Жизнь и приключения Лонг Алека

Ответ пришел неожиданно быстро. На конверте был только английский почтовый штемпель. Вероятно, Иван Никандрович просил кого-нибудь из знакомых моряков бросить письмо в Англии, минуя русскую почту и возможную перлюстрацию. В конверте лежало еще одно запечатанное письмо, адресованное Алеку. Он сразу узнал мелкий, ясный почерк Кирзнера. Кирзнер! Вот это здорово! Вот радость! Он так долго не имел от него вестей.

Сначала Алек принялся за письмо отца. Оно было бодрое, полное надежд на будущее. Иван Никандрович сообщал, что уже не работает у Нудельмана. После очередного еврейского погрома старик закрыл контору, продал свои пароходы и уехал в Аргентину. Он хорошо расстался с Чибисовым, заплатил ему за полгода вперед, и сейчас Иван Никандрович служит в агентстве Русско-Азиатского общества, получает приличное жалованье, правда не такое, как у Нудельмана, да что поделаешь, времена тяжелые, вообще он доволен жизнью. Вот только сына ему не хватает. Он живет все там же, на Марининской, в старой их квартире, взял женщину, она ведет его хозяйство… Очень славная, нестарая женщина…

Когда Алек дошел до этих строчек, он понял, что отец нашел себе подругу. Он вспомнил портрет матери, висевший в столовой, сердце защемило, но он не осудил отца. Наверное, ему было очень трудно одному, а эта женщина помогла переносить одиночество. Ну что же. Такова жизнь.

После того как Алек дважды перечитал письмо отца, он принялся за второе.

«Дорогой Алеша, — писал Бруно Федорович. — Ты уж прости меня за такое долгое молчание. Я получил несколько твоих писем, но отвечать не было возможности. По многим причинам. Я мотался по всей России был и на казенных хлебах, жил в разных городах. Письма, как могла, пересылала мне Маруся. Да тебе не знал куда писать. Ведь ты как Летучий Голландец. Ну, что рассказать тебе о наших делах? Все идет как надо. Трудно, медленно, но верно. Нашего полку прибыло. Товарищи тебе кланяются. Все живы и здоровы. Николай женился на чудной девушке, но работы не прекратил.

Я думаю, если не произойдет каких-нибудь неожиданных событий, мы с тобой очень скоро увидимся. Может быть, я приеду в Лондон в ближайшее время. Тогда разыщу тебя. А пока не скучай, не волнуйся и наберись терпения. Верь, что все, что я тебе говорил, сбудется. Обратно не рвись. Твое присутствие пока не нужно. Когда понадобишься, найдем и вызовем. Ну что поделаешь! Лучше дышать вольным воздухом, чем сидеть в тюрьме. А наши «друзья» тебя хорошо помнят. Может быть, ты нам пригодишься, если останешься за кордоном. Кто знает!

Помни, что обо всем писать нельзя, но о своем местонахождении старайся давать знать чаще. Ну хотя бы отцу. Большой тебе привет от Маруси. Она тебя часто вспоминает.

Обнимаю тебя.

Твой Бруно Кирзнер».

Алек отложил листок в сторону. Он ждал большого, подробного письма, а тут коротенькая записка. Но, перечитав ее еще раз, понял. Не мог Кирзнер расписывать ему обо всем. В целях конспирации он должен был ограничиться вот этими несколькими словами. Самое важное он сообщил. Радовала возможная встреча с Бруно Федоровичем. Неужели она состоится? Это было бы слишком хорошо!

Но проходили дни и недели, а Кирзнер не подавал о себе никаких известий. Алек тяжело переживал свое одиночество, со страхом чувствуя, как рвутся нити, связывающие его с Россией. Хотя бы письма приходили регулярно. Ивану Никандровичу он написал второе письмо, а ответа на него почему-то не получил.

Но однажды, когда Алек сидел за английской книгой девиации компасов, в комнате появился сосед-немец, матрос Мюллер.

— Спустись-ка в холл. Там тебя какой-то джентльмен спрашивает. Видно, богатый.

У Алека часто забилось сердце. Неужели приехал Бруно Федорович? Прыгая через ступеньки, он побежал вниз по лестнице. В гостиной, с зонтиком в руках, в черном пальто и в котелке, стоял незнакомый ему человек. Алек увидел его чисто выбритое, худое лицо с выдающимися скулами, с темными подстриженными усами и бородкой. Все было незнакомым. Только серые спокойные глаза кого-то напоминали, и Алек торопливо вспоминал, где он мог встречать их обладателя. Но он не успел этого сделать.

— Ну, здравствуй, скиталец морей. Подойди-ка сюда, сынку! — сказал по-русски человек, и Алек безошибочно узнал Кирзнера.

— Бруно Федорович! — заорал Алек. — Вы ли это?!

Он попал в крепкие объятия Кирзнера. Они долго тискали друг друга. Когда прошла радость первых минут встречи, все еще счастливо улыбаясь, Алек сказал:

— Я бы вас никогда не узнал, Бруно Федорович, если бы встретил на улице. Маскарад, да и только! От англичанина не отличишь.

Кирзнер поглядел на себя в зеркало:

— Так надо, Алеша. Я приехал сюда по делам, и вид мой должен им соответствовать. Коммерсант Крут всегда «комильфо». В общем, здесь не место для разговоров. Одевайся, пойдем в ресторан, пообедаем. Там я тебе все подробно расскажу.

Через несколько минут Кирзнер и Алек направлялись в район Олдгейта, в ресторанчик «Пикадилли», который еще со времен своих плаваний помнил Кирзнер.

— Прежде всего об Иване Никандровиче, — говорил он, поддерживая Алека под руку. — И не задавай сразу столько вопросов, не то я все перезабуду. С отцом в порядке, здоров, выглядит хорошо, я привез от него письмо…

— Женился?

Кирзнер укоризненно покачал головой:

— Очень ты нетерпеливый. Нет, не женился. Но женщину, которая с ним, я видел. Очень мне понравилась. И не вздумай осуждать отца. Ты должен быть рад, что он нашел ее. Ему легче…

— Я не осуждаю.

— Правильно делаешь. Твой «друг» Буткевич… Помнишь такого?

— Еще бы не помнить! Благодаря ему я очутился здесь.

— Так вот, он действительно женился. И знаешь на ком? — Кирзнер лукаво подмигнул Алеку. — Тоже на твоей знакомой. На Тине Подгоецкой. Что, екнуло сердце?

Алек безразлично махнул рукой:

— Теперь мне все равно.

— Буткевич открыл адвокатскую контору. Стал модным среди высшего общества, потихоньку сотрудничает с полицией и очень стыдится этого. Мы держим его под наблюдением.

— А как Василий Васильевич Лобода, Николай?

— Василий Васильевич плавает, может быть, и встретитесь когда, а Новиков, я писал тебе, нашел девушку и осел на берегу. Работает на судоремонтном заводе «Тосмари» в Либаве. Ведет большую работу среди своих товарищей. Ну, про кого еще хочешь знать?

— Про всех и про все.

Они зашли в маленький, сейчас пустой ресторан «Пикадилли», заняли столик, и Кирзнер сказал:

— Ты не стесняйся, Алеша. Заказывай что хочешь. Я угощаю. По-прежнему не пьешь?

— По-прежнему.

— Хвалю, моряк. Спиртное развязывает язык, а в нашем деле это смерти подобно.

Алек так долго не слышал родной речи, что спокойный, негромкий голос Кирзнера, ласковое, почти забытое имя Алеша казались ему чудесной музыкой. Он упивался звучанием слов, готов был целовать Бруно Федоровича, делать глупости — такое счастье наполняло все его существо. Ему думалось, что пришел конец скитаниям, что теперь все пойдет по-другому… Вот они пообедают, и Кирзнер скажет: «Ну, Алеша, хватит тебе заграницы. Сделаем дела в Лондоне и поедем с тобой в Ригу…»