Жизнь, прожитая не зря

— Ну, так скажи.

— Нет уж, Денис. Это ты скажешь им об этом. Слышишь? Ты, а не я, — она быстро развернулась и пошла вперёд.

— Я провожу тебя.

Они молча зашагали по тропинке. Она была слишком узка, поэтому идти рядом не получалось. Денис отставал на шаг.

— Когда мы опять увидимся? — спросил он уже на улице, загазованной и пыльной.

Мехрабан, стоя на обочине, вытягивала руку, пытаясь поймать маршрутку. Мимо проносились машины, из раскрытых задних окон которых были выставлены голые мощные ступни ног, а из салонов слышалась громкая вульгарная музыка вперемешку с диковатым гоготом.

— Я буду в Дербенте. И буду ждать, когда ты приедешь. Только приезжай, слышишь? Обязательно!

Денис промолчал.

— Ты правда приедешь? — она повернула к нему лицо, и Денис увидел, что её блестящие глаза сделались глубокими, влажными.

— Правда.

— Нет, ну честно приедешь? Скажи, честно?

— Честно, — ответил он и поспешно отвернулся, полный гадливости к самому себе.

В Дербент Денис не поехал. Промаявшись несколько дней, он так и не решился сесть в рейсовую маршрутку.

Он бесцельно слонялся по городу и в самую жару пил в барах пиво — терпкое, пенящееся, в пузатых запотевших бокалах. Закусывал мелкой рыбёшкой из промасленных, пахучих картонных коробочек с надписью «килька копчёная» на крышках. Пиво быстро согревалось, теплело, делаясь противным и пресным. Он пил ещё. Хотелось забыться, залить в себе это жуткое чувство — осознание собственной ничтожности.

Он боялся. Боялся суровых родителей девушки — пожилых дербентских персов. Боялся её многочисленной и диковатой родни. При одной мысли о том, что ему придётся ехать в Дербент, петлять по кривым улочкам грязных пропылённых магалов [8] , отыскивая её дом, а потом топтаться на пороге, едва бормоча что-то бестолковое и боязливо смотря на удивлённые, опешившие, может быть, гневные лица незнакомых, чужих людей, Денису делалось не по себе.

8

Магал — название квартала в старой исторической части Дербента (Прим. автора).

Для родителей Мехрабан он был инородец, иноверец. Они любили только своих, иные были им чужды. А этот русский парень — чужд тем более.

Изначально Денис не думал, что всё зайдёт далеко. Он вообще нечасто задумывался о последствиях своих поступков. Поверхностный и неглубокий, он и сам теперь не понимал, как же так всё получилось. Как вышло, что от него требуют то, чего он сделать не может, на что неспособен?

Мехрабан, училась в институте в Городе Ветров, на курс младше него. Жила у тётки. За каждым её шагом в этом большом суетном городе зорко следила родня. Она должна, обязана была следить — таково было родительское условие, на котором её отпустили сюда учиться. Однако девушка быстро научилась обманывать этих дотошных, мелочно подозрительных, но недалёких людей.

— У меня как в ФСБ конспирация, — смеясь, говорила она Денису.

Они почти всегда встречались в этом старом полузаброшенном парке.

Забирались в глухие дебри, в буреломы вывороченных с корнями дикими зимними ветрами старых тополей и осин. Садились на сухие древесные стволы. Влажные, горячие ладони Дениса жадно сжимали, стискивали тело Мехрабан, чувствуя его вожделенную, тугую гибкость, и его влажные губы шептали нежно, со страстью. Она, едва заметно подрагивая, запрокидывала голову назад и медленно, словно нехотя, опускалась, ложилась навзничь на мягкую, невыгоревшую траву. Счастливо улыбалась, и, запуская тонкие пальцы в русые волосы Дениса, говорила:

— Ты самый лучший. И я тебя люблю.

И раскрывала жаркие, накрашенные яркой помадой губы, раскидывала по траве руки. Тыльная сторона ладони напоролась на острый сучок.

— Ай! — резко вскрикнула Мехрабан и отдёрнула руку.

На коже, среди приставших к ней сухих стебельков и мелкой земляной крошки виднелась свежая, налившаяся кровью царапина.

Денис поспешно взял её ладонь обеими руками, поднёс к лицу и поцеловал несколько раз.

— Когда ты порежешься, у меня тоже идёт кровь, — сказал он тихо и серьёзно.

— Правда?

— Ну, конечно.

И Мехрабан, опустив чёрные ресницы век, улыбалась, счастливая и безмятежная.

Денис по-своему любил её странной, эгоистической любовью своей никчёмной, мелкой натуры.

Он умел пускать пыль в глаза, но он был не способен на поступки. Он любил, но боялся за неё бороться. Хотел расстаться с ней, но не мог решиться. Хотел выглядеть мужчиной — хотя бы даже перед самим собой, но не имел воли ехать в Дербент.

Денис отправился к известному в округе гадальщику, толком и сам не зная, зачем. Не то за наставлением, не то за облегчением.

Никто не знал настоящего имени гадальщика. Одни называли его Ильгам, другие Иззет, третьи — просто Хромой. Но это всё были имена ненастоящие — истинного он не говорил никому.

Он был калека — попав в детстве под машину, остался на всю жизнь с изувеченными ногами, с раздробленными коленными чашечками и почти негнущимися суставами. Ходить он мог едва-едва, опираясь на костыли и делая по два шажка в минуту.

Гадальщик жил на глухой, дикой городской окраине, в старом ветхом домике из саманного кирпича. При нём всегда была пожилая женщина — не то мать, не то тётка.

Гадальщик был неместный, не горец. Кто он был по национальности, тоже никто толком не знал: не-то перс, не-то тат, не-то курд-йезид. Говорили, что он — не мусульманин, что чуть ли не огнепоклонник. Но это тоже были одни лишь слухи, правды никто не знал.

Денис не сразу нашёл дом гадальщика. Он долго ходил взад-вперёд по жаркой и пропылённой улочке, на обочинах которой лежали кучи мусора. Рассматривал заборы и дверные калитки, заглядывал в окна и негромко покашливал, когда неуклюже проползавшие мимо машины обдавали его облаком едкой удушливой пыли. Крепко пахло кисловатым ароматом гнилых, заплесневелых арбузов. Спрашивать у прохожих не хотелось — мужчин, которые ходят гадать, не уважали.

Отыскав, наконец, нужный дом, он негромко постучал в железную калитку. Во дворе сразу же залилась хриповатым лаем собака. Занавеска окна, выходящего на улицу, откинулась, и наружу высунулось хмурое женское лицо в платке.

— Я это, к вам, — неуверенно начал Денис. — Ильгам ведь здесь живёт?

Женщина окинула его внимательным взглядом глубоко посаженных чёрных глаз. Те резко выделялись на фоне её старческого, морщинистого, тёмного лица. Взгляд был проницателен, холоден и сух. Денис поёжился.

— Ведь он здесь живёт? — повторил он.

Она буркнула что-то не по-русски и скрылась за занавеской, в тёмной тиши комнаты. Затем хлопнула дверь, во дворе раздались шаркающие шаги, и калитка растворилась. Она появилась на пороге, одетая в длинный тёмный до пят балахон. На её иссохшейся шее ярко поблёскивала толстая золотая цепочка.

— Мне к нему надо. Очень надо, — опять начал Денис. — Он дома?

— Кто? — ответила она вопросом на вопрос, не впуская его внутрь.

— Ну, ведь здесь живёт человек… Хороший человек. Про него говорят, что он людям помогает, — Денис бормотал сбивчиво, неуверенно.