Жизнь и реформы
Шрифт:
Решение социальных вопросов имелось в виду увязать с модернизацией и реформированием экономики, расширением прав местных органов власти, с преодолением уравниловки, перекрытием каналов нетрудовых доходов. Предусматривая разработку социальной программы к XXVII партийному съезду, уже тогда задавались вопросом: возможно ли одновременно модернизировать производство и осуществлять крупные меры в социальной области? И делали вывод, что это возможно при строгом соблюдении требования об опережающем развитии производственной сферы. Иначе говоря, наше мышление все еще оставалось в плену привычных постулатов.
Среди проблем, которые апрельский Пленум определил как неотложные и жизненно важные, были названы жилье, продовольствие, реформа народного образования, создание современной базы
Хотя апрельский Пленум был, несомненно, прорывом в будущее, на нем лежала печать времени. Вся ставка делалась на КПСС, повышение ее «руководящей роли». Тема демократии свелась к декларации, что «решить сложные и масштабные задачи… можно только опираясь на живое творчество народа». Взявшись за решение исторической задачи обновления общества, реформаторы не могли, естественно, разом освободить свое сознание от прежних шор и оков. Мы, как, вероятно, все политические лидеры в переломные моменты истории, должны были вместе с народом пройти путь мучительных поисков. Тут, мне кажется, нет предмета для иронизирования, циничных насмешек. Вот почему я достаточно спокойно отношусь к попыткам злословить на противоречиях: смотрите, мол, что говорил Горбачев в 1985, 86, 87-м годах, а что в 91-м или 94-м.
Резюмируя, можно сказать, что на апрельском Пленуме мы предложили новую политику, сформулированную — если употребить парламентское выражение — в «первом чтении».
По городам и весям
Перестройка началась сверху. Иначе и быть не могло в условиях тоталитаризма. Но опыт прошлых лет показывал — если реформаторские импульсы не будут подхвачены массами, они обречены. Надо было как можно скорее вытаскивать общество из летаргии и равнодушия, включать в процесс перемен. В этом я видел гарантию успеха задуманной перестройки, об этом говорил на апрельском Пленуме, такую цель преследовали и мои поездки по стране.
15 мая я поехал в Ленинград. По традиции посетил памятные места, возложил цветы на Пискаревском кладбище. Побывал на крупнейших предприятиях — «Электросила», «Кировский завод», «Светлана», «Большевичка», встретился с преподавателями и студентами Политехнического института, посетил выставку «Интенсификация-90». А в конце поездки в Смольном — встреча с активом.
Ленинградцы были не просто вежливы и гостеприимны. Зная о решениях апрельского Пленума, они с напряженным вниманием слушали мои пояснения, спрашивали, давали советы, подбадривали. Для меня было очень важно услышать чье-то напутствие: «Так держать!».
Тогда и у нас, и в зарубежной прессе появились первые наблюдения о стиле нового генсека: «Горбачев любит ходить в народ». Действительно, я всегда ощущал потребность в таком прямом общении и меньше всего при этом держал в голове меркантильный расчет на популярность. Короткие беседы, мини-интервью в заводском цеху, на колхозном поле, в институтской аудитории, а чаще всего — на улицах были для меня важнее социологических опросов.
Правда, поначалу людей было нелегко разговорить. Побаивались, скрытничали. А в большинстве — я это чувствовал, выдавали глаза — просто не очень верили в серьезность наших намерений. Сколько раз слышали громогласные заверения и обещания, а в жизни мало что менялось.
На лицах моих собеседников буквально можно было прочитать: «Хорошо говоришь, да разве дадут тебе что-то сделать. Попрыгаешь год-другой, а там — махнешь рукой и начнешь вешать себе на грудь золотые звезды. Все это мы уже проходили».
И как бы отвечая на эти сомнения, давая понять, что на сей раз задумано то, что мы еще не проходили, я говорил: «Мы должны всем нашим кадрам дать шанс понять требования момента и начать работать по-новому. Но тот, кто тормозит решение стоящих задач, тот просто должен уйти с дороги, не мешать. Надо перестраиваться всем — от рабочего до министра,
от рядового коммуниста до секретаря ЦК партии».В конце июня я поехал на Украину. Встретился с киевскими авиастроителями, создавшими знаменитый самолет-грузовик «Руслан». Посетил Институт электросварки имени Е.О.Патона — его возглавлял Борис Евгеньевич Патон — крупнейший наш ученый, да и политик незаурядный; его поддержку я чувствовал все годы перестройки. Из Киева вылетел в Днепропетровск, полагая, что раз мы начинаем критическое осмысление брежневского периода, то и сказать людям об этом уместно на родине Брежнева. Выступая 26 июня на Днепропетровском металлургическом заводе, я прямо спросил собравшихся: «Может быть, у кого-то возникнет вопрос: а не круто ли мы заворачиваем? Как вы считаете?» Раздались голоса: «Правильно, так и нужно!» Спрашиваю: «Это что, отдельные голоса или общее мнение?» В ответ дружно: «Общее!»
В конце поездки я встретился с членами ЦК, первыми секретарями обкомов, руководящими работниками республиканских государственных органов — теми, кто держал в своих руках реальную власть и от позиции которых во многом зависела реализация курса апрельского Пленума на Украине. Хотя все предшествующие дни мы неразлучно были со Щербицким, я видел, как он волновался. Да и сам я не был спокоен. Надо было найти верный тон разговора с украинским руководством: сказать без обиняков не слишком приятные вещи и притом постараться установить взаимопонимание.
Украина, ее граждане заслуживали признания за свой вклад в общесоюзные дела. Но для многих участников встречи оказались неожиданными данные о том, что темпы роста сельскохозяйственного производства в республике снизились и хлеб на Украину уже приходится завозить со стороны. А ведь в зале сидели власти предержащие. Это были плоды их деятельности — самая благодатная для сельского хозяйства республика не обеспечивала себя зерном. Затем на фактах и цифрах я показал незавидное состояние ведущих отраслей индустрии, всегда бывших предметом гордости республики, — угледобычи, металлургии, машиностроения. В общем, на этой встрече сложилась непривычная для украинских руководителей обстановка. До сих пор с ними никто так не разговаривал. Украина, ее проблемы всегда являлись прерогативой Брежнева, а он в силу особой своей привязанности закрывал глаза на происходящее. Впрочем, эта своеобразная «деликатность» объяснялась в еще большей мере нежеланием нажить себе скрытых недоброжелателей и подорвать благостное единство руководящих кадров в центре и на местах. Ведь Брежнев не мог не знать о безобразиях, творившихся в Узбекистане, злоупотреблениях в других республиках и российских областях. Однако предпочитал не поднимать шума и не выносить сор из избы. Разве что пожурит с глазу на глаз проштрафившегося руководителя и уж в крайнем случае пошлет послом.
Что позволило мне уже на первой встрече повести с украинцами откровенный, честный разговор? В словах моих не было ни грана напраслины. Я с чистой совестью мог напомнить о немалых успехах, достигнутых в прошлом при участии тех же кадров. Ну и, наконец, дал понять, что, если они по-настоящему возьмутся за дело, поддержка будет масштабная.
Написав это, задумался над тем, что в то время все еще находился во власти иллюзии, будто можно успешно решать новые задачи, творить радикальные реформы с тем же руководящим слоем. Было в нем много талантливых, одаренных людей, прекрасных организаторов и специалистов, не одни чинуши и беспринципные ловкачи. Но в том-то и дело, что свою миссию они выполняли методами командной системы и вместе с нею исчерпали свои возможности, начали почивать на лаврах. А лавры на глазах убывали, как иссохший лист. Поздновато я все это понял, да и не мудрено: сам ведь вышел из этой среды, болел ее болезнями. Ну а тогда итогами своей поездки на Украину я был доволен. Она была уважительной с обеих сторон. Киевляне и днепропетровцы заявляли о готовности всячески поддержать курс нового генсека, а я не скрывал своих симпатий к ним. Вечером 25 июня во дворце «Украина» мы с Раисой Максимовной были приглашены на концерт народного хора имени Г.Веревки. С детства я любил украинские песни и пляски и в тот день испытал огромное наслаждение.