Жизнь и судьба: Воспоминания

И вдруг новый подарок — подал голос Женя Терновский (он уже давно, по слухам, известный профессор, живет в Париже). Посылка от него пришла 11 ноября, день оказался не простой. Это память многих славных мучеников, древних и новых, а среди них и пресвитер Евгений (в 1937 году погибший), — ведь какое чудо и символ.

Вот что прочитала я в письме Евгения [393] :

«10.10.07

Париж

Дорогая Аза Алибековна,

Я думаю, что в последний раз я обращался к Вам с такой фразой около тридцати пяти лет назад. Много воды утекло под мостом Мирабо с тех лет, как я поселился во Франции. Знайте, что память об Алексее Федоровиче и о Вас всегда сопровождала меня в моих французских и немецких скитаниях. Это самое отрадное мое русское воспоминание. В восьмидесятые и девяностые годы я приобретал все книги Алексея Федоровича, которые можно было приобрести в Кёльне или Париже. Позже я с большой радостью узнал, что Алексей Федорович признан тем, кем он был всегда, — великий мыслитель, человек редкой духовной привлекательности. Мне сообщили, что во дворе Вашего, столь памятного для меня, арбатского особняка воздвигнут памятник А. Ф. Но задолго до этого торжества А. Ф. уже воздвиг себе памятник — своими трудами и судьбой.

Как Вы видите, негодование не только рождает стих, но и скромные страницы воспоминаний. Меня в самом деле удивили и возмутили атаки неизвестных мне литераторов, которые блуждают в Интернете. Посылаю Вам номер русскоязычного журнала „Мосты“ с моими страницами об А. Ф. Поскольку я помню, что Вы читаете по-французски, позволю себе также послать Вам мой роман „Маскарон“, недавно опубликованный.

Надеюсь, что мое послание достигнет Вас. Не зная Вашего адреса, посылаю Вам книги на адрес „Дома А. Ф. Лосева“. И между тем желаю Вам здоровья и бодрости, необходимые Вам и Вашему благодарному труду по сохранению наследства Алексея Федоровича.

Целую Вашу руку

Преданный Вам Ев. Терновский».

393

Евгений Терновский выступил как пушкинист в своей интереснейшей книге «Pouchkine et la tribu Gontcharoff»(P., 1992). В 80-е годы он с разрешения барона Клода Геккерена (правнука Дантеса) работал в его архиве и впервые опубликовал письма семьи Гончаровых (включая Н. Н. Пушкину) из России во Францию Екатерине Гончаровой, жене Дантеса, да и к самому Дантесу. Это было настоящей сенсацией. Евгений прислал мне эту книгу в подарок.

И еще одна встреча, но уже с моими юными днями, когда в снежном Алтае я переписывала строчки из запавших мне в душу стихов Оскара Уайльда, странным образом оказавшихся среди книг, вывезенных институтом из Москвы. Наверное, библиотекари ценили Уайльда-поэта — редкий случай.

К моему дню рождения, что совпал с тягостным для меня празднованием юбилея, длившегося целый месяц, моя ученица, красивая, ученая и добрая Аня Новохатько, прислала мне из Фрайбурга всего О. Уайльда (на английском) — том прозы и томик его стихов. С трепетным сердцем нашла я в этой изящно изданной книжке «Collected Poems of Oscar Wilde» всех моих любимых греков и римлян, а главное, те строки, которые вдохновили меня на ряд подражаний, совсем не похожих на подлинники, но зато с его интонацией и настроением — что мне и требовалось.

Вот эти мои любимые строки, которые поэт посвятил своей жене, посылая ей сочиненные им стихи:

I can write по stately poem As a prelude to my lay; From a poet to a poem I would dare to say. For if of this fallen petals One to you seem fair, Love will waft it till it settles On your hair. …………………………… And when wind and winter harden All the loveless land, It will whisper of the garden, You will understand.

Как хорошо осветили мой день рождения эти две встречи с моей прошлой жизнью.

Когда я смотрю на свою жизнь, меня поражают удивительные повороты судьбы, приведшие меня к А. Ф. и В. М. Лосевым. Вот уж действительно «заплетала судьбина узор», да еще какой!

В давние времена, комментируя собрание сочинений Платона, я с особенным чувством чего-то мне близкого останавливалась на X книге «Государства», а именно — на замечательном рассказе памфилийца Эра, побывавшего на том свете и созерцавшего вместе с другими душами световой столп, ярче и чище радуги, соединяющий землю и небо, и саму Ананку — Необходимость, которая в виде космической пряхи вращает мировое веретено. В этом стройном движении Универсума участвуют три ее дочери — Мойры: Лахесис, Клото и Атропос — во всем белом с венками на головах. Лахесис — та, что дает человеку предназначенный жребий, воспевает прошлое, Клото — та, что прядет нить человеческого жребия, воспевает настоящее. Атропос, та, что не поворачивает назад, воспевает будущее. Поют три сестры в лад с голосами Сирен, восседающих на каждом из восьми кругов веретена, образующих восемь небесных (или планетарных) сфер. Каждая сирена издает только один звук всегда одной и той же высоты. И таким образом интервалы между восемью сферами составляют октаву, или гармонию, и весь космос звучит как хорошо настроенный инструмент, создавая музыку сфер [394] .

394

Все подробности см.: Платон.Сочинения. В трех томах / Под общей ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. Комментарии к «Государству» см. также: Платон.Сочинения. В четырех томах / Под общей ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса, А. А. Тахо-Годи. Т. 3. М., 1994.

Эта внушительная картина меня заворожила не только философским, но и художественно-эстетическим смыслом. И тогда, изучив все мифологические и философские тексты, заканчивая Плотином и Проклом (Алексей Федорович учил, что любой вопрос надо исследовать, опираясь на исчерпывающую аргументацию), и работы самого Алексея Федоровича, я написала статью «Судьба как эстетическая категория» (об одной идее Лосева) [395] .

Казалось бы странно: судьба — и категория эстетическая. Но ничего странного в этом определении нет, если принять во внимание идею Алексея Федоровича о выразительной сущности эстетического.

395

См. сб.: Античная культура и современная наука / Редколлегия Б. Б. Пиотровский, А. А. Тахо-Годи, В. В. Бычков. М., 1985 (сборник посвящен 90-летию А. Ф. Лосева).

Судьба — абсолютная сила («абсолютный» — буквально: «отрешенный», ни от чего не зависящий), придающая жизни Универсума определенный рисунок. Она задает этой жизни особый ритм, тем или иным способом вылепливает ее, придает присущую ей фигурность, пластичность, то есть создает картину выразительную. Судьба осуществляет вовне скрытую в себе тайну, свои замыслы и волю. Собственно говоря, судьба действует эстетически, является эстетической идеей, организующей действительность.

Судьба, по Лосеву, есть не что иное, как объективная действительность. Делая из этого последнего утверждения свои выводы, я полагаю, что эта действительность совсем не обязательно та древняя, античная, которую исследовал Алексей Федорович. Нет, судьба организует действительность разных типов, в том числе и все эпохи человеческой истории, а значит, и нашу, современную, и мою личностную. Более того, по Лосеву, незнание судьбы придает свободу поступкам человека, помогает ему действовать самостоятельно, независимо и даже как будто противоречить ей. Однако она, эта великая сила, все равно свое возьмет. Она, организуя нашу жизнь, создаст в итоге устойчивую и стилистически целостную картину этой жизни. Судьба не подвластна ни разуму, ни чувству, и если в древности она не имела ни определенного образа [396] , ни одного определенного собственного имени [397] , то в качестве объективной действительности вплоть до наших дней она придает окончательный рисунок жизни каждому человеку, творит человека по только ей известным умным замыслам и, можно сказать, эстетически, то есть выразительно, его оформляет.

396

В известной скульптурной группе трех Мойр по иронии той же судьбы сохранились лишь складки их одеяний и ни одного лица.

397

Судьба-Ананка (сама кормчая, но она же управляется «трехликими Мойрами» и «памятливыми Эриниями»), Она — Геймармена, Пепромена, Дика — справедливость. И. наконец, Адрастия, тождественная с Немесидой и даже с Единым у Плотина.

Так судьба создала сложный, запутанный, часто совсем непонятный прерывистый рисунок моей жизни, с путаницей путей и перепутий, совсем как изнанка вышивки красными и черными крестиками.

Судьба оказалась для меня не скопищем случайностей жизненной стихии, вызывающей ужас и трепет. Она превратила эту грозную стихию в самодовлеюще-успокоительную картину, то есть в эстетически выразительный рисунок моего бытия.

Она упорно, упрямо и неотвратимо (вспомним стоическое понятие «amor fati»,или «volentem fata ducunt nolentem trahunt»)вела меня по своим собственным замыслам, мною совсем не познаваемым.

А может быть, это не судьба вела, а воля Божия, скажет кто-нибудь? Да, Алексей Федорович так и понимал, что судьба и есть проявление Божьего Промысла в каждом из нас. «Бог, — говорил Алексей Федорович, — есть в конце концов Судьба для каждого человека и для каждой вещи», ведь человек не знает намерений Божьих и плана Его управления миром. «Воля Божья в бездне своей непознаваема». И «если забыть, что такое Бог и что такое воля Божия и что она творит, тогда действительно получается какой-то принцип, который все создает, но который в это же время никак не познаваем, о котором ничего нельзя сказать, ни подумать, который не доступен даже переживаниям, то есть судьба» [398] . Поэтому я и считаю, что судьба как проявление Божьего Промысла и привела меня двадцатидвухлетнюю к тем, кому я твердо и осознанно дала обет послушания ^[399] .

398

См.: Лосев А. Ф.Признавая абсолютную истину // Студенческий меридиан. 1991. Октябрь. С. 27–31. Беседу вел в 1987 году Юрий Ростовцев.

399

См.: Тахо-Годи А. А.Лосев. М., 1997 (серия «ЖЗЛ») (2-е изд., 2007).

Ведь только подумать! Сколько нитей судьбы должны переплестись (и у каждой тоже своя судьба), чтобы я встретилась с моими вечно любимыми. А ведь, собственно говоря, могли бы и не встретиться, если рассуждать с позиции евклидовой геометрии, — две параллельные линии не пересекаются, идут и идут каждая сама по себе. А вот если подойти к этим независимо самостоятельным параллелям, учитывая теорию великого Лобачевского, то они, эти линии, обязательно пересекутся, не могут не пересечься. Вот судьба, или Промысел Божий так и действовал, совсем по Лобачевскому, или, наоборот, Лобачевского озаряла божественная идея, заставившая геометра решать свою задачу так, а не иначе [400] .

400

Лобачевский Николай Иванович(1792–1856) — создатель неевклидовой геометрии, ректор Казанского университета (1827–1840). Современники не признали его теорию, а она совершила переворот в представлении о природе пространства. А. Ф. Лосев и его друг и наставник, знаменитый геометр, президент Московского математического общества Д. Ф. Егоров не мыслили иного представления о пространстве, следуя аксиомам Лобачевского.

Вот почему наши параллельные жизни, казалось, совершенно разные, чуждые друг другу, ничего общего не имеющие, готовы были встретиться трижды, пока не встретились окончательно. Для будущей встречи подавала судьба свои знаки. Если вы когда-нибудь читали «Прикованного Прометея», приписываемого Эсхилу, то, возможно, обратили внимание на то, что этот благодетель человечества одарил его знанием мантики во всех ее проявлениях (гаданиях). Обычно в хрестоматийных текстах и курсах древнегреческой литературы советского периода эту часть замечательной речи Прометея попросту выбрасывали (по Марксу, Прометей — «первый мученик в философском календаре», — никак не мог научить первых людей теории и практике гадания). Но именно здесь в стихе 487 речь идет о «Знаке» (греч. , мужского рода, в отличие от — символ, среднего рода), который необходимо разгадать, понять его тайный смысл. Вспомним у Пушкина: ночью «Парки бабье лепетанье…», и вопрос поэта: «Ты зовешь или пророчишь? / Я понять тебя хочу, / Смысла я в тебе ищу» [401] . Да, знаки подавала судьба — не только греческая Мойра и римская Парка — но мы втроем разгадали их через много лет, уже после того, как параллели наших жизней скрестились. А тогда…

401

Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы. — Пушкин А. С.Полн. собр. соч. В 10 т. Т. 3. Стихотворения 1827–1836. М., 1963. С. 197.

Знак первый — 1922 год, венчание Алексея Федоровича и Валентины Михайловны отцом Павлом Флоренским в Ильинском храме Сергиева Посада. В 1922 году на Кавказе рождается девочка Аза (по словам Валентины Михайловны, астронома, в ночь конъюнкции Марса и Юпитера), которую Лосевы будут считать своей духовной дочерью. Знак второй — 1936–1937 годы. Чета Лосевых, путешествуя по Кавказу, останавливается в ингушской турбазе города Орджоникидзе (Владикавказа) по улице Осетинской, буквально напротив дома материнской семьи девочки Азы, где она школьницей находит приют после ареста родителей. Знак третий — 1941 год, война, дом, где жили Лосевы на Воздвиженке, в развалинах. Рядом с грудой уничтоженного дома не раз останавливается девочка, студентка Аза, первокурсница пединститута им. Либкнехта, видит бродящих по развалинам людей и что-то там выискивающих. Ей эта картина запала в сердце, она и сейчас ее не только помнит, но ясно видит.