Жизнь продолжается. Записки врача

Местные врачи не знали, что основным принципом советской медицины была профилактика заболеваний, долечивание в санаториях и пансионатах, а также вседоступность бесплатной врачебной помощи и многих лекарственных средств. Мы также отличались от тегеранских коллег своей верностью клятве Гиппократа.

Истинным врачом, как говорили, врачом от Бога, был мой муж — Иван Николаевич. Такое звание мог получить от пациентов человек, не только берущий на себя ответственность за больного, не только овладевший обширными медицинскими познаниями, но имеющий любовь к своей профессии и особое свойство личности — милосердие. Он умел успокоить больного, пожалеть его, утешить, а также ободрить и вселить уверенность в выздоровление. Во многих случаях это заменяло обычные больничные мероприятия. В период отсутствия ультразвуковой и других видов томографий основой диагностики были его рентгенологические заключения. Прежде чем дать их, он вникал в истории болезни, как правило, беседовал с больными, выслушивал и смотрел их. Его диагноз был точным и квалифицированным. Он являлся обязательным членом наших консилиумов, с ним считались конкуренты. Муж блестяще владел не только специальными знаниями, но и искусством общения с больным человеком. Мы учились у него и удивлялись, как всего несколькими словами он влиял на дальнейшее течение болезни, а значит и на судьбу человека.

В угоду собственной наживе никто из нас не мог повредить больному. Мы жили по принципу: человек человеку друг, товарищ и брат. В государстве, где нам предстояло работать, господствовал другой принцип: человек человеку волк.

Наши врачи получали практически одинаковую, довольно высокую зарплату: половина, в местной валюте, выдавалась на руки, а половина, в рублях, поступала на счет в Москве. Ее мы ежемесячно переводили детям. Между собой мы, врачи, конкуренции не знали, были товарищами и друзьями, быстро решая профессиональные проблемы, когда возникали сложные случаи.

Не в наших возможностях было построить себе дворец и купить миллионный автомобиль, но именно советские больничные автобусы и скромные «Волги» пропускались полицией по тесным дорогам города беспрепятственно, а богатые коллеги злились в пробках (в то время пробки там были похожи на теперешние московские). Одного этого факта достаточно, чтобы стало ясно, какую конкуренцию мы составляли для иностранных коллег и какую популярность имели в Иране.

Однажды по телефону я получила приказ явиться вместе с переводчицей к директору больницы. Им был европейски образованный, очень популярный в Тегеране человек, работавший по-военному четко. Под его руководством больница со сравнительно небольшим штатом эффективно выполняла огромный объем работы. Он поручил мне осмотреть соотечественницу, находящуюся в частной больнице. Через пять минут нас встретил у подъезда ее хозяин, персидский врач.

Изумлению моему не было конца. Несмотря на сильную жару, он носил европейский мужской костюм с белой рубашкой и туго завязанным галстуком. На ногах были закрытые ботинки, халатом не пользовался, среди больных ходил в уличной одежде.

Пациенты размещались в обширном длинном здании одновременно с множеством посторонних лиц, что создавало впечатление базара. Персонал не имел медицинской формы.

Наша соотечественница находилась в узком пространстве, отгороженном от соседей занавесками сомнительной чистоты. Под койкой стоял чемодан с личными вещами и постельным бельем. На стуле рядом сидела убитая горем сестра больной, на полу, скрестив ноги, располагался пожилой брат. Они не могли оплачивать дорогое лечение.

Осмотрев больную, я сказала коллеге, что имеет место мозговой инсульт с параличом правых конечностей и полной потерей речи, требующий восстановительного лечения в течение многих месяцев, а может быть, и лет, и что я согласна только с двумя препаратами, а остальные в представленном мне длинном списке — лишь коммерческая нагрузка. Родственникам посоветовала немедленно отправить больную на Родину. По телефону я сообщила своему директору о ситуации.

Через сутки, благодаря мерам, принятым нашим шефом, больная на носилках была перенесена родственниками из поезда Тегеран — Москва на перрон пограничной станции Джульфа. Там ее уже ждали наши медики.

Советское посольство располагалось на огромной территории с парками и прудами. Здесь же находился дворец, в котором в 1943 году проходила историческая Тегеранская конференция. Невдалеке, на месте гибели А.С. Грибоедова, стоял его памятник. Дом посла, жилые и административные здания терялись среди аллей и водоемов.

В просторном зрительном зале дворца в нерабочие дни демонстрировались новые кинофильмы, организовывались встречи с приезжавшими к нам видными деятелями культуры.

Местные театры нас не привлекали. Они не шли ни в какое сравнение с нашими. Например, опера «Кармен» давалась на фоне убогой нищеты. Героиня изображала оборванную, растерзанную, падшую женщину.

Местные музеи — исторический и археологический — и выставку шахских сокровищ мы посетили неоднократно. Музей персидских ковров, открывшийся в 1974 году, был необыкновенно интересным.

Работавшие в Иране наши специалисты к праздникам устраивали концерты художественной самодеятельности. Нам по жребию досталось 8 марта. Несмотря на рабочую загруженность, к концерту готовились все: сочиняли стихи и песни, разучивали танцы, конферанс, шили своим артистам костюмы. Мощным хором пели: «Летят, летят в страну родную птицы, звенит капель, на улицах весна. Дает концерт советская больница, и нам, друзья, сегодня не до сна».

Бурную реакцию зала вызывали всем известные врачи-мужчины, в классических балетных пачках исполняющие танец маленьких лебедей. Зрители буквально захлебывались от смеха, когда они же, переодевшись в мальчиков в полосатых штанишках, хором и по очереди пели острые и злободневные частушки «для наших мам!»

Тегеранские дети были необыкновенно красивы. Легкая смуглость, нежный овал лица, густые черные вьющиеся волосы, огромные карие глаза. Но меня приводил в настоящий шок использующийся в то время в Иране детский труд.

Виртуоз парикмахер, работая над моей прической, брал из рук тонкого восьмилетнего мальчика то палочку, то бумажку, то гребенку и всякий раз шлепал его по голове. Ребенок стоял молча и терпеливо. Я не могла на это смотреть. Мне объяснили, что для мальчишки такая работа — счастье, иначе он умер бы с голоду, так как его отец, имея несколько жен, не может прокормить ораву детей.

Однажды такой ребенок чуть не изменил нашу жизнь. Ему было лет восемь-девять. Он сидел у края тротуара центральной улицы и продавал свежую клубнику. Чтобы его ягоды блестели и не теряли товарный вид на солнцепеке, он по очереди брал их в рот и покрывал своей слюной. К великой радости продавца, мы купили их у него не для еды, а чтобы доставить ему радость.

Через несколько дней, идя по этой улице, мы были остановлены бросившимся нам навстречу мальчуганом, продавшим нам прошлый раз ягоды. Он радостно закричал что-то, упал на тротуар, обнял мои ноги. Ваня поднял ребенка, прижавшегося к нему и что-то быстро бормотавшего. Мальчишка смеялся и плакал одновременно.

На этот раз ягоды мы подарили привратнику Курбану, но оба долго успокоиться не могли. Перед сном Ваня вдруг сказал мне: «Давай увезем мальчика с собой, усыновим его. Сына у нас нет, дочери взрослые. Он через несколько лет будет красивым парнем и продолжит нашу с тобой фамильную врачебную работу!»

На следующий день муж попросил свою переводчицу, мусульманку, ходящую по улице закутанной в чадру, купить нам у мальчика клубнику и узнать, есть ли у него родители.

Она выполнила просьбу начальника. Качество клубники ей понравилось, мальчик вызвал сочувствие. Матери своей он не помнил, а отца недавно аллах взял в рай на небеса. Теперь он служит хозяину, но тот дает мало хлеба и дерется.

Ваня попросил переводчицу покупать для нас ягоды и впридачу давать продавцу сдобную лепешку.