являетесь, всеми присутствующими констатировалась гибельность для Церкви линии, проводимой митрополитом Сергием.
— Я повторяю, что этих вопросов мы не касались.
На этом допросы были окончены. 26 апреля 1935 года Особое Совещание при НКВД СССР приговорило Ивана Васильевича Попова к пяти годам ссылки в Красноярский край. Во время обыска сотрудники НКВД забрали у него некоторые предметы, не имевшие отношения к следствию, и Иван Васильевич, приехав на место ссылки в деревню Волоковское Пировского района Красноярского края, 28 ноября 1935 года отправил заявление в НКВД, в котором писал: «При моем аресте 22 февраля сего года в моей квартире… у меня были отобраны… 12 столовых серебряных ложек, 8 чайных серебряных ложек, одна десертная серебряная ложка, золотой нагрудный крестик, две сберегательных книжки с остатком по 5 рублей каждая, одна торгсиновская книжка с остатком на 12 рублей 20 копеек и две столовых ложки белого металла… альбом с семейными фотографиями, альбом с фотографическими видами моей родины, мое сочинение в рукописи под заглавием «Дидим Слепой» и документах: справка из Московского университета о продолжительности моей службы в нем в качестве профессора и два удостоверения о моей службе в философском исследовательском институте, состоявшем при 1–ом Государственном университете…
Прилагая при сем доверенность на имя»Помощи Политическим Заключенным», прошу НКВД выдать этому учреждению для возвращения мне как перечисленные ценности, так и перечисленные предметы, взятые для следствия. При этом считаю необходимым объяснить, что не могу представить квитанции на отобранные у меня ценности, которая была выдана мне на руки при переводе меня из изолятора НКВД на Лубянке, куда я был доставлен после ареста, в Бутырскую тюрьму, и не могу указать ее номера, который своевременно не записал. Квитанция эта была у меня отобрана в Бутырской тюрьме при объявлении мне постановления Особого Совещания о моей ссылке для затребования по ней, как мне объяснили, из Лубянского изолятора подлежащих возвращению мне моих ценностей (вечером 1 мая), но через два дня я был уже вызван на этап для отправления на место ссылки, и при этом мне не выдали ни ценностей, ни отобранной квитанции, объясняя это тем, что квитанция и ценности еще не присланы из Лубянского изолятора. Ввиду этого я просил администрацию тюрьмы оставить меня до следующего этапа, чтобы получить перед отправлением или мои ценности, или отобранную квитанцию, но разрешения на это не получил и вынужден был уехать, не добившись возвращения мне документа на отобранные ценности… прошу… выдать мои ценности и другие перечисленные предметы»Помощи Политическим Заключенным»».
Через некоторое время Ивана Васильевича перевели в село Игнатово того же района и поселили в доме пастуха. Дом состоял из двух половин, Ивану Васильевичу выделили отдельную комнату, жена хозяина готовила ему пищу. В ссылке у него было много книг, присланных ему друзьями, так что в какой-то мере он смог продолжить свои научные занятия. Но началась новая волна гонений, когда всех ссыльных и находящихся в лагерях по приказанию Сталина и советского правительства стали вновь арестовывать и большей частью расстреливать. 9 октября 1937 года был арестован и заключен в тюрьму в Енисейске и Иван Васильевич Попов.
11 октября был допрошен
в качестве свидетеля один из ссыльных по фамилии Виолович, который показал об Иване Васильевиче: «Отбывая срок ссылки в селе Игнатово, где также находился Иван Васильевич Попов, мне неоднократно приходилось вести разговоры с Поповым на политические темы. Будучи чрезвычайно осторожен и всячески смягчая впечатления, Попов все же стал выражать свои контрреволюционные взгляды… в разговоре с Поповым 7 июня 1937 года последний… заявил:«Экспедиция на Северный полюс, так шумно рекламируемая нашими газетами, есть средство и попытка отвлечь внимание масс от политической злобы дня, смазать наиболее серьезные и острые противоречия».Продолжая разговор, Попов привел другой пример контрреволюционного содержания:«Стахановское движение есть тоже такая попытка создать шумиху вокруг пустяковых вопросов, кроме этого есть отрицание проблемы качества работы и погоня за количеством, успехом у масс эти методы работы пользоваться не могут». Я возражал Попову, что приведенные им примеры не отвечают действительности, но Попов настаивал на своем.
Второй раз мне с Поповым пришлось встретиться 19 июня 1937 года после вынесения приговора над шпионами–фашистами восьмерки Тухачевского… По поводу расстрела этой шпионской восьмерки Попов высказал свои контрреволюционные взгляды следующего содержания:«Расстрел восьми крупных военных работников, а также последние репрессии вообще показывают, что монолитность ВКП(б) есть мыльный пузырь, так как на самом деле мы видим уход из партии и расстрел самых видных ее деятелей, в прошлом ее организаторов. Законы революции вообще та–ковы, что самые ее видные деятели всегда пугаются широты и размаха того движения, которое они вызвали, и идут на эшафот, так было во Французской революции, так происходит и сейчас в СССР». На мой вопрос о том, почему, по его мнению, везде разоблачают шпионов и диверсантов, Попов ответил:«Это явилось результатом того, что всех зажали, говорить позволяют и высказываться только в смысле восхваления и славословия. Нужно думать, что сейчас свирепствуют сильные репрессии, многие люди пользуются этим моментом для сведения личных счетов…«Надо заметить, что за последнее время Попов свою контрреволюционную деятельность активизировал, более откровенно, открыто стал высказывать свои контрреволюционные взгляды. Я приведу такой факт.
В сентябре 1937 года Попов пригласил меня зайти к нему на квартиру, где, разговаривая на разные темы, Попов прямо высказал свои социально–политические взгляды, он говорил:«Я считаю абсурдными всякие разговоры о классовой борьбе, классовой борьбы не существует — все это вздор и чепуха. Я всегда был и остаюсь идеалистом, и, по–моему, не какая-то экономическая и классовая борьба является двигателем истории, а духовные интересы разных наций. Руководящая же роль в развитии истории, конечно, принадлежит религии».
19 сентября 1937 года, когда колхозники изучали положение о выборах в Верховный Совет СССР, на сей счет Попов выразился:«После опубликования новой конституции отсутствие настоящей свободы и демократии дало себя еще больше почувствовать, ибо конституция опубликована только для внешнего употребления и представляет клочок бумаги, на деле же народам СССР она абсолютно никакой свободы не дает»… В беседе с Поповым 8 октября 1937 года по вопросу»национальной политики»Попов говорил, что»советская власть ведет неправильную национальную политику. Там, где на самом деле не было ничего национального, никакой национальной культуры, большевики вопили о национальном самоопределении, о культивировании и чистоте национальной культуры. Неудивительно, что теперь сказывается результат этой политики. Потому эти люди и стали шовинистами, так как раздули национальное самоопределение и создавали национальные культуры там, где их не было. Это лишний раз говорит о несостоятельности и непрочности политики коммунизма».
В заключение всего показанного мною в протоколе допроса заявляю, что Иван Васильевич Попов враждебно настроен к политике партии и советской власти. Высказываемые Поповым контрреволюционные взгляды я не разделял и всегда старался в таких случаях удаляться от Попова».
В тот же день был допрошен хозяин дома, в котором жил профессор. Он показал: «Припоминаю такой разговор Попова, что»советская власть с крестьян–колхозников налоги берет разными платежами, что раньше этого не было». Он еще много таких контрреволюционных слов говорил, всего сейчас не припомнишь, и многое я у него не понял, так как немного недослышу».