Жизнь цирковых животных

– Сейчас принесу твою сумку, – шепнул он. – Подожди минутку. Не хочется уходить от тебя. – Подсунув руки ей под спину, Фрэнк перевернул Джесси на бок, прижался к ней всем телом, крепко обхватив ее сзади. Зарылся носом в ее волосы, легонько пощипывая соски.

– Осторожнее. Я щекотки боюсь, – прошептала она.

– Лублу тэбя, как свынка гразь, – повторил он. А чтобы она не подумала, будто он просто цитирует Ингрид Бергман, Фрэнк прибавил: – До чего ж ты хороша!

Джесси негромко вскрикнула. Потерлась пахом о его напряженный член. Погладила бедро.

– Что бы нам такое непристойное сотворить на пару?

– Не стоит слишком ломать себе голову. – Сексом она защищается от его слов.

– Хочешь трахнуть меня в задницу?

Так небрежно Джесси это произнесла, что он попытался попасть ей в тон.

– Не сегодня.

– Я думала, любому парню этого хочется. Даже нормальному.

Она проговорилась. Думает о том же, что не дает покоя Фрэнку. Гей-секс торжествует.

– Оттрахать тебя рукой? – продолжала она. – Отсосать? Я еще никому не отсасывала.

Фрэнк резко приподнялся, опираясь на локоть.

– Почему ты так говоришь? Почему обязательно надо все испачкать? Я не голубой, ты не лесби. Что ты пытаешься доказать?

– Я пытаюсь доставить тебе удовольствие! – Обернувшись, Джесси посмотрела на него в упор.

– Нет, тут что-то другое. Ты стараешься свести все к сексу – хорошему сексу, распущенному сексу. Тебе не нужна моя любовь.

Джесси замерла. Опустила глаза на его член, словно с пенисом легче договориться:

– Хватит болтать!

– Нет, погоди! – Он удержал ее руку. – Послушай. Давай поговорим.

– Прямо сейчас? Господи, Фрэнк, мне было так хорошо! Так хорошо! Зачем портить?

– Для меня это не игра. Я люблю тебя.

Джесси молча смотрела на него. Ни «Я тоже тебя люблю», ни хотя бы вежливо-уклончивого «Мне хорошо с тобой».

– Что плохого в любви? – настаивал он. – Разве нормальный мужчина не может влюбиться в тебя? Или ты так привязана к своему голубому брату и голубому боссу, что боишься мужской любви?

Не сводя глаза с Фрэнка, Джесси приподнялась, села и подтянула колени к груди.

– Пошел ты! – буркнула она. – Дальше что? Назови их педиками, не стесняйся! Для тебя они – педики, гомики!

– Да нет же! Какое мне дело до них! Я о тебе думаю. Зачем мне трахать тебя в задницу и все эти… – «извращения», чуть было не вырвалось у него, но Фрэнк вовремя удержался. – Я хочу быть с тобой, хочу, чтобы ты была со мной и не забивала себе голову дерьмом.

– Это ты забиваешь себе голову дерьмом, а не я.

Он тоже сел, подтянул колени к груди, укрываясь за ними. Если бы они лежали в нормальной кровати на полу, один из них уже одевался бы, дымясь от ярости. Но здесь, наверху, они вынуждены оставаться рядом, обнаженные, озлобленные.

– Я не влюблена в Генри! – заявила Джесси. – И в Калеба тоже. Он мой брат, черт возьми! Я знаю его от и до.

– Я и не говорил, что ты влюблена.

– Если я не могу любить тебя так, как тебе хочется, это еще не значит, что я испытываю противоестественное влечение к брату-педику!

– Это ты называешь его педиком, а не я. И я не говорил, будто ты влюблена в него или в Генри. И не собирался… – Погоди-ка, она действительно сказала то, что ему послышалось? – Ты меня любишь? Хоть как-то, но любишь?

Джесси уткнулась лицом в колени.

– Не знаю. Я хотелаполюбить тебя. Кажется, хотела. А теперь не смогу. Раз ты так про меня думаешь.

Он готов был взять свои слова обратно, извиниться, молить о прощении. Но тут же взял себя в руки – нельзя капитулировать.

– К черту! Вовсе ты не хотела меня полюбить. Ты никого не можешь полюбить. Не можешь позволить, чтобы тебя любили. Тебе важен только успех – слава Калеба, слава Генри Льюса, – а до своей жизни и дела нет. Знаешь, почему тебе так нужен чужой успех? Потому что ты сама себя ненавидишь. А я тебя люблю. Ты мне нравишься такая, какая есть. Будь у тебя побольше мозгов, ты бы сообразила, что это – главное.

Джесси не сводила с него удивленных глаз. Надо же, как он разговорился под влиянием гнева.

Она пошарила взглядом по матрасу, брови ее грозно сошлись на переносице, губы сжаты. Нашла то, что искала: рубашку. Натянула через голову, прикрыла наготу.

– Отлично, – сказала она. – Твоя взяла: я дерьмо и сама себя ненавижу. А теперь убирайся из моей постели, пока я тебя на пол не столкнула!

– Джесси, я ничем…

– К черту! Сказал, что хотел – и убирайся.

Фрэнк двинулся к лестнице, остановился на самом краю.

– Подумать только, я легла в постель с симпатичным парнем, – бормотала она, обращаясь, по-видимому, к матрасу, – а он мне проповеди читает. Облизал мне всю киску, а теперь считает себя вправе поучать, дескать, я не так живу. – Она посмотрела ему прямо в глаза. – Это ты не справляешься с жизнью, Фрэнк. Не сумел преуспеть в любимой профессии, в театре, и бросил. Думаешь, я тоже брошу? Ни за что. Я не стану утешительным призом для актера-неудачника!

– При чем тут это? – закричал Фрэнк. – Какого черта! Я люблю тебя ради тебя самой.

– Неужели? Что ж ты не влюбился в женщину, не имеющую отношения к театру? Без связей в этой области? Ничем не интересующуюся?

Гнев опустошил его разум, мозг раскалился добела. Слова не шли с языка. Фрэнк поспешно начал спускаться по лестнице, боясь ударить Джесси, если задержится хоть на минуту.

– Твою мать! – буркнул он, споткнувшись на последней ступеньке.

Он не упал, только ударился спиной о стену. Побрел в гостиную, собрал с пола одежду, напялил на себя. «Венера в мехах» насмешливо глядела со стены.

– Я знаю трех лауреатов «Оби», [69] – прокричала Джесси. – Мой босс получит «Тони». А чего добилась я сама? Ни хера! Вот чего тебе надо – любить еще большую неудачницу, чем ты сам!

– Я не такой уж неудачник, да и ты тоже. У тебя с головой не в порядке.

– Если у меня плохо с головой, почему же ты влюбился в меня?

69

Премия «Оби» выдается за достижения в области рекламы.