Жизнь в другую сторону. Сборник

– А кто он?

– Биз-нес-мен, – раздельно и с улыбкой произнёс Стёпа.

– Ой, ну какой там бизнесмен? – запротестовала Наташа. – Просто разными делами человек занимается.

– Товар возит: книги, бензин, косметику, свечи, – пояснил Стёпа.

– Ну и что? – не понял я.

– Он сказал Гале: да бросай ты эту работу! Что ты там зарабатываешь? Копейки! – рассказывала Наташа. – Сиди дома, занимайся хозяйством и ребёнком, – я вам всё обеспечу… Вот такой человек Юра.

– Кто у них – мальчик, девочка?

– Девочка. В третий класс ходит.

Надо же… Сколько лет прошло, а я их не заметил.

– Забавная такая девчонка – всё спрашивает, всем интересуется. Я прихожу к Гале в гости, а она ко мне бежит, руки в стороны раскинула: «Тётя Наташа! Тётя Наташа!» Я ей: «Лизонька, милая, какая я тебе тётя Наташа? Зови меня просто Наташей, а не то я обижусь!»

– Нет, это правильно… – Стёпа заворочался на диване. – Правильно, что она перестала ходить на эту дурацкую работу. Только негатив домой приносить, – зачем? Это же отрицательная аура… Нет, Юра прав.

– Да, а ты знаешь, что он ещё придумал? – Наташа взглянула сначала на меня, потом на Стёпу. Стёпа кивнул ей:

– Расскажи, это интересно.

– Он вообще хочет Лизоньку из школы домой забрать, – сказала Наташа. – Чтобы она дома училась.

– А как же аттестат? – спросил я. – И потом?

– Он говорит, я ей всё куплю, любой аттестат и диплом…

– Вот-вот, слушай! – Стёпа потирал руки от удовольствия.

– А то приходит ребёнок домой весь в слезах, – тройку поставили по какому-то предмету. Он говорит: моей Лизоньке? Какие-то там дешёвые учителя, которые кое-как перебиваются от зарплаты до зарплаты?

– Да я их всех, говорит, с потрохами куплю! – не сдерживается Стёпа. – Приду в эту поганую школу и спрошу: тебе сколько денег надо? Швырну им пачку прямо в морду, но чтобы у ребёнка моего пятёрка была!

– Ну потише ты, разошёлся! – пожурила его Наташа.

– Нет, ну он же так говорит! – пожал плечами Стёпа. – Нечего, говорит, в школе время терять – ничему хорошему эти дешёвки не научат!

Он вроде бы и смеялся, и говорил серьёзно – с каким-то непонятным восторгом к этому случаю относился.

– Вот такой человек Юра, – вздохнула Наташа с улыбкой и мечтой.

– Интересный случай, – согласился я.

Зачем они всё это пересказывали мне? Не знаю. Наверное, хотели поделиться любопытным персонажем. Стёпа словно вцепился в него и уже не отпускал, вспоминая через раз. Наташа тоже нашла себе занятие по нраву, перешедшее в привязанность: Юра построил дом за городом, и покуда он днём работал, она приезжала к Гале Зубак в гости. Теперь бывало и так: я приходил вечером к Стёпе, а Наташа отсутствовала. «Задерживается», – пояснял он.

Мы сидели за неизменным чаем, спокойное молчание разбавляя телевизором и односложными замечаниями. Но вот, наконец, появлялась Наташа, и всё вдруг менялось самым волшебным образом. Они сходились при мне и переключались на Галю Зубак и её мужа. Наташа принималась тараторить про то, какая чудная у них девочка Лизонька и снова упиралась в её упрямство: «Какая тётя? Я просто Наташа, договорились?» Ребёнок никак не мог взять в толк, с чего это взрослая тётя набивается ей в подружки.

Стёпа подхватывал тему, но не дети его привлекали, к ним он был равнодушен и всячески сторонился их, – он возвращался к Юре, к его житейской философии. Он уже не изображал его, а наладился исполнять непримиримым низким голосом как суровую песню: «Мужик должен!.. Баба должна!..» Обрывочное бормотание выглядело директивой – речь шла о неком принуждении населения к порядку. Уже Стёпа брал на тон выше и резче, выступая в поддержку какой-то неясной идеи, и даже срывался голосом, как если бы он переусердствовал в качестве актёра на кинопробах, и что бы он ни говорил, а слышно было одно и то же: «Баба должна!.. Мужик должен!..»

Непонятную комедию закрывала Наташа. Ей надоедали убогие заклинания про «бабу» и «мужика», а выражение «должен» она вообще терпеть не могла.

– Хватит гудеть. Никто никому ничего не должен, – напоминала она покрасневшему от напряжения Стёпе.

– Ну да, конечно, – миролюбиво соглашался он и успокаивался.

Впрочем, всё это походило на домашнюю забаву – своего рода необязательные упражнения после ужина. Однако подобные случаи повторялись всё чаще и уже не выглядели просто шуткой.

Уже не только я, но и другие стали замечать, насколько изменился Стёпа. Он начал голодать по определённым дням, совсем отказался от мяса. Значительно похудел, хотя никогда не выглядел толстым или хотя бы расположенным к полноте. Окончательно превратился в своеобразного эзотерика, любителя ни к чему не обязывающих разговоров. К себе в гости теперь, кажется, не звал никого, на один-два случая в году делая исключения только для меня. Если же сам к кому-нибудь выбирался, показываясь с той же установленной им периодичностью, то разворачивал целый диспут на тему. Тем было всего две: проституция и наркотики. Шло время, но темы не менялись: то «проституция» выходила на первое место, то «наркотики» брали верх. Говорил убеждённо, даже страстно. Не обличал вовсе, а напротив, с упоением говорил, если не о пользе и необходимости первого и второго, то как об интересном явлении, несомненно заслуживающим внимания всех собравшихся. Ему как-то вяло возражали или не возражали совсем – никто, кажется, не верил в серьёзность его слов. Впрочем, споры иногда возникали. В это безнадёжное дело вдруг ввязывался Костя Барометров, при поддержке своей жены отвечая Стёпе по всем пунктам. Подвыпивший Пётр Недорогин наоборот брал его сторону, заявляя: «А я поддерживаю», и добавлял в каком-то одному ему понятном признании: «Он единственный честный человек среди нас». Стёпа уже и горячиться начинал, словно ему впустую приходилось доказывать совершенно очевидные вещи. Уже слышались знакомые выражения «мужик», «баба», по которым можно было определить степень его взволнованности; Стёпа особенно напирал на «бабу»: «баба должна», «баба своего не упустит». Он так часто всё это повторял, с таким обличительным пафосом, что в голове поневоле возникали сбивчивые мысли: «А кто же ему тогда Наташа, сидящая рядом с ним? Кем приходится? Бабой? Женщиной? Женой? Ещё кем-то? Или к ней его слова не имеют никакого отношения? И вообще, кто тут кому мужик и баба, и есть ли таковые среди нас?»

Отвечая на все вопросы сразу, Лена (а она в тот раз решилась-таки прийти к Недорогиным) мне потом в неком обощении, как бы уже не по одному этому поводу, заметила: «Скоро и семьи никакой не будет… Будут только бойцы и команды». Но это было потом, когда мы возвращались домой, а пока что возникшую неловкость исправляла Наташа. Молча, но внимательно следившая за накалом страстей в этом непонятном поединке Стёпы с самим собой, она, как заинтересованная болельщица своего мужа, вдруг говорила ему: «Ты потише, потише…» И он затихал, словно опомнившись и сообразив, что, пожалуй, слишком разошёлся. Его раскрасневшееся лицо постепенно приходило в комнатную норму. Тут влезал Пётр Недорогин: «Всё правда, каждое слово верно». Он пожимал Стёпе руку. Косте Барометрову оставалось только развести руками. Стёпа довольно потирал руки: он получил удовольствие от игры, закончившейся с нужным ему счётом. От его резкости не оставалось и следа; он свободно откидывался на спинку дивана и переключался на каких-то маргинальных персонажей, знакомых его знакомых, которых он, скорее всего, никогда не видел, но зато слышал столько интересного, что рассказывать ему о них непременно надо было с набиравшей силу восторженностью. Опасность спора, таким образом, возобновлялась, но теперь возможные разногласия сглаживались спасительной иронией.

В гостях Стёпа практически ничего не ел, довольствуясь двумя-тремя ломтиками сыра и половиной бокала красного вина. Сыр он в течение вечера изредка пощипывал, а бокал держал в руке, – он ему служил своеобразной точкой опоры. Закрадывалось подозрение, что прежде чем пойти в гости, Стёпа просто-напросто плотно отобедал у себя дома и теперь расслаблялся. Ему был важен разговор; если же разговора, переходящего в спор, не случалось, он откровенно скучал. Оживлялся лишь при появлении чая, то есть ближе к концу вечера, – пил и вторую чашку, и третью, в паузах между мелкими глотками замирая на несколько секунд с закрытыми глазами. Не отказывался от конфет и шоколада. Если на столе вдруг оказывались орехи или бананы, то со всей определённостью можно было утверждать, что вечер для него удался совершенно.

Наташа, в отличие о Стёпы, ела, что и все, но водку тоже не пила, предпочитая вино. Она высказалась однажды, что в известном смысле водка – это слишком русский напиток. Понять её можно было так, что ей нет нужды повторять чужие ошибки, – ей хотелось благородства.

Я как-то поинтересовался у Наташи, именно у неё, а не у Стёпы, – что это он так выступает, для чего говорит на эти темы, неужели это действительно его так заботит? Она рассмеялась и сказала: «Ну вот ещё, он же так просто, всего лишь заводит людей, а ты и поверил?»