Жизнь и смерть генерала Корнилова

Корнилов с интересом посмотрел на Пневского:

— А это, случайно, не корейцы были?

— Нет, китайцы.

— И как блюдо? Псиный дух присутствует?

— Ни капельки. Очень вкусное, мягкое, аппетитное мясо. Знающие люди лечат им туберкулёз. — Пневский покосился на суку, продолжавшую нежиться в пыли, отвернулся. — Но испробовав собачатину один раз, пробовать во второй я уже ни за что не соглашусь.

— А я не соглашусь и в первый, — жёстким голосом произнёс Корнилов, — даже если меня будет съедать любопытство. Простите меня, полковник.

— Ничего, ничего...

— Что будем делать с Сивицким?

— Бороться.

На станцию вынесся рыжий запаренный конь. С него соскочил подпоручик в запылённой одежде. Вытянулся перед фланирующими полковниками и, обращаясь к Корнилову, вскинул к козырьку ладонь:

— Ваше высокоблагородие, на четырнадцатый пост совершено нападение!..

Урядник тряс за плечи младшего брата:

— Ваня! Ванек! Ванюшка!

Голова Вани Созинова надломленно тряслась, из ровной резаной раны, красневшей на шее, на рубаху скатывались крупные капли крови, глаза на бледном, испачканном лице были затянуты синюшными веками, губы раздвинуты в странной лёгкой улыбке, словно бы Иван перед смертью увидел что-то хорошее, хотя чего хорошего могло быть в его быстрой нелёгкой жизни? Если только что-нибудь в раннем детстве. А так он уже в шесть лет впрягся в тяжёлую домашнюю работу, в которой не было ни дней, ни ночей — всё перемешалось.

— Ваня! — вскрикнул урядник.

Брат не отозвался и на этот вскрик и вряд ли когда уже отзовётся, это Василий должен был понять, но не понимал, не хотел, не мог, случившееся не укладывалось у него в голове. Младший урядник, смахнув с глаз слёзы, всхлипнул тоненько, как мальчишка, которого здорово обидели, кадык у него подпрыгнул, хлобыстнулся обо что-то громко, и на глазах у Василия Созинова вновь появились слёзы.

— Ваня, — прошептал он обречённо, — что же ты наделал, почему не уберёг себя? Что мы теперь с Егором скажем матери, а? — Тоскливый голос его увял.

Некоторое время Созинов молча сидел на корточках рядом с телом брата, не вставал, жизнь словно бы покинула и его тело, младший урядник сидел, не шевелясь, только желваки у него играли, да иногда с хлюпающим громким звуком подпрыгивал кадык. Убитых хунхузов стащили во двор поста, пленённых также согнали сюда.

К Созинову подошёл Подголов, постоял несколько минут молча, потом положил руку на его плечо. Младший урядник поднял голову с замутнёнными, налитыми болью глазами.

— Это был Янтайский Лао, — сказал Подголов. — Сам.

Созинов молча кивнул. Потом пожевал губами и проговорил дрожащим голосом:

— Мне, дядя Ваня, от этого не легче.

— Я понимаю.

— Что он хотел найти на нашем посту?

— Хотел ликвидировать его. А потом напасть на почту и забрать деньги, которые привезли ночным поездом.

— Много денег-то хоть? Что-то я не слышал, чтобы в нашем почтовом отделении водились деньги.

— На этот раз они там были. Кто-то стукнул об этом Янтайскому Лао, вот он и заявился. Всем составом — банда пришла сюда целиком. Деньгами он мог завладеть, только уничтожив наш пост. Вот и весь сказ.

Созинов вновь наклонил голову.

— Что же я матери скажу?

— То, что есть... А что ещё? Вот это и скажешь. — Подголов мотнул головой, сгоняя комаров, севших ему на задубелую оголённую шею, озабоченно глянул на ворота. — Скоро должен приехать полковник Корнилов.

На лице Созинова что-то ожило, дрогнуло, он открыл рот, но промолчал.

Корнилов прибыл на трескучей, расхлябанной дрезине — другой у дорожников не нашлось, — сидел на чумазой, испачканной мазутными пятнами табуретке в тесной, сколоченной из простых досок кабине, в которую спереди и сзади были вставлены стёкла. Форменная фуражка надвинута на нос, взгляд угрюмый, будто у птицы, попавшей под дробь охотничьего ружья, китель перетянут видавшим виды кожаным офицерским ремнём, через плечо переброшена портупея, на боку — наган в кобуре, в руках — палка, вырезанная из ясеневого сука. В последнее время Корнилов стал ходить с палкой: побаливали застуженные в горах, на лютом ветру, кости, иногда их прихватывало так, что ни рукой, ни ногой не мог пошевелить, но молчал, никому не жаловался.

Хоть и не по-офицерски вроде это было — палка в руках, но Корнилову было совершенно наплевать на светский политес, поскольку существовали вещи более важные, которые и делали офицера офицером.

На станции, к которой примыкал четырнадцатый пост, дрезину загнали на запасной путь — впрочем, через полчаса её убрали с проходных рельсов, перекинули на тупиковую ветку, а на резервный путь, который одновременно был и запасным, определили состав из десяти вагонов с лесом; Корнилову подвели коня, но он раздражённо махнул тёмной, загорелой рукой:

— Не надо! Пройдусь пешком. Не барин, — и пошёл постукивать ясеневой клюшечкой по земле.

О том, что это был налёт знаменитого Янтайского Лао, Корнилов уже знал. Крови на этом шахтёре было больше, чем угольной пыли — пропитан ею с головы до ног. Банде Янтайского Лао надо поставить капкан — не может быть, чтобы она в него не попала, — и Корнилов уже знал, как это сделать.

Первый человек, которого полковник увидел на огороженной территории поста, был младший урядник Созинов. Вид у урядника был побитый, плечи опущены, в глаза лучше не заглядывать — они словно бы выгорели изнутри. Корнилов всё понял, похлопал урядника по плечу и, когда запоздало выскочил с докладом Косьменко, махнул рукой:

— Потом, прапорщик!

Полковник осмотрел трупы убитых хунхузов, поговорил с пленными, записал кое-что себе в блокнот — писал он с сокращениями, понять текст человеку непосвящённому было невозможно.

— Может быть, ночевать на посту останетесь, Лавр Георгиевич? — Косьменко вытянулся перед полковником в струнку.

— Останусь. Почему бы не остаться, — ответил полковник.

В зоне отчуждения, в тридцати километрах от четырнадцатого поста, в пади поселились два плечистых работящих русских мужика — Викентий и Виталий Грибановы, два родных брата. Приехали они сюда из Владивостока, где служили приказчиками у богатых купцов, сколотили кое-какой капиталец и переселились на КВЖД, в солнечную, полную ягод, груздей и зверья падь, запланировав разбить там плантацию женьшеня — решили попытать счастья на этом поприще.

Женьшень растёт медленно, прежде чем вызреет корешок величиной в полмизинца, лет двадцать пройдёт, не меньше.

— А мы никуда и не торопимся, — говорили всем братья, — если не мы урожай женьшеня снимем, то снимут наши дети... Себе же мы найдём другое занятие.

Занятие это было не менее достойное, чем выращивание живительных корней, — панты дальневосточных оленей-маралов. Панты были также ценны, как и женьшень, и лимонник — кислая местная ягода... Ещё из медвежьего сала братья делали ароматическую мазь, вместе с травами — от отморожения, успешно поставляли её во Владивосток. Из лимонника и лекарство получалось, и водка, и хорошее вино. Зёрна плодов лимонника способны были давать человеку второе дыхание. Бывает, гонит охотник соболя полсуток, сутки, выдохнется совсем — ни руки, ни ноги уже не слушаются, — так несколько сухих зёрен, брошенные на ходу в рот, приводят человека в чувство, он начинает гнать соболя с прежней силой.

В общем, братья Грибановы знали, что хорошо и что плохо и чем надо заниматься... Из Владивостока им привозили деньги. Иногда — немалые суммы.

Янтайский Лао это знал. Он уже несколько раз прикидывал, как совершить налёт на дом братьев, но пока медлил — то ли сведения собирал, то ли просто не был готов — банду здорово щипали посты пограничной стражи, последний раз это произошло в стычке у четырнадцатого поста, — то ли его держало что-то ещё...

Грибановы, понимая, что Янтайский Лао в одну из ночей обязательно заявится к ним, согласились, чтобы в их доме была устроена засада. Произошло это после разговора с полковником Корниловым.