Жизнь, Живи!

Я вмиг – поняв, что это нужно сделать именно вмиг, – перепроверил себя, меня: походка обычная моя – простая и лёгкая, и если б я пошёл куда глаза глядят, то всё бы шёл и шёл и никогда не устал… настроение обычное моё – простое и… не "и", а – «но»!.. но самостоятельное… чуть же рядом любой кто…

Блюдце – словно бы было всё одно и то же и уже ко всему… привыкло.

–– Да с какой стати?!..

Я, одарённый, встал.

Сам. Сам!

Со слезами.

Она, дождавшись, опустила руки.

С тех пор люблю её и целовать её.

В ту же полночь приступил так.

–– Природе потребовалось зачем-то, чтобы она, Природа, была… и чтобы в ней были люди… и даже мысли людей… о… о важности… времени…

От страха – так я тогда был на пределе искренности.

–– "И не введи во искушение…" Но… разве в искушение вводит… Он?!..

Её голос был новый, домашний… Вернее – настоящий… Такой, что потом уже не сказать, что его не слышал.

(Слушает ли она меня, я не знал… Не помню, конечно, ни единого её слова, кроме смеха…)

Мы оба уже были… целиком чистые.

–– И почему просьба… к Нему?.. Вот Он сотворил всё… Всё!.. И вдруг… явился дьявол… Его-то в таком случае… кто сотворил?!..

Самое время было, значит, это всё понимать…

И я, чтобы стать ещё свободнее, стал ещё свободнее.

(Авторучку – это первое, что она мне вскоре подарила.)

Легче мне бывает, если я вижу, что меня оскорбляют намеренно.

А то ведь недавно:

–– Как жизнь?

Будто я что-то от кого-то таю… будто кто-то стоит того, чтобы я от него чего-то таил… будто я хочу или должен усиливаться, чтобы что-то от кого-то таить!..

Тем более: он мне давнишний добрый приятель.

Я сказал подчеркнуто доверительно:

–– Мои родители тебя любят.

Он и на самом деле, оказалось, видел во внешности лишь внешность.

Дёрнул головой, лицо к потолку, – отстранённо и как бы глянув на огромной-то площади через бесчисленные головы; инстинкт уж, значит, быть начеку, чуть что касается его как депутата Госдумы.

Он изменился!..

А именно: изменил себе. А именно: счёл необходимым себя изменить.

Впрочем… стал или был?..

Смотрю.

Сжатыми кулаками крутит у груди одним вокруг другого – говоря или готовясь сказать.

–– Валяюсь в снегу! – ответил я наконец по существу. И уже – безоглядно раскованно.

–– В смысле?

–– Когда в деревне парюсь в бане.

–– А-а!..

А он на что продумал?..

И главное – новая привычка: он неожиданно и как-то истово глазами его вытаращенными… вперивается вдруг в мои глаза… на несколько мгновений…

Это было, по мне, даже чуть забавно: словно я призрак, который вот-вот растает.

На самом же деле – в конечном счёте взгляд его такой, полуиспуганный, выражает:

–– Стоишь ты тут передо мной, говоришь вот со мною… А признаёшь ли ты, что я в жизни что называется добился?! Добился всерьёз. Безусловно. Добился того, чего вообще редко кому удается добиваться. Всё остальное в жизни, кроме этого моего достижения, всего-навсего разговоры, пусть хоть какие заумные. То ли дело: добился! Добился я заслуженно, честно. Признаёшь ли ты это?!..

Прочитав его такое выражение, я понял вмиг: мне у него… нечего спросить и не о чем узнать. Всерьёз-то. И если встреча наша хороша, то тем, что коротка.

Я, не отводя, однако, ни на секунду глаз, продолжал вести себя с ним подчёркнуто заправски.

–– Раз встретились, вот тебе моя книга.

Машинально, как всегда, махал автограф.

Он взял – принял церемонно.

–– Спасибо. Отдам Зое. Она так. Прочтёт и скажет. Вещь или не вещь.

Чуть не брякнул я вслух: "Ай да!.."

И, забывшись-таки, продолжительно проговорил ему глазами в глаза:

–– Да уж, без Зои Батьковны Воробьёвой Павлушке Серафимову никуды!

Что же: как и всегда, не боялся, кто что поймет.

Жену его я, и правда, никогда не видывал.

Был он когда-то, Саня, для всех, Воробьёв, исправный сотрудник районной газеты; ходил (как и я тогда) в "начинающих". Но был каким-то, по слухам, ретивым: якобы, аж "на крючке", как в те времена изъяснялись, у "абэвэгэдэ"!..

Очарователен же тогда был искренно и отборно: приветливый, доброжелательный, чуткий, даже нежный; одно его, помню, присутствие, даже одно его имя: Саня, Саня! Воробьёв!.. – всех ободряло и умиротворяло.

Встреча теперешняя была беглая. Ценная лишь для случая и времени.

И я – уже ждал…

–– Что ты думаешь о вступлении в нашу партию?

Вот: нападение на мой дух!..

–– Я сам партия.

–– В смысле?

Глаза его были… по-прежнему безнадёжны.

Пауза стала противоречивая.

В "нашу"!.. А партий в стране, говорят, не один десяток!.. "Что ты думаешь?"!.. Будто я уж обязан думать непременно на эту тему, да ещё именно о партиях, да ещё именно о какой-то "нашей"!..

Вслух я повторил:

–– Писатель настоящий сам суть партия.

–– В смысле?

–– В смысле: со знаком восклицания.

–– Э-э… В смысле?..

–– Победа.

–– А-а…

Я, возбуждённый, даже увлёкся:

–– И ещё: версия реальности.

–– Ага!

Понял не понял?..

Такова была на этот раз замеченная мною действительность.

Реальность же, которой не было, – то есть которая была, но её никто явно не видел, так что её как бы и не было, – была такова.

–– Я, депутат, да ещё и с дипломом журналиста, да ещё кто в гуще политики, понимаю – понимаю, что если партий несколько, притом – много, и все – столь разные, то не может же быть, чтобы все они до единой в самом деле желали всему населению страны, столь же разному, добра… а если – даже если все того желают, то не может же быть, раз партии такие разные, что все их цели одинаково верны и достижимы… И я, член фракции такой-то партии, понимаю – понимаю, что не может же быть так, что именно цели нашей партии в самом деле и благие, и верные, и достижимые… Я понимаю и то, что всякий из населения это понимает или, если захочет, сможет понять… И я, гражданин самый обычный, понимаю – понимаю, что будь я членом какой другой партии, я бы, возможно, – в чем и суть! – не стал в ней одним из лидеров, как теперь в нашей, и не был бы, значит, депутатом в Думе… Был бы я, человек самый обыкновенный, сотрудником обыкновенным каким-нибудь газеты какой-нибудь… с зарплатой какой-нибудь и с именем каким-нибудь… Я это всё понимаю, понимаю, понимаю!..

Но – это была реальность, которой не было.

Мне стало жаль… каких-то других, многих…

Я, однако, всего лишь миролюбиво заземлился:

–– Мне на политическую тему нечего сказать.

–– Разве?

–– Разве одно! За свободу я благодарить никого не обязан, а за отсутствие свободы имею право кого стоит проклясть.

–– Ого!

–– Притом если ещё будет у меня таковое настроение.

–– Вот! – подхватил он.

Закрутил кулаками – будто гнул тугую проволоку.