Жизнь ненужного человека
Шрифт:
Мельников, теперь ещё более угрюмый и молчаливый, похудевший и растрёпанный, однажды ударил кулаком по колену и зарычал:
– Желаю знать - где правда?
– Что такое?
– сердито спросил Маклаков.
– Что? Вот что - я так понимаю - одно начальство ослабело, наше начальство. Теперь поднимается на народ другое. Больше ничего!..
– И вышел вздор!
– сказал Маклаков, смеясь. Мельников посмотрел на него и вздохнул.
– Не ври, Тимофей Васильевич... Врёшь ты... Умный, а врёшь.
Речи о революционерах западали в голову Климкова, создавая
XIV
Идя в гости к Маше, он вдруг сообразил: "Познакомлюсь со столяром сегодня... Революционер..."
Он пришёл первым, подарил Маше голубые бусы, Анфисе роговую гребёнку; они, довольные подарками, наперебой угощали его чаем и наливкой. Маша, красиво выгибая полную белую шею, заглядывала в лицо ему с доброй улыбкой, и глаза её мягко ласкали его сердце. Анфиса, разливая чай, спрашивала:
– Ну, купец наш тороватый, когда же мы на твоей свадьбе гулять будем?
Евсей конфузился и, стараясь не показывать этого, доверчиво рассказывал:
– Жениться я не решусь, - это очень трудно...
– Трудно? Ах ты, скромница... Марья, слышишь? Трудно, говорит, жениться-то...
Маша улыбалась в ответ на громкий смех кухарки, искоса поглядывая на Климкова.
– Может, они трудность по-своему понимают...
– Я - по-своему!..
– сказал Евсей, поднимая голову.
– Я, видите ли, насчёт того, что человека найти трудно, - чтобы жить душа в душу и друг друга не бояться. Чтобы верить человеку...
Маша села рядом с ним, он покосился на её шею, грудь, вздохнул...
"А если сказать им - где я служу?.."
Испуганный этим желанием, он быстрым усилием задавил его и, повысив голос, торопливо продолжал:
– Если человек не понимает жизнь, то лучше пусть он один остаётся...
– Одному - очень трудно!
– сказала Маша и налила ему рюмку наливки. Выкушайте!
Евсею хотелось говорить много и открыто, он видел, что его слушают охотно, и это, вместе с двумя рюмками вина, возбуждало его. Но пришла горничная журналиста, Лиза, тоже возбуждённая, и сразу овладела вниманием Анфисы и Маши. Косая на левый глаз, бойкая, красиво причёсанная и ловко одетая, она казалась хорошенькой и бесстыдной.
– Мои идолы созвали гостей на сегодня и не хотят меня отпускать! говорила она, усаживаясь.
– Ну, нет, говорю, уж как вам угодно...
– Много гостей?
– скучно спросил Климков, вспомнив свои обязанности.
– Мно-ого! Да ведь это какие гости? Никогда никто гривенника в руку не сунет. Даже в Новый год и то два рубля тридцать копеек собрала я на чай с них...
– Небогатые, значит?
– спрашивал Евсей.
– Ну, какое богатство? Ни у кого галош крепких нету...
– Кто же они, служащие?
– Разные. Иной в газете пишет, другой просто студент, - ах, какой один хорошенький есть! Чернобровый, кудрявый, с усиками, зубы белые, ровные, весёлый-развесёлый. Недавно приехал из Сибири, всё про охоту рассказывает...
Евсей взглянул на Лизу и опустил голову; хотелось сказать ей:
"Перестаньте!.."
Но
вместо этого он тихо спросил:– Сослан был?
– Кто его знает! Мои господа тоже были ссыльные.
– Кого теперь не ссылают!
– воскликнула кухарка.
– Жила я у Попова, инженера; богатый человек, свой дом имел, лошадей, жениться собирался, вдруг пришли ночью жандармы - цап!.. И заслали его в Сибирь...
– Я господ своих не осуждаю!
– перебила её Лиза.
– Нисколько. Они хорошие люди, не ругаются, не жадные... И всё они знают, обо всём говорят...
Евсей беспомощно посмотрел на румяное лицо Маши и подумал:
"Молчала бы, дура..."
– И у нас господа тоже всё понимают!
– заявила Маша с гордостью.
– Когда случилось это - бунт в Петербурге, - оживлённо начала Лиза, так у нас все ночи напролёт говорили...
– Ведь и наши были у вас!
– снова заметила кормилица.
– Были, были! Много народу было! И говорили они, и писали жалобы, а один даже заплакал, ей-богу!
– Заплачешь!
– сказала кухарка, вздыхая.
– Схватил себя за голову и рыдает - несчастная, говорит, Россия! Воды ему давали. Даже мне жалко его, тоже заплакала...
Маша испуганно оглянулась.
– Господи, - как вспомню я сестрицу...
Встала и ушла в комнату кухарки. Женщины сочувственно посмотрели вслед ей, а Климков облегчённо вздохнул и против своего желания спросил Лизу, скучно и с натугой:
– Кому же они жалобы писали?
– Уж не знаю!
– ответила Лиза.
– А Марья плакать пошла!
– заметила кухарка.
Дверь отворилась, и, покашливая, вошёл брат кухарки.
– Холодновато!
– сказал он, снимая с шеи красный шарф.
– А вот, выпей скорее...
– Следует! Здравствуй и поздравляю.
Тонкий, он двигался свободно, не торопясь, а в голосе у него звучало что-то важное, не сливавшееся с его светлой бородкой и острым черепом. Лицо у него было маленькое, худое, скромное, глаза большие, карие.
"Революционер!" - напомнил себе Евсей, молча пожимая руку столяра. И заявил: - Мне пора идти...
– Куда?
– вскричала кухарка, схватив его за руку.
– Ты, купец, не ломай компании...
Зимин взглянул на Евсея и задумчиво сказал:
– Вчера у нас на фабрике ещё заказ взяли. Гостиную, кабинет, спальню. Всё - военные заказывают. Наворовали денег и хотят жить в новом стиле...
"Ну, вот!
– с досадой воскликнул мысленно Евсей.
– Сразу начал, - ах, господи!"
Не представляя, к чему поведёт его вопрос, он спросил столяра:
– А у вас на фабрике революционеры есть?
Точно уколотый, Зимин быстро повернулся к нему и посмотрел в глаза. Кухарка нахмурилась и сказала негромко и недовольно:
– Говорят, они везде теперь есть...
– От ума это или от глупости?
– спросила Лиза.
Не выдержав тяжёлый и пытливый взгляд столяра, Климков медленно опустил голову. Вежливо, но строго Зимин осведомился:
– Вас почему это интересует?