Жизнь ненужного человека
Шрифт:
– Климков, что ли?
Он быстро вскинул голову, перед ним стоял кудрявый парень, - кто это?
– Не узнаёшь? А - Якова помнишь? Двоюродные братья мы...
Парень засмеялся и сел за стол. Его смех окутал Климкова тёплым облаком воспоминаний о церкви и тихом овраге, о пожаре и речах кузнеца. Молча, смущённо улыбаясь, он осторожно пожал руку брата.
– Не узнал я...
– Понятно!
– воскликнул Яков.
– А я тебя - сразу! Ты - как был, так и остался... чего делаешь?
Климков отвечал осторожно - нужно было понять, чем опасна для него эта встреча? Но Яков говорил за двоих, рассказывая
– Вот и вся жизнь.
Яков был как-то особенно густо и щеголевато испачкан сажей, говорил громко, и, хотя одежда у него была рваная, казалось, что он богат. Климков смотрел на него с удовольствием, беззлобно вспоминал, как этот крепкий парень бил его, и в то же время боязливо спрашивал себя:
"Революционер?"
– Ну, как живётся?
– А тебе - как?
– Работать - трудно, жить - легко! Так много работы - жить время нет!.. Для хозяина - весь день, вся жизнь, а для себя - минуты! Книжку почитать некогда, в театр пошёл бы, а - когда спать? Ты книжки читаешь?
– Я? Нет...
– Ну да, - нет времени! Хотя я всё-таки успеваю. Тут такие есть книжки - возьмёшь её и весь замрёшь, словно с милой любовницей обнимаешься, право... Ты насчёт девиц - как? Счастливый?
– Ничего!
– сказал Евсей.
– Меня - любят! Девицы здесь тоже, - ах ты! В театр ходишь?
– Бывал...
– Я это люблю! Я всё хватаю, будто мне завтра умирать надо! Зоологический сад - вот тоже прекрасно где!
Сквозь слой грязи на щеках Якова выступала краска возбуждения, глаза у него горели, он причмокивал губами, точно всасывая что-то живительное, освежающее. У Евсея шевелилась зависть к этому здоровому, жадному телу. Он упорно начал напоминать себе о том, как Яков колотил его крепкими кулаками по бокам. Но радостная речь звучала не умолкая, вокруг Евсея носились, точно ласточки - звеня, ликующие слова и возгласы. Он с невольной улыбкой слушал и чувствовал, что распевается надвое, хотелось слушать, и было неловко, почти совестно. Он вертел головой и вдруг увидел за окном лицо Грохотова. На левом плече шпиона и на руке у него висели рваные брюки, грязные рубахи, пиджаки. Незаметно подмигнув Климкову, он прокричал кислым голосом:
– Старое платье продаю-покупаю...
– Мне пора!
– сказал Евсей, вскакивая на ноги.
– Ты в воскресенье свободен? Приходи ко мне... нет, Лучше я к тебе это где?
Евсей молчал, ему не хотелось указать свою квартиру.
– Ты что? С барышней живёшь? Эка важность! Познакомь, вот и всё, чего стыдишься? Верно ли?
– Я, видишь ли, живу не один...
– Ну, да...
– Только я не с барышней, а - со стариком. Яков расхохотался.
– Экий ты нескладный! Чёрт знает как говоришь! Ну, старика нам не надо, конечно. А я живу с двумя товарищами, ко мне тоже неудобно заходить. Давай, уговоримся, где встретиться...
Уговорились, вышли из трактира, и, когда Яков, прощаясь, ласково и сильно пожал руку Климкова, Евсей пошёл прочь от него так быстро, как будто ждал, что брат воротится и отнимет это крепкое рукопожатие. Шёл он и уныло соображал:
"Здесь самое
клёвое место, здесь, говорят, больше всего революционеров - Яков будет мешать..."По душе у него прошло серою тенью злое раздражение.
– Старое платье продаю!
– пропел Грохотов сзади него и зашептал: Покупай рубашку, Климков!
Евсей обернулся, взял в руки какую-то тряпку и начал молча рассматривать её, а шпион, громко расхваливая товар, шёпотом говорил:
– Гляди, - ты попал в точку! Кудрявый - я к нему присмотрелся социалист! Держись за него, с ним можно много зацепить.
– И, вырвав из рук Евсея тряпку, обиженным голосом закричал: - Пять копеек? За такую вещь? Смеёшься, друг, напрасно обижаешь... Иди своей дорогой, иди!
– И, покрикивая, зашагал через улицу.
"Вот, теперь я сам буду под надзором!" - подумал Евсей, глядя в спину Грохотова.
Когда малоопытный шпион знакомился с рабочими, он был обязан немедленно донести об этом своему руководителю, а тот или давал ему более опытного в сыске товарища, или сам являлся к рабочим, и тогда завистливо говорилось:
"Захлестнулся в провокацию".
Такая роль считалась опасной, но за предательство целой группы людей сразу начальство давало денежные награды, и все шпионы не только охотно "захлёстывались", но даже иногда старались перебить друг у друга счастливый случай и нередко портили дело, подставляя друг другу ножку. Не раз бывало так, что шпион уже присосался к кружку рабочих, и вдруг они каким-то таинственным путём узнавали о его профессии и били его, если он не успевал вовремя выскользнуть из кружка. Это называлось - "передёрнуть петлю".
Климкову было трудно поверить, что Яков социалист, и в то же время ему хотелось верить в это. Разбуженная братом зависть перерождалась в раздражение против Якова за то, что он встал на дороге. И вспоминались его побои.
Вечером он сообщил Петру о своём знакомстве.
– Ну, и что же?
– сердито спросил Пётр.
– Не знаешь, что надо делать? На какой же чёрт вашего брата учат?
Он убежал куда-то, встрёпанный, худой, с тёмными пятнами под глазами.
"Видно, опять в карты проигрался!" - скучно подумал Климков.
На другой день об успехе Евсея узнал Саша, подробно расспросил его, в чём дело, подумал и, гнило улыбаясь, начал учить:
– Погодя немного, ты осторожно скажешь им, что поступил конторщиком в типографию, - слышишь? Они спросят - не можешь ли ты достать шрифта? Скажи - могу, но умей сказать это просто, так, чтобы люди видели, что для тебя всё равно: достать - не достать... Зачем - не спрашивай! Веди себя дурачком, каков ты есть. Если ты это дело провалишь - тебе будет скверно... После каждого свидания - докладывай мне, что слышал...
Евсей чувствовал себя перед Сашей маленькой собачкой на верёвке, смотрел на его прыщеватое, жёлтое лицо и, ни о чём не думая, ждал, когда Саша выпустит его из облака противных запахов, - от них тошнило.
Он пошёл на свидание с Яковом пустой, как труба, но когда увидал брата с папиросой в зубах, в шапке набекрень, - дружески улыбнулся ему.
– Как дела?
– весело крикнул Яков.
– Нашёл работу, - ответил Евсей и тотчас подумал:
"Это я сказал прежде времени..."