Жизнь продолжается. Записки врача

А вот летом 1955 года, когда мы жили в Дрездене, этот ужасный недуг развернулся предо мной во всей своей силе. Неожиданно команда мужа привезла его домой из нашего госпиталя в тяжелом состоянии с диагнозом: туберкулез позвоночника. Наутро его должны были перевезти в туберкулезное отделение и заковать в гипсовую кровать.

Я не соглашалась с этим диагнозом, пыталась успокоить мужа, приводя ему факты ошибочного диагноза. Туберкулез требовал абсолютного покоя. В то время как его болезнь, поражающая суставы с последующим их окостенением, требовала для излечения энергичных движений. Но что стоило мнение молодого врача, да еще и жены, против диагноза госпиталя? На мои аргументы он отвечал: «Выхода нет!» Продолжал лежать неподвижно, обнимая детей и пряча свои слезы в подушку.

Находясь в шоке и отчаянии, сознавая, что, обездвиженный, он вскоре погибнет, я пошла на безумный риск. Для того чтобы заставить его встать, мне пришлось оскорбить его ужасными словами. Он вскочил, повалив стул и детские игрушки, и побежал по лестнице вниз. Рыдая в три голоса, мы с детьми видели в окно, как папа подбежал к турнику, прыгнул к перекладине и стал, все убыстряя темп, выполнять упражнение «солнце». Мне назло на быстром движении он резко приземлился на обе ноги. При туберкулезе это бы закончилось переломом больных позвонков и, возможно, смертью на месте. Проделанное же им движение на турнике при большой физической нагрузке освободило позвоночник от отечности и болей. Он вернулся к нам на своих ногах, виноватый и радостный. Не буду описывать нашего семейного счастья и скандала в госпитале. Вскоре там прошла специальная конференция, обсудившая ужасную ошибку в диагнозе. Мне же было предложено место ординатора туберкулезного отделения, хотя я не имела такой специализации.

С этого момента борьба с болезнью стала вестись согласованно и открыто. Благодаря лечению, работоспособность его, как врача и офицера, сохранялась. В наш быт прочно вошла физкультура: гантели и эспандеры, коньки, лыжи, велосипед, различные физкультурные упражнения. Занятия на турнике муж демонстрировал солдатам как своего рода мастер- класс. Он играл с ними в волейбол.

Не зря я так упорно пыталась найти немецкий метод противовоспалительного и противоболевого лечения. Он был нужен мужу, старавшемуся мужественно и без жалоб преодолевать боль.

Воздействуя нашими «кустарными» токами на болевые точки и по ходу нервов, я создавала, по теории И.П.Павлова, вибрационную доминанту в коре мозга больного. Эта доминанта гасила доминанту боли, возникавшую от воспаленных суставов и спазмированных мышц. «Фердекунг» («перекрытие»), — говорили немцы. Кроме того, очень малая сила тока (в миллиамперах) имела противовоспалительный эффект.

Выглядел муж прекрасно. Однако наш окулист при плановом осмотре нашел первые незначительные, но грозные симптомы начинающегося поражения глаз. Он не принял бы их во внимание, если бы не понимал, с чем я сражаюсь, леча мужа. Сочувствуя мне, он по секрету сообщил о своей находке.

Повышение мужа по службе предполагало в ближайшее время переезд семьи на Дальний Восток в южно-сахалинский госпиталь. Вся наша жизнь была связана с армией. Офицерская служба мужа была успешной, карьера перспективной. Он хотел ехать. Но понимал, что ехать на Дальний Восток нельзя. Только из-за непредсказуемости событий военной службы, ненормированного рабочего дня и перегрузок возникали обострения болезни. Даже перемена климата могла быть роковой, не говоря о дальней дороге и неизвестно каких жилищных условиях.

Поездка грозила его жизни. Имея маленьких детей и больного мужа, я не надеялась справиться с тяжелыми обстоятельствами. Мы с детьми теряли возможность вернуться когда-нибудь домой.

Второй раз в жизни я позволила себе не согласиться с мужем. Ехать ему надо было в Москву, чтобы остановить потерю зрения и продолжить успешно начатое в ГДР лечение. Он не соглашался со мной, я страдала и колебалась. Но если бы начальник госпиталя позволил мне взять с собой хотя бы наш аппарат, чтобы как-то облегчать его страдания, я поехала бы за мужем, как декабристка. Однако просьба моя опоздала.

Техник-сержант плакал как ребенок, разбирая наш прибор и превращая его в прежнюю гальваническую доску. Увидев меня и не стесняясь слез, он произнес: «Приказано разобрать. Мол, если попадет в дурные руки, наломают дров!»

Я решилась на отчаянный риск: разрушить семью и потерять мужа. Однако у меня теплилась надежда, что он пожертвует карьерой ради семьи и собственного здоровья. Он не согласился. Тогда я и дети остались в Москве.

При расставании я сказала, что независимо от решения всегда буду ждать его. Через год он к нам вернулся.

Ивану Николаевичу было всего сорок лет. Мы с переменным успехом продолжали одерживать победы над заболеванием. Карьера его из военной превратилась в научную. Еще сорок шесть лет он занимался лечебной работой и научными исследованиями. Мы получили степени кандидатов наук, работали над докторскими диссертациями, ездили на три года на службу в Иран. Памятником ему может служить новая тысячекоечная больница, которой он отдал тридцать пять лет своей практической деятельности.

СОЛОМЕННАЯ ВДОВА

Новорожденный наукоград, спутник Москвы, жил бурной жизнью. В нем на левом берегу Москвы-реки, в часе автобусной езды от столицы, шло большое жилищное строительство. В нескольких километрах от него, окруженные лесом, находились чрезвычайно секретные «почтовые ящики». По этой причине население города состояло в основном из людей с разными учеными степенями и званиями, а также из высококвалифицированных рабочих и патриотов Родины и своего города.

Почва города была песчаной, излюбленной для вековых сосен. Огромные старинные карьеры, заполненные ключевой водой и окруженные роскошными пляжами, были постоянным местом отдыха горожан летом и местом демонстраций разных видов зимнего спорта в холодное время года.

Параллельно берегу реки тянулась деревенька, давшая название городу. На высоком холме был поселок крупного совхоза. Там же находилось кладбище и старинная церковь.

Мы с детьми, вернувшись из ГДР без папы, который должен был продолжить службу на Дальнем Востоке, были поселены военкоматом в только что построенной кирпичной пятиэтажке на центральной улице города. Муж, продолжавший военную службу, получил одну из комнат квартиры, а подполковник, оформляющийся в отставку, две остальные.

Население города постоянно увеличивалось. Местное здравоохранение испытывало острую нужду в кадрах. Имея опыт в быстром освоении полученного жилья, буквально через несколько дней по приезде я была приглашена и принята на работу.

Новая типовая поликлиника находилась напротив нашего дома. По трудовой книжке мой рабочий стаж исчислялся восемью годами и давал мне право на должность специалиста-невропатолога. Однако по штатному расписанию в городе не был предусмотрен психиатр, поэтому меня стали именовать психоневрологом и прикрепили ко мне всех душевных больных. Я возражала, но в ответ меня освободили от работы на три рабочих дня в месяц, вменив в обязанность являться на усовершенствование в Областную психиатрическую больницу имени 8 марта в Москву. Туда я ездила с интересом и получала от них консультативную помощь. От совместительства на половину врачебной ставки мне отказаться не удалось. Коллеги и горожане относились ко мне хорошо, отказать им я не смела. В той же трудовой книжке было написано, что я работала в недавнем прошлом ординатором туберкулезного отделения Дрезденского военного госпиталя. Медицинское начальство посчитало, что с дополнительными нагрузками я справлюсь.