Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

— В этом ты молодец и лапки подаешь, и никогда с грязными в комнату не пройдешь, а в остальном — шалавый. Где столько времени шлялся? Я весь квартал обошла, тебя искаючи, — продолжала строжиться она. — Завтра пойдем на твой налог работать — подъезд убирать. Поди, не откажут?…

Баба Маня попыталась резко согнуться, не удалось. Тогда она, кряхтя, села рядом с тазиком. Шарик воспользовался моментом и лизнул ее в щеку. Хотела баба Маня заругаться, да уронила тряпку и прижала маленькое лохматое тельце к себе.

— Купать тебя пора. Псиной воняешь, — пробормотала она, украдкой смахивая слезы. Все-таки не одна… Все-таки рядом душа живая… А налог? Бог с ним, с этим налогом! Будем подъезд убирать или еще что… Проживем как-нибудь…

ТИГРА ПОЛОСАТАЯ

В этот день нас было трое. Я, мой друг Юрка и вислоухий восьмимесячный щенок русской гончей — Налет.

Юрка, блестя цыгановатыми глазами, взахлеб рассказывал о своих охотничьих приключениях и заразительно смеялся. Его я знал давно, с самого детства. Вместе когда-то гоняли голубей, вместе учились в школе, вместе делали налеты на колхозные баштаны. Потом Юрка с родителями уехал на Дальний Восток, и я потерял его след. И вдруг прошлой осенью он собственной персоной явился в родную станицу и стал работать завхозом в школе.

За время нашей разлуки повидал он немало. Особенно впечатляли его рассказы о плавании на кораблях торгового флота, о странах, которые я не видел и не увижу никогда. Но главное — оба мы были страстными охотниками и теперь с нетерпением ждали каждого выходного дня, чтобы встать в предрассветных сумерках и отправиться с ружьями бродить окрест.

Стрелял Юрка неплохо, но охота на зайцев его мало увлекала. Он мечтал о крупной добыче и со знанием дела рассказывал, как нужно выслеживать кабанов, медведей, рысей…

Из Юркиных слов я уяснил, что там, на Дальнем Востоке, бил он их десятками, и был даже случай, когда столкнулся один на один с тигром, но ружье дало осечку, и только исключительно это обстоятельство помогло полосатому разбойнику унести в целости свою шкуру.

Я чувствовал, что рассказчику не всегда следует верить, но, сами понимаете, какой охотник упустит возможность преувеличить свои трофеи в глазах доверчивого слушателя.

Итак, мы удалялись от станицы в сторону плавней, подпоясанные патронташами, с рюкзаками и ружьями за плечами, пылая неистребимой верой в охотничью удачу. Впереди нас, сбоку дороги, бесшумно скользил на своих высоких пружинистых лапах Налет. Этого щенка я привез из Московского питомника охотничьих собак. В его родословной, чуть не до десятого колена, были поименованы все знаменитые гончие — прабабки и прадеды, лучшие качества которых он должен был перенять. Все это, записанное на специальном бланке и скрепленное большой печатью, было внушительно, но, откровенно говоря, Налет мне не нравился. Был он какой-то забитый. Пугался любого стука, а стоило повысить голос, поджимал хвост и убегал прочь.

Целыми днями родовитый щенок дремал в тени, и сонные глаза его не отражали ни единой искорки собачьего ума. Ну, разве может настоящий охотничий пес быть таким? На охоте всякое бывает. Ведь может сложиться так, что Налету придется вызволять из беды своего хозяина. А способен ли на такое этот глупый, ленивый щенок? Я не знаю. Да, просто не знаю. Вдруг он заснет где-либо среди кустов или, испугавшись, сбежит… Поэтому скорое расставание с Налетом было для меня делом решенным. Просто я ждал случая, когда подвернется хорошая гончая.

Правда, Налет был еще молод и, увидав меня с ружьем, преображался, делался резким, порывистым, и даже глаза его принимали осмысленное выражение. Но ничто уже не могло поколебать моего решения. Не нравится мне эта собака и все. Не по душе пришлась.

Осень уже заметно похозяйничала в округе. Трава почернела и полегла. Деревья стояли полунагие. Лишь кубанские плавни зеленели еще сочно, молодо.

Мы спешили, стараясь успеть к вечернему утиному перелету. Вчера сторож дальней фермы Петрович, тоже большой любитель охоты, обрадовал нас вестью, что: «Уток в плавнях видимо-невидимо. Как поднимется стая — солнце меркнет…». И вот теперь наши болотные сапоги тяжело бухают по дороге, оставляя в пыли неглубокие следы…

Я с завистью поглядывал на новенькое заграничное ружье друга, и моя старенькая «тулка» словно бы прибавляла в весе и теряла в надежности.

— Слушай! Говорят, ты встречался с Черным разбойником, — внезапно прервал мои сравнения Юрка.

Вопрос был мне неприятен. Я не любил вспоминать об этом. Но от Юрки не так-то легко отделаться. И мне пришлось рассказать про тот несчастный день…

Прошлой осенью, в субботу, утомленный ходьбой и неудачной охотой на горлинок, я завернул на колхозный баштан. Бахчевник, старый, но еще крепкий казак из соседней станицы, угостив меня арбузом, пожаловался на диких кабанов, вытоптавших ночью четверть большого кукурузного поля рядом с баштаном.

Дикие кабаны на Кубани не редкость, но одно стадо последние три-четыре года стало притчей во языцех. Оно систематически совершало набеги на колхозные поля, уничтожая целые массивы кукурузы. Вожак его, огромный кабан-секач с разорванным где-то в схватках ухом, наводил страх на весь район. Ходили слухи о его исключительной свирепости. Ему приписывали убийство трех собак, посланных за ним в погоню. Он даже получил имя — Разбойник. Черный разбойник…

Я верил далеко не всем рассказам. Ведь стоит только раз набедокурить, а потом виновен ты или нет, все на тебя валят. Вполне могло быть такое и в данном случае. Тем более, что потравы за одну ночь случались на разных полях.

— Так что, мил человек… — басил меж тем бахчевник, — мне в мои-то годы на такого знаменитого кабана идти несподручно. А вот ежели бы ты согласился… Вдвоем-то оно надежнее. А на случай подранка, так у меня две собачки есть — знатные зверюги, по кабану пойдут запросто. А? Вот ежели бы твоя совесть охотницкая заговорила…

И моя совесть заговорила. Не откладывая, мы отправились выбирать место для засады. Кукурузное поле, особенно та часть, что ближе к лесу, было похоже на поле сражения. Стебли поломаны и втоптаны в землю, даже сама земля, высохшая к тому времени года в камень, была взрыта словно плугом. Растерзанные, недоеденные початки и зерна валялись всюду…

Из следов мы выделили один особо. Я сначала даже усомнился, что он кабаний: уж слишком велик, точно не кабан, а корова топталась здесь. Кроме того, след находился в стороне от других. Однако подрытые кое-где кусты и кабаний помет уверили меня, что здесь бродил огромный кабанище, и, если верить людской молве, это должен быть не кто иной, как Черный разбойник.

— Да-а-а… Хороший кабанчик, — удивленно протянул я.

— Это он — Черный! Точно! — загорячился бахчевник.

К вечеру, как назло, небо затянуло тучами, и ночь легла темная. Чуть слышно шелестел ветерок. В нос шибало запахом прели, сена. Тишины не было. Что-то фыркало, попискивало, потрескивало… Некоторые звуки были мне знакомы: вот затопал, пробегая, еж, вот глухо ухнул филин, но остальные звуки в темноте, когда видно всего в шаге от тебя, казались таинственными и тревожными…

Время, словно тоже прислушиваясь к ночной жизни леса, остановилось. Совсем близко от меня треснула ветка, и легкий озноб пробежал по спине. Я уже без всякого энтузиазма ждал кабанов. Что можно сделать в такой темноте? Не то что мушки — стволов не видно. В те минуты так мне ни капельки не хотелось, чтобы кабаны появились…

Снова треснула ветка… тоненько взвизгнул поросенок, видимо, прижатый неосторожными взрослыми, и опять тихо…

Но вот по какому-то сигналу, которого я не уловил, разом затопали копытца, затрещали кукурузные стебли — чавканье, хрюканье, повизгиванье… Начался пир. Я сидел, боясь шевельнуться.