Жизнь, прожитая не зря

— Скажут ещё, погоди. Просто ждут пока, чтоб родаки там твои совсем на нервяках были. А потом ещё пытать начнут — чтобы ты домой письмо написал и выкуп за себя заплатить просил, — этот увалень не понравился Станиславу, показался ему рыхлым и нестойким.

— Пытать?

— Ну, а ты как думал? Их хлебом не корми — только дай над человеком поизмываться.

Услыхав такое, Ашот отшатнулся испуганно.

— Чё, в натуре?

Но ему никто не ответил, и армянин сжался, поник. Помолчали. Затем Станислав спросил:

— Тебя звать как?

— Ашот.

— А тебя? — и он толкнул в плечо Николая.

— А? Что? — словно очнувшись, вздрогнул тот. Его глаза были отрешёнными, пустыми.

— Звать как, спрашиваю?

— Николай. Коля.

— Стас, — солдат сам нащупал его ладонь, раскрыл, стиснул в своей и несколько раз повторил своё имя:

— Станислав меня звать. Стас. Понял, нет? Стас я с Новгородской области.

Ладонь Николая была влажной, вялой, и тут же безвольно опустилась вниз.

— Вы давно здесь? — не поднимая головы, тихо спросил Ашот.

— Да кто как. Я — с год. Сос вон лет пять уж у чехов сидит. А дед Богдан и сам небось не помнит сколько.

Станислав устало прилёг на гнилое, грязное тряпьё и неторопливо вытянул скованные ноги. Кандалы негромко звякнули.

— Я на войне в плен попал, прошлым летом. В горах, в Аргунском ущелье. Раненый был, контуженый. Вначале чехи меня на обмен держали, хотели на кого-то из своих обменять. Да потом того чёрт дёрнул в побег пойти. Ну, его наши и вальнули. Так я в горах до весны и просидел, а потом меня сюда продали, чтоб хоть что-нибудь получить.

Сослан запустил руку в открытую пачку макарон, набрал их целую горсть и принялся грызть.

— Короче, пацаны, — продолжил Станислав. — Я вам так скажу: выжить здесь можно. Вон на деда Богдана гляньте — уж тридцать лет как у чехов по ямам сидит, а всё живой.

— Сплюнь, — проворчал Сослан.

— Живой-живой. Только вот ухо за побег отрезали.

— Чё, в натуре? — и глаза Ашота, вперившиеся в старика, округлились.

Воцарилось тягостное молчание.

— Да уж, с тех пор я больше не бегал, — тихо проговорил, наконец, старик, проведя рукой по нелепо оттопыренному остатку уха. — Меня в горах всё держали. Оттуда хрен убежишь. А когда сюда, на равнину попал, то уж стар слишком был, сил не было. Сегодня вон лопату взял хлев разгребать, так руки чуть не отвалились — куда уж тут бежать, — и, помолчав, прибавил с тяжким грудным вздохом. — Нет. Со мной кончено.

— Поняли? — многозначительно протянул солдат. — Так что думайте, как вам быть.

Он приподнялся, придвинулся к осетину и тоже загрёб горсть макарон. Толкнул вбок Николая:

— На, поешь, — и отсыпал тому половину в машинально раскрывшуюся ладонь. — Другим здесь всё равно не кормят.

Николай начал вяло совать их по одной в рот, долго посасывая, прежде чем проглотить. Во дворе погасили фонарь, и в яме сделалось совсем темно.

Наконец он сказал:

— Меня не выкупят. Родители бедные, откуда у нас деньги. Меня, наверное, вообще случайно похитили, по ошибке.

Ашот глянул на него пристально, но промолчал.

— Может, и по ошибке, — пожал плечами солдат.

— И чего, я так и буду сидеть здесь?

— Если платить некому, то труба дело, — Станислав покачал головой. — Так просто они в жизни не отпустят.

— А если снова война начнётся, если войска сюда придут?

— Тогда чехи будут перевозить нас из аула в аул. Хотя, бывало, если наши их крепко давили, то они просто зинданы гранатами закидали. Им свидетели не нужны.

Руки Николая дрогнули, и из разжавшейся ладони макароны посыпались на землю. По худому, туго обтянутому кожей лицу заструились слёзы.

— Гады! С-суки! — вскричал он. — Суки!! — и хлопнул кулаком по дну ямы.

— Ты потише, слышь? Чехи услышать могут.

Но Николай повалился наземь и забился, выкрикивая визгливо:

— Суки! Суки!

Он раскидал тряпьё в стороны, и его тонкие пальцы заскребли влажную податливую землю.

— Э, да успокойся ты! Хорош!

— Гады!!! Ненавижу!!!

Старик Богдан замер в страхе, боясь, что хозяева услышат крики.

— Суки!!!!

— Сос, держи его! Сос! — и Станислав навалился на Николая сверху, в темноте наощупь зажимая ему руками рот.

— Сууууууккиииии! — отбрыкиваясь, выл тот.

Сослан навалился с другой стороны, схватил за ноги.

— Тише ты! Тише, — зашипел он. — Не ори — услышат.

Николай хрипел, мычал и продолжал рваться с яростью, суча скованными ногами по земле.

— Да заткнись ты, псих! — рявкнул ему в ухо Станислав. — Пристрелят ведь тебя.

И он с силой ткнул его кулаком по рёбрам, хлопнул ладонью по лицу:

— Заткнись!

— Тихо, тихо, — бормотал сквозь зубы Сослан, прижимая его ноги к земле.

Наконец, Николай затих, обездвиженный, обмякший.

— Всё, всё, — повторял солдат. — Нормально всё. Спокойно.

Он держал его крепко, ощущая под пропотевшей насквозь одеждой тощее, жалко подрагивающее тело.

— Спокойно.

Потом он разжал руки и привстал. Николай не шевелился, лёжа неподвижно, отвернувшись лицом к стене. Станислав не спеша набросил на него сверху большую, извазюканную в земле дерюгу — остаток одеяла.

— Накройся. Холодно здесь по ночам, — сказал он.

Невольники разлеглись вдоль стен и, навалив на себя кучу грязного тряпья, зарывшись в него с головами, заснули. Ашот приткнулся к осетину сбоку, свернув калачиком своё толстое тело.

В прерывистом, неспокойном сне он видел бородатых боевиков, с радостными, звероватыми лицами, которые ловко резали глотки стриженым худосочным солдатам, лежащим на земле со связанными за спиной руками — как на тех кассетах, которые он смотрел когда-то дома у одного своего приятеля-горца. Одежда на пленных была изодранная, облепленная грязью, с отпечатками чьих-то подошв. Сквозь прорехи виднелись костлявые, в багровых кровоподтёках юношеские тела.

Ашот сжался ещё сильнее, и на нём, несмотря промозглый предутренний холод, проступала жаркая испарина. И ему уже мерещилась на горле холодная сталь ножа, а во рту делалось горячо и солёно.

Утром над ними заскрежетал отпираемый замок, и грубый голос гаркнул зло:

— Э, а ну подъём! Быстро!

Всю неделю рабы пахали без продыха. Точнее, пахали Станислав, Богдан, Сослан да Николай, которого отрядили им в помощь. Ашота же на работы не гнали, и целыми днями с утра до вечера он сидел в яме один.