Жизнь замечательных людей по дзэну

Императрица Екатерина Вторая в день майского равноденствия пригласила Ивана Петровича на ужин, много любезничала, отчего Иван Петрович к концу ужина ощутил полное довольство, но затем, после дзэна укорила изобретателя.

— Иван Петрович! Не высокомерие ли это, когда вы на ракете летите на Луну на потеху иностранным Принцам.

Принцы выглядят нелепо, а вы залезаете в цилиндр, затем в нем летите – еще нелепее выглядите, чем Принцы заморские.

Посмотрите, что за картины камергеры и каптенармусы с вас рисовали, словно бесов в себе разводят. – Императрица показала пергаменты с рисунками затейливыми.

На рисунках Иван Петрович Кулибин с карикатурно большим носом и в нелепых башмаках взбирается по лестничке в ракету, а потом также нелепо выглядывает в окошко.

— Не видел себя со стороны в ракете, — изобретатель Иван Петрович Кулибин подцепил на вилочку рыжик и задумался над судьбой Российских механиков и продажных девиц: — Истинно, истинно говорите, матушка.

Нелепо выгляжу! Ох, не по дзэну это, не по дзэну!

С тех пор механик изобретатель Иван Петрович Кулибин на ракете не летал.

СЛУЧАЙНОЕ

Гусар Иван Васильевич Шереметьев долго искал подходы к несравненной княгине Ольге Павловне.

Но Ольга Павловна замужем за Государственным человеком Семеном Михайловичем Ломоносовым, поэтому назойливость гусара отвергала с легкой игрой.

Под Ильин День Семен Михайлович Ломоносов перекушал грибочков со столовым хлебным вином и испустил дух от старости, потому что превосходил жену на пятьдесят лет.

Похороны проходили на Новодевичьем кладбище, с величайшей помпезностью, как при чествовании Римского Императора.

Ольга Павловна в изумительнейшем платье и мантильке производила фурор среди любопытных гусар, словно танцевала канкан в ресторане «Париж».

Возле гроба к Ольге Павловне подкрался гусар Иван Васильевич Шереметьев и шепнул в розовое ушко, как в трубу:

— Сударыня! После похорон приглашаю вас в отдельный нумер в ресторации «Париж».

Не пожалеете, будет весело и балет препакостный.

— Позвольте, Иван Васильевич Шереметьев, но у меня же траур! Как вы смеете? – Ольга Павловна в величайшем негодовании ударила черным веером по руке гусара, словно пыль выбивала.

— Ах, сударыня! Все случайное: жизнь — случайна, смерть – случайна, ресторация и балет — случайные.

Поступайте, как вам дзэн подскажет.

А пока не отвлекайтесь, смотрите, созерцайте по дзэну погребение мужа.

Вечером того же дня Ольга Павловна по дзэну хохотала над потешными балеронами в ресторации «Париж».

МАТЕРИНСТВО

Английский посол Джон Смит прибыл с официальным визитом в столицу России Санкт-Петербург, похожий на Снежную Бабу.

После знакомства с культурными достопримечательностями столицы и ужина в Зимнем Дворце Джон Смит отправился по некультурным достопримечательностями: домам художественного творчества имени Сонечки Мармеладовой.

На Невском проспекте Джон Смит нечаянно наступил своей изящной туфелькой с бантом и серебряной пряжкой на ногу в скрипучем сапоге купца Калашникова Ильи Григорьевича, как в душу русской старухе плюнул.

Купец Калашников гулял широко – кутил, хохотал, потешался, покупал баранки и ожерельями вешал на шеи девиц.

Джон Смит извинился за причиненное неудобство и намеревался уже прошмыгнуть в дом с красным фонарем, но купец Калашников широким жестом шлагбаума остановил его, как паровоз.

— Что же, сударь, пожалуй, полагаешь, что обувка ваша англицкая лучше наших сапог говнодавов?

— Знамо лучше, – английский посол изъяснялся на чистом русском языке, потому что три года изучал язык на Симбирской каторге, где по культурному обмену работал старшим надзирателем. – Ваш, извольте, сапог неизящен, а моя туфелька модная, хоть сейчас с визитом к любому Королю в этих волшебных туфельках.

— Во как, востроногий, переиграл ты меня! — купец Калашников подмигнул гуляй-компании.

Возле спорщиков собиралась толпа, как мыши стягиваются к амбару с зерном. – Ты скажи еще, что ученей меня, грешного.

— Я ученей, чем вы, потому что я – джентльмен, а вы торгового сословия, как гиря.

— Браво, англичанин, и в учении ты лучше меня! – купец Калашников, словно напуганный дворовый пес, качал головой: — Но мой дзэн получше вашего-с?

— Дзэн ваш под стать вам, поэтому мой дзэн лучше, – Джон Смит вошел в азарт, даже ножкой притопнул от нетерпения осадить бородатого купца-наглеца.

— Фу, черт рогатый! – Илья Григорьевич почесал бороду, затем почесал за ухом, словно приглашал блох на спектакль. – Снова ты лучше, английская твоя душа.

— Но из меня мать лучше, чем из тебя, так что не спорь в бреду.

— Мать из меня лучше, потому что вы – грубый купец, а я – женственный!

Я – лучшая мать! – английский посол вскричал в победном восторге – так лорд Байрон кричал с галерки, что он в искусстве.

Наступила тишина, словно в Булонском лесу после урагана.

И грянул гром хохота: смеялся купец Калашников с лопатой-бородой, хохотали бабы – руки в боки упирали, визжали в восторге дети, скалили пьяные рожи нищие и вечные студенты.

Джон Смит догадался, что купец Калашников с самого начала потешался над ним, как над соломенным Манчестерским бычком.

Английский посол приложил батистовый платочек к лицу, наклонился и по лужам без галош побежал от культурного наследия Санкт-Петербурга.

ПОДДУВАНИЕ

Богач Савва Морозов очень любил балерин и других актрисок со смазливыми личиками, похожими на первый снег.

Деньги Савва Морозов тоже любил, как балерин в неглиже.

Бывало, закроется богач в своей казне, откроет сундуки с золотом и пересыпает из руки в руку золотые монеты, тяжелые, словно их малиновым вареньем намазали.

Часть монет Савва Морозов в карман насыплет, а затем балеринам и актрискам раздает от щедрот души своей.

Однажды, после утреннего дзэна вошла в хоромы богача толстая девка в пуховом Оренбургском платке, словно квашня на двух ногах и с порога потребовала:

— Денег давай, да побольше! Я – балерина!