Жизнь и судьба Федора Соймонова
Шрифт:
До описываемого времени русские за границу езживали обычно скопом. Толпою там и держались. Ездили неохотно, поневоле. При царе Петре стал такой порядок понемногу нарушаться. Больше появилось одиночных путешествователей. Им-то, в основном, и надобились «свидетельствованные грамоты», сиречь «пашпорты», для удостоверения личностей, ежели кто, как писал князь Львов, «за болезнею или за каким иным препятием... отлучится от всех». Таковой-то документ, да еще подорожную из ямского приказа, да прогонные из Большого прихода и надлежало напоследок выправить Федору. Оттого он и мыкался по повытьям, питая крапивное семя приказных чинов от малостей своих... Не помнил, поди, горемычный, как и выбрался-то из приказной избы на вольный воздух. Кем ты ни будь, приказные, ровно псы на сохатого, скопом налетают и с ходу рвут... Пощупал себя гардемарин: от сберегаемых денег за пазухою — один плат. Правда, там и грамота с распискою. Господи,
Надо здесь признаться, что я тоже очнулся лишь на улице и еще долгое время стоял без шапки на морозе, не в силах прогнать наваждение. Мнилось, что все слышится скрип подьяческих перьев, их смешки да окрики. Видятся косые алчные взгляды и цепкие пальцы... Я помотал головой и виновато отпустил узенькую ладошку своей спутницы. В тумане морока я так крепко сжимал ее, что пальцы побелели.
— Простите.
Она понимающе улыбнулась и промолчала.
После посещения Коломенского началась долгая эпопея добывания из Архива фотокопии злополучного соймоновского паспорта. Почти год длилась переписка, прежде чем пришла из Москвы бандероль с жесткими листами фотографий. Черный двуглавый орел в правом углу и текст полууставного письма, начинающийся лихим многократным росчерком. Подьячий явно только что очинил новое перо и еще не расписал его, а документ предстояло писать важный. И началась сладкая, хотя и нелегкая работа — чтение писарского почерка начала XVIII века. Это, я вам доложу, тот еще кроссворд... Но в конце концов я разобрал все, даже каракули и расписку самого Соймонова.
Естественно, что, затратив столько трудов на расшифровку текста соймоновского паспорта, я не могу удержаться, чтобы не привести его для любознательного читателя, лишь чуть-чуть осовременив орфографию.
Споспешествующею милостию мы пресветлейший и державнейший великий Государь и великий князь Петр Алексеевич всея великия и малыя новыя России самодержец московский, киевский, владимирский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, царь сибирский. Государь псковский и великий князь смоленский, тверской, югорский, пермский, вятицкий, болгарский и иных. Государь и великий князь новгорода низовския земли, черниговский, резанский, ростовский, ярославский, белозерский, удорский, обдорский, кондинский и всея северныя страны повелитель, и государь иверския земли, карталинских и грузинских царей. И кабардинския земли черкаских и горских князей и иных многих государств и земель восточных, и западных, и северных отчич и дедич и наследник, и государь и обладатель, пресветлейшим и державнейшим великим Государям Цесарскому величеству римскому и королевским величествам любительнейшим братиям и друзьям нашим здравия и благопоспешных поведений непрестаннаго и всегдашняго приращения, такожде всем вообще и коемуждо особно, светлейшим Электорам, и иным принцыпам духовным и мирским. И высокомочным Господам статам, Генерал соединенных нидерляндов, и их Генералам, Губернаторам, комендантам, а на море адмиралам и вице адмиралам и протчим начальным и иным, которые сею нашею Грамотою употреблены будут, какова ни есть состояния, степени, уряду, чина, достоинства, или преимущества суть Благоволение, и всякое благо объявляем.
По нашему указу отпущен во европские христианские Государства для обучения всяких наук дворянин наш Федор Соймонов, и как он в которое Государство или княжество приедет, и пресветлейшим и державнейшим великим Государям, цесарскому величеству римскому, и королевским величествам любительнейшим Братиям и друзьям нашим, такожде всем вообще, и коемуждо особно, светлейшим Электорам, и иным принцыпам духовным и мирским, и высокомочным Господам статам, и всем вышеименованным какова ни есть состояния, степени, уряду, чина, достоинства или преимущества повелеть ево, Федора, со всею при нем будучею рухлядью, и вещами которые с собою имети будет, сухим путем и морем пропущать везде без задержания. И жить ему, где случай покажет, безопасно, и дабы тому вышереченному дворянину нашему как туда едущему, так и назад в Государства наши возвращающемуся, в пути его ни от кого препятствия и озлобления не было, а наипаче, где нужда какая приключитца, учинено было в требовании его всякое вспоможение и повольность, и благоприятствование; а у нас в Государствах наших взаимно вашим приключившимся нашим благоволением и милостию потомуж воздано будет. А для безопасного проезду дана ему сия наша свидетельствованная Грамота.
Писан Государствия нашего во дворе, в царствующем велицем граде Москве лета от рождества Христова 1711 месяца октября 6-го дня, Государствования нашего 31 Году».
Под этим основным текстом добавлены еще три строки уже соймоновским почерком, так сказать, расписка: «К сему списку Федор Соймонов руку приложил апол ... Пашпорт к сея взял».
Вздохнул небось с облегчением сын дворянский, получив бумагу, а кабы знал, на что едет, то вздохнул бы и вдругорядь.
Но вот все бумаги выправлены. Деньги получены, завязаны в узел и спрятаны глубоко, где все время чуются... Каждому гардемарину, отъезжающему за моря на практику, на подъем и на прокормление за морем полагалось по сто пятнадцать рублев. Федор таких-то денег отроду не видывал. Казались они состоянием. Распростившись с немногочисленными близкими и родными, сложил Соймонов небогатую рухлядь свою в сундучок и ...сперва до Санкт-Петербурга — морской новостроящейся столицы издревле сухопутного государства русского, а потом и до города Архангельского — главного торгового порта. Там, несмотря на позднее время, подвернулось скоро купеческое судно в Амстердам. На него и определился наш гардемарин матросом за харч и за проезд.
Глава четвертая
1
Что пережил наш герой, выйдя впервые в жизни в открытое море, — описывать я не буду. Читатель и сам может себе сие хорошо представить. Ну-ко, родившись в середине России и никогда даже на нюх не имея понятия о столь великой воде, и вдруг... Федор Иванович и доднесь улыбался, вспоминая первое плавание из города Архангельского в далекую и страшную Голландию. Страшную — потому как незнаемую. Это ныне мы с вами понимаем, что везде живут люди, и, в общем, живут примерно одними интересами. Ну, где-то харч получше, обмундировки на зиму теплой кому-то запасать не обязательно, или другие отличия. Но в целом... А тогда?.. Да это было как переселение в иной мир! И чистилищем его оказывалось море...
Однако, нужно отдать должное, Федор духом не пал. Помогло, может быть, то, что был он на архангелогородском судне не один, а с Васяткой Головиным, таким же школяром, отправленным по указу за море. Васятка помоложе. Сердцем не столь крепок, блевывал уже на малой волне. И оттого ослабел вконец. Федору мало что пришлось службу исполнять, еще и за односумом-заединщиком приглядывать, как бы не утопился. За такой суетой некогда самому пужаться было. Потому и прошел для него переход быстро. Глядь, а по-над бушпритом уже впереди и островерхие шпицы знатного торгового города Амстердама встали...
Сошли на берег гардемарины росские. Никто их не встретил. Куда идти, где подворье стольника князя Львова искать?.. Город Амстердам велик и многоязычен. Пользуясь где латынью школьной, где немецким, худо знаемым, вывел Федор своего напарника из порта. Почали они свое долгое блуждание по улицам незнакомым. К вечеру Васятка вовсе ослабел. Да как не ослабнешь, сколь дней его с души скидывало, а тут полный день на ногах, без еды, без пития, понеже Федор велел беречь жалование государево. Плакал Васятка. Дважды ложился под дождем на улицах, желая в покое дождаться смерти неминучей. Пока не прибил его Федор. Только тогда и оклемался, в разум вошел. А там вскоре они и речь русскую услыхали. Приволоклися все же к дому князя Ивана Борисовича.
Принял их князь Львов строго:
— Куды вас принесло? Али не писывал я государю, что еще прежния бездельно в городе обретаются и паче одне убытки казне чинят? Мне чего ныне с вами делать?..
Федор молчал. Стоял, голову опустив, кланялся низко. Понимал вину свою за беспокойство. Васятка тот и вовсе на колени стал.
— Не берет адмиралтея волонтеров русских на свое корабли, не берет. Куды вас деть? Из каких доходов на пропитание ефимки изыскивать?.. Чаю, своех-то не привезено?..
Иван Борисович остро глянул на обоих гардемаринов. Не видать, чтобы многоденежны были. Васятка хотел было сказать, что-де, мол, сберегли кое-что, полез за пазуху. Но Федор ткнул его носком башмака. И тот затих...
С неделю обретались молодые навигаторы на княжеском подворье. Ходили за лошадьми, чистили, убирали, отрабатывая скудный хлеб. А там устроил их князь Львов на верфь за половинное жалованье против прочих работных людей. И то — слава Богу. Позже, сочиняя «Письмо российского навигатора молодому российскому зейману», Соймонов не без гордости заметит: «Будучи нас двое в Амстердаме, обучалися на Остинской верфи в такелажной везанию кнотов, стропов и протчаго, что до такелажу принадлежит». Работали вьюноши на той же верфи, где сам Петр Алексеевич «лес обтесывать обучаться изволил». Время от времени появлялись на верфи и другие русские ученики.