Жизнь и смерть генерала Корнилова

Полковник Корнилов действия своих подчинённых одобрил.

— Я так полагаю — гулять Янтайскому Лао на свободе осталось совсем немного, — сказал он.

Наконец свет над сопками начал гаснуть, печальная тёплая лиловость уступила место серой синеве, в просторной избе братьев сделалось темно.

— Может, запалим лучину? — предложил Викентий прапорщику Косьменко. — Лампу зажигать не будем, это слишком жирно, а лучину запалить в самый раз... А?

— Не надо, — отрицательно качнул головой прапорщик. — Я в тайгу отправил разведку, подождём, когда она вернётся, что принесёт.

— Да? — удивлённо произнёс Викентий, не заметивший, как ушли разведчики. Выходит, те обладали даром быть невидимыми и неслышимыми.

Разведчики вернулись через час, незамеченными проскользнули через заднюю дверь в дом и прошептали на ухо прапорщику Косьменко:

— В лесу видели полтора десятка вооружённых китайцев.

— Всё понятно, — молвил тот и отправился к Викентию.

— Теперь можно зажигать лучину. И лампу можно.

Викентий повёл головой в сторону двери:

— А эти ваши...

— Уже вернулись.

Брови на лице Викентия подскочили удивлённым домиком.

— Надо же! — проговорил он, поджал губы, недовольный собой: он, профессиональный охотник, должен всё видеть, всё слышать, всё знать, даже то, как мыши под землёй гоняют друг дружку, а он ничего не засек, не увидел, — коричневое лицо его покрылось тёмным румянцем.

— Ну-ну, — произнёс он и замолчал уязвлённо.

Поспешно запалив две лампы, он повесил их на крюки в разных комнатах дома.

— Этого пока достаточно, — сказал он.

Лю Вэй, сидевший неподвижно — не менял позу несколько часов, — вытянул голову, ноздри у него округлились.

— Однако... — проговорил он настороженно, повёл головой в сторону, вновь замер.

— Что «однако», Лю? — спросил Викентий.

— Ждать осталось совсем немного, говорю.

— Ты считаешь, нынешней ночью придут?

— Обязательно придут.

Едва стемнело, как недалеко от дома, выйдя на опушку леса, коротко и голодно взвыл волк. Викентий молча перекрестился — не любил он волков. Другое дело тигры — благородные животные... К тиграм Викентий относился с уважением — случалось, сталкивался с ними нос к носу в тайге, столкнувшись, молитвенно поднимал руки:

— Амба, извини, я нечаянно оказался на твоей тропе. Давай разойдёмся мирно.

И они расходились мирно — Викентий уступал дорогу, тигр величественно проходил мимо и растворялся в густотье деревьев.

И скотину тигры брали выборочно, лишнюю не трогали — не то что волки, которые, забравшись в загон, обязательно клали на землю всё стадо.

Вскоре в небесной выси прорезалась круглая яркая луна, осветила всё кругом мертвенным зелёным светом. От такого мертвенного колдовского света у людей даже мурашки по коже побежали.

Виталий, брат Викентия, крякнул в кулак:

— Никого сегодня не будет, ошиблись вы, господа хорошие. Разбойники любят ночи тёмные, а тут вон — вышивать можно, всё видно.

Он отставил винтовку в угол, сел на скамейку и, свесив голову на грудь, задремал. Керосиновые лампы в доме погасили — ни к чему они.

Хунхузы пришли в два часа ночи. Их было так много, что, казалось, они заполонили всю падь — шли, как в атаку, волнами. Шли не таясь, неспешно, во весь рост. Косьменко невольно присвистнул:

— Без подмоги не обойтись.

— Пока подмога подоспеет, ваше благородие, нас уже не будет, — вставил Подголов, поцеловал винтовку в ложе. — Не подведи, ружьецо!

— Встречаем дорогих гостей залпом, — предупредил Косьменко, — без моей команды не стрелять. После трёх залпов ты, Созинов, — он поискал глазами младшего урядника, — возьмёшь двух человек и переместишься к поленнице. Там — выгодная позиция.

— Я возьму Егора, брата, ваше благородие... Этого достаточно. Мы вдвоём справимся.

— Как знаешь, Созинов. Не подведи только. — Прапорщик повысил голос: — Приготовились...

Винтовочные дула воткнулись в окна. Прикрытые тенью крыши, они не были видны.

Хунхузам вообще ничего не было видно — они шли на лунный свет, навстречу потоку.

Тишина вызвездилась такая, что в ней было слышно, как гудит собственная кровь в жилах — люди, кажется, глохли от этого звука.

— Пли! — разорвал прапорщик тишину резким вскриком.

Громыхнул залп, дом заволокло сизым вонючим дымом. Команда стражников дружно передёрнула затворы.

— Пли! — вторично скомандовал Косьменко.

Вновь ударил залп. Если, первый залп ошеломил хунхузов, они остановились, послышались вопли тех, кого задели пули, то второй залп будто ветром повалил их на землю.

— По лежачим целям, если видите их — пли! — в третий раз скомандовал прапорщик.

Третий залп был нестройным, жидким — не все видели цель.

— Созинов, на выход! — напомнил прапорщик младшему уряднику.

Созинов беззвучно выметнулся из дома в сияющую ночь. Следом за ним дом покинул Егор.

Скатившись едва ли не кубарем с крыльца, Созинов распластался на земле, пополз к поленнице. Он слился с ночью, с землёй, с предметами, валявшимися во дворе, казалось, что он сам стал ночью, землёй, от его тела даже не было тени.

Следом за братом, ловкий, невидимый и неслышимый, пополз Егор.

Из окон вновь ударил залп — Косьменко смел целую шеренгу хунхузов, внезапно поднявшуюся из травы. Василий Созинов устроился под поленницей, в выемке, из которой открывался хороший обзор, стволом винтовки раздвинул несколько досок в заборе. Десятка полтора нападавших сумели уйти в тень, Косьменко их не видел.

Егор устроился рядом с братом — в пяти метрах всего — также выбрал неплохую позицию.

Над травой приподнялись сразу несколько человек — головы их были похожи на подсолнухи, эта схожесть невольно родила в младшем уряднике щемящее чувство, — люди тут же нырнули назад. Из окон дома опять ударил залп — прапорщик Косьменко засек «подсолнухи»; впрочем, он видел одни цели, братья Созиновы — совсем другие.

Василий открыл частую стрельбу — начал щёлкать хунхузов, как орехи, — клал пули в шевелящуюся траву, причём точно угадывал, как хунхуз в этой траве расположился, головой к дому или головой к лесу. Только короткое жёлтое пламя, почти незаметное в струящемся лунном свете, выхлёстывало из ствола винтовки... Несколько раз прозвучали ответные выстрелы, пули с визгом всаживались в дрова, от визга этого железный звон возникал в ушах, и только.