Жизнь и смерть генерала Корнилова

В Заамурском округе пограничной стражи, как знал Корнилов, в штате числилось пятьсот офицеров и двадцать пять тысяч солдат. Отрядов, которые по старинке продолжали называть бригадами, что в общем-то соответствовало истине, было четыре. Первый отряд занимался охраной западной линии, от станции Маньчжурия до Харбина. Второй — этакий «зелёный» гарнизон — стоял в Харбине и нёс охрану могучей руки Сунгари и её притоков. Третьему отряду была поручена охрана восточной линии, от Харбина до станции Пограничная, и лесных концессий. А последний отряд, четвёртый, охранял южную линию от Харбина до Порт-Артура.

Каждый отряд имел по восемь рот пехоты и четыре сотни кавалерии, имел также резервную группу, состоявшую из четырёх пехотных рот, трёх сотен кавалерии и батареи конной артиллерии.

Главная задача Заамурского округа «гвардии Матильды» — охрана КВЖД, особенно станций, территорий, примыкающих к железнодорожной нитке, — по двадцать пять километров в одну сторону и другую, а также проведение разведки на семьдесят пять километров в обе стороны от трассы.

Суровые дни пережил Харбин во время восстания «Ихэтуань».

В середине лета все китайцы — сезонные рабочие, строители, ремонтники, прислуга, лавочники, зеленщики — неожиданно поднялись со своих мест и покинули КВЖД — они словно испарились, перестали существовать по мановению некой волшебной палочки.

В Харбине осталось несколько тысяч русских.

Оружие в городе имелось — винтовки, но к трёхлинейкам не было патронов, гарнизон харбинский не мог похвастаться своей военной мощью — восемь рот и десять конных сотен, а также писарская и музыкантская команды. Все, даже те, кто валялся в госпитале на койке, встали под ружьё. Поскольку в городе не оказалось ни одной пушки, рабочие Главных механических мастерских попытались отлить пушку из меди, но из благой затеи ничего не получилось: из орудия этого нельзя было стрелять. Кроме того, продукты в городе находились на исходе, а все дороги в Харбин были перекрыты.

Харбин уже успел расстроиться, сделался громоздким — вдоль быстрой, с рыжеватыми опасными волнами Сунгари встало несколько разобщённых, почти не связанных друг с другом районов — Пристань, Новый город, Старый Харбин, Затон. Территория была большая, чтобы защитить её, требовались немалые силы, поэтому те, кто оставался в городе, стянулись к пристани. Так было проще защищаться — это раз, и два — если их всё-таки сбросят в воду, по воде можно будет уйти от погони.

Ранним утром тринадцатого июля 1900 года в Харбине стали рваться снаряды — с запада подошли враждебно настроенные китайские части. Значительные силы приближались с юга. Через несколько часов разведчики отметили клубы пыли, поднявшиеся на востоке, — оттуда тоже накатывался враждебный вал.

Харбин обложили со всех сторон. По прикидкам, город окружили не менее шести тысяч человек. Оставалось одно — сопротивляться.

Сопротивление было успешным: защитники города не только остановили наступающих, но и сами перешли в наступление и взяли ханшинный завод. Водка, которую здесь выпускали, сводила скулы и могла довести питока до обморока. На заводе было захвачено два орудия, несколько знамён, три сотни винтовок — не менее — и много патронов. Кроме этого, харбинцы захватили большой гурт скота и несколько подвод с продовольствием. Жить защитникам города стало веселее.

Ночью добровольцы-охотники сделали вылазку на противоположный берег Сунгари и обнаружили, что берег пуст: китайцы неожиданно дали деру, причём настолько поспешно, что бросили даже подводы с патронами. Охотники были довольны.

Через сутки конный отряд харбинцев догнал пеший строй китайцев и развернул его в сторону Хуланьчена, несколькими ловкими ударами вколотил их в этот невзрачный пыльный городок и запечатал там. Следом харбинцы в пух и в прах разнесли большой отряд китайцев, наступавший со стороны Ахиче. Бой этот был трудным, с потерями: харбинцы не досчитались тринадцати человек убитыми и сорока трёх — ранеными.

Тем временем к китайцам подоспело новое подкрепление — пришли войска сразу из двух провинций — из Цицикара и Гирина. Китайцев пришло так много, что воевать с ними было уже бесполезно, оставалось лишь укрыться в Харбине и, уповая на помощь Всевышнего, ждать подхода своих.

Подмога подошла двадцать первого июля — на реке Сунгари показались пароходы, идущие под флагами Отдельного корпуса пограничной стражи. Привёл корабли начальник штаба Приамурского округа генерал Сахаров.

Корнилов вспомнил дни, проведённые во время восстания «ихэтуаней» в Кашгарии, и грустно улыбнулся.

Хоть и чужая это земля — Харбин, а уже так обильно полита русской кровью, что кажется роднее родной — и степь здешняя с её ветрами, пахнущими травой и коровьим молоком, и Сунгари с плотной желтоватой водой, в которой водятся трёхпудовые сазаны, — наверное, даже в Волге таких боровов нет, слишком уж здоровы, — и дома эти, любовно сложенные — не наспех, а с толком и с чувством, свидетельствующие о том, что люди пришли сюда надолго и намерены расположиться здесь основательно, на долгие годы.

Впрочем, что касается самого Корнилова, то он и сейчас не был согласен с точкой зрения всесильного « графа Полусахалинского»: не сюда бы ему вкладывать деньги — а в российский Дальний Восток, не в Китай — а в убогое, полунищее Приамурье. Во-первых, и деньги эти были бы целее, и приключений на свою, пардон, задницу русские имели бы меньше, и крови нашей было бы пролито меньше на чужой земле, а во-вторых, эта дорога дала бы работу русскому человеку, это рубли, которые русские мужики приносили бы к себе в дом, своим семьям, детишкам, жёнам своим, а деньги в доме — это процветание, хотя и худое, по-русски, но всё-таки — процветание, что очень важно...

К сожалению, по-другому были устроены мозги у господина Витте и у тех, кто ему внимал.

Иногда Корнилову казалось, что человек этот живёт совсем не в России и на интересы российские ему глубоко наплевать.

Младший урядник Созинов стоял на вышке. Место вокруг поста было расчищено — надоели внезапные налёты хунхузов из зарослей, поэтому полковник Корнилов приказал вырубить вокруг каждого поста специальную «зону отчуждения», как на дороге, чтобы можно было заметить не только подползающего разбойника, но и засечь птицу, случайно вымахнувшую из тайги.

Было утро. Сырое, какое-то настороженное, со странной, предвещающей беду тишью, в которой даже не было слышно обычного синичьего теньканья, словно бы всех птиц выморила нечистая сила.

На макушках недалёких сопок висел туман — прилип клочьями прямо к деревьям, сваливался на землю неряшливыми комками, таял, растекался жгучей, вышибающей дрожь на коже сыростью.

Иногда с сопок приносилось чужое холодное дыхание, прошибало до костей, Созинов невольно передёргивал плечами и старался сжаться в клубок, сгруппироваться, стать одним большим мускулом, не пропустить в себя холод... И всё равно холод прошибал до костей, кожа на руках покрывалась сыпью.