Жизнь и приключения Лонг Алека

Кирзнер с улыбкой наблюдал за взволнованным Алеком. Он понимал его состояние и чувства. Пока длился обед, разговор перескакивал с темы на тему, не задерживаясь на чем-нибудь одном. Алек с тревогой заметил, что Кирзнер не торопится говорить ему о своих делах. Только когда они принялись за кофе и закурили, Бруно Федорович перестал улыбаться.

— Ну, теперь о главном, Алеша. Я, как ты, вероятно, понял сам, прибыл в Лондон с партийным заданием. Конечно, с чужими документами. Зовут меня Георгий Степанович Крут. Обрусевший немец. Купец. Дело у меня здесь большое. Завтра я уезжаю в Гулль. Оттуда пароходом мы поплывем в Або. Вот там предстоит самое трудное. Не буду рассказывать тебе о деталях, но все должно пройти успешно. Подготовка сделана солидная…

— А почему бы вам, Бруно Федорович, не взять меня в помощь? Я бы вам пригодился. Чем тут сидеть и коптить небо, неизвестно для чего.

Кирзнер строго взглянул на Алека:

— Я не выбираю себе помощников. Мне их назначают.

— А я не могу больше здесь находиться! Я сыт по горло! Лучше я поеду в Россию, буду сидеть в подполье…

— Тише! Не так громко, — холодно глядя на Алека, произнес Кирзнер. — Ну, дальше…

— …буду сидеть в подполье, работать, подвергаться опасностям, делить с вами горести и радости, а главное — приносить какую-то пользу.

— Ты все сказал?

— Нет, не все. Знаете пословицу: «На миру и смерть красна»? Так вот, я хочу быть вместе со всеми вами. Я не боюсь опасностей, и, если мне суждено попасть в тюрьму снова, я готов к этому.

— Ну и дурак. Какой из тебя толк, если ты будешь сидеть в тюрьме? Или попадешь в руки полиции? А что попадешь, я в этом не сомневаюсь. Как только где-нибудь появишься, сразу зацапают. Демонстрация в гарнизоне наделала много шума. Ее помнят до сих пор и знают, кто был организатором. Тебе не простили, не думай.

— Может, и не зацапают, — упрямо сказал Алек. — Не все же сразу попадают в полицию. Живут себе нелегально годами. Более важные для охранки люди, чем я. Поеду в Россию. Будь что будет.

— Вот что я тебе скажу, Алексей, — отчужденно проговорил Кирзнер. — Ты волен поступать как хочешь. Но если еще считаешь себя членом партии большевиков, то будешь подчиняться мне. Я являюсь старшим. А партийная дисциплина превыше всего. Ты в России сейчас не нужен. Сознательно ставить свою голову под удар бессмысленно. Поэтому пока будешь за границей.

— Надолго?

— Не знаю. Может быть, на месяц, может быть, на год или два. Не знаю. Охранка сейчас так закрутила гайки, что людей мы должны очень беречь. Много наших ячеек разгромлено, товарищи в тюрьмах, иные на каторге, другие, как ты, в эмиграции.

Алек печально опустил голову. Что же делать? Как вырваться из этого круга?

— Понимаете, Бруно Федорович, — уже спокойнее начал Алек, — меня гнетет бездействие. Поэтому мне плохо и неинтересно жить. У меня здесь нет настоящих друзей, я очень одинок. Сознание того, что все что-то делают, а я нет, мучительно. Вы-то ведь боретесь! Ну, какой я партиец?

Кирзнер слушал его не перебивая. Давал высказаться.

— Вы должны мне помочь, Бруно Федорович.

— Нет, Алеша, о возвращении в Россию забудь. А что тебе посоветовать — прямо не знаю.

Кирзнер задумался. Вдруг он улыбнулся и весело взглянул на Алека:

— Кажется, нашел. Скажи, ты не хотел бы поработать в Австралии, среди русских людей?

— В Австралии? Как поработать?

— А вот так. В этой стране много русских революционно настроенных эмигрантов. Разных течений. Все они против самодержавия, но ясности в послереволюционном будущем у них нет. Они напоминают мне крыловских лебедя, рака и щуку. Тянут в разные стороны. Нет единства. В Брисбене, в Сиднее живут и наши эмигранты-большевики. Среди них есть замечательный человек, организатор, борец. Вот если бы ты попал в Брисбен и стал бы помогать Артему в его работе, было бы здорово. Создать определенное общественное мнение у австралийских рабочих о революции в России, помочь им самим в борьбе против капитала, разве это не здорово?

— Вы уверены, что я там буду полезен?

— Уверен, Алеша. Все это чрезвычайно важно и нужно. Ты мог бы добраться до Австралии?

— Думаю, что да. А как я разыщу человека, о котором вы говорили?

— Артема? Попадешь в Брисбен, в русскую колонию, там его все знают. Передашь привет от меня. Можешь говорить ему обо всем. Так принимаешь предложение?

— Раз не пускаете в Россию, придется. Принимаю.

— Не огорчайся, Алеша, — серьезно сказал Кирзнер. — Мы часто делаем не то, что нам хочется… О делах больше ни слова. Пойдем.

Бруно Федорович расплатился. Они вышли из ресторана и, несмотря на дождь, долго бродили по улицам Лондона. Кирзнер рассказывал о своей жизни в России, Алек о своих плаваниях. Ему было грустно. Вот уедет сейчас дорогой ему человек, и опять он останется один. Когда еще увидятся? Он-то в безопасности, а что ожидает Бруно?

— Алеша, дорогой, не гляди так безнадежно, мрачно. Ну? Выше голову. Все будет хорошо. Теперь давай прощаться. Мой поезд на Гулль идет через час. Провожать меня не надо. До свидания. Не прощай, а до свидания.

Они обнялись, поцеловались так же, как несколько лет назад на Рижском вокзале, и Кирзнер поднял руку, останавливая таксомотор. Он открыл дверцу, оглянулся, помахал Алеку.

Алек еще несколько мгновений глядел вслед удаляющемуся автомобилю. Машина скрылась за углом. Он поднял воротник пальто и понуро поплелся в «Чарли Браун».

Через три дня Алек успешно сдал экзамены на второго помощника капитана, получил диплом. Теперь юридически он мог занять это место на любом судне.

В комнате, где Алек жил с двумя немецкими матросами, появился новый человек. Это был русский кочегар. Он только что списался с парохода «Ньюкасл», где подвернул себе ногу, растянул связки, и теперь оставался лечиться в Лондоне. Звали его Иннокентием Родионовым, или Кешей, как он просил себя называть.

Вечерами, благо Родионову нельзя было ходить, они лежали на койках и вели бесконечные разговоры по-русски. Немцы обычно спускались в бар.

Родионов эмигрировал в Америку в тысяча девятьсот втором году вместе с родителями, которых царское правительство выслало из России за религиозные убеждения. Они принадлежали к секте «молокан».

— …Батька с маткой осели в Калифорнии, а я вот бродяжу по свету. Я во всех странах побывал, под всеми флагами плавал, — хвастался Кеша, выпуская дым из кривой трубки.

— Ну, и под каким лучше?

— Под австралийским.

Это заинтересовало Алека.

— Расскажи-ка почему.

— Там платят больше, кормят лучше, порядки посправедливее. Вообще я тебе скажу, в Австралии жить легче, работы больше. Нет ее на судне, на берегу всегда найдешь. На плантациях овец стричь, батраком у фермеров… Народ там больше организован. Что-нибудь не так — сейчас же объединяется и требует свое. Хозяева туда-сюда, а рабочих-то маловато, иногда приходится и уступить… Не то что тут. На одно место по двадцать человек.