Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль

О большой дипломатической активности Раковского на «французском направлении» свидетельствует его письмо в Москву от 17 апреля. Он сообщал, что у него был журналист Мерле, передавший письмо для Г. В. Чичерина, которое он пересылал. Раковский встретился с известным деятелем Социалистической партии Жаном Лонге, заверившим, что он приложит силы для успешного проведения предвыборной агитации в пользу признания СССР. Христиан Георгиевич дал интервью газете «Юманите». Через «толстяка» продолжались контакты с «известным Чичерину французским деятелем». [687]

687

Там же. Л. 162.

На парламентских выборах во Франции в мае 1924 г. победы добился Левый блок, основу которого составляли Радикальная и Социалистическая партии, выступавшие за установление дипломатических отношений с СССР. Новое правительство возглавил Э. Эррио.

Х. Г. Раковский стремился убедить французских радикалов, что уже в первой декларации их правительства необходимо заявить о признании СССР. Но сам он понимал нереальность этого, о чем сообщал в Москву. [688]

688

Там же. Л. 127.

Используя нелегальные каналы, Раковскому в отдельных случаях удавалось получить французские секретные документы. Это, разумеется, был шпионаж чистой воды, и требовалось большое искусство, чтобы факты такого рода не всплыли на поверхность. Но вряд ли можно морализировать по этому поводу, хотя в 20-х годах сама разведывательная деятельность решительно и гневно отвергалась – применительно к себе – государственными органами любого государства. Ни одно из них, однако, не обходилось без шпионских служб, и в СССР этим искусством овладели очень быстро (важным дополнительным источником получения тайной информации, которым не располагало ни одно другое государство, были зарубежные компартии и органы Коминтерна).

18 июля 1924 г. датируется примечательная записка Г. В. Чичерина в Политбюро ЦК РКП(б): «Вчера я разослал копию собственноручного письма т. Раковского от 14 июля о получении им документов, касающихся признания нас Францией. После перевода этих документов на русский язык рассылаю их перевод при этом письме. Так как эти документы добыты секретным путем, то надо их рассматривать как ультрасекретные. Я прошу их уничтожить или держать в таком месте, где сохраняются наисекретнейшие документы». [689]

689

РГАЭ. Ф. 413. Оп 2. Ед. хр. 1775. Л. 105.

Анекдотический казус состоял в том, что приложенные секретные бумаги – проект телеграммы французского правительства председателю Совнаркома СССР А. Н. Рыкову, подготовленный юрисконсультом МИДа Франции, и проект формулы для внесения во французскую правительственную декларацию, выработанный генеральной комиссией по охране интересов Франции в России, которые поступили почему-то не только в Политбюро, но и в Наркомвнешторг, не были уничтожены или отправлены на сугубо секретное хранение. Более того, они были помещены среди обычных бумаг, где и обнаружены нами. [690] Таковы парадоксы бюрократической системы, возводившей в святыню секреты, относившиеся даже к таким вещам, которые с точки зрения обычной, незагипнотизированной логики никак к ним не относились!

690

Там же. Ед. хр. 1816. Л. 77–78.

Правительство Эррио испытывало мощное давление финансовых, промышленных и политических кругов, а также из-за рубежа, особенно со стороны руководящих деятелей Соединенных Штатов, направленное против безоговорочного признания СССР. Раковский писал в Москву 4 июня: «О французских делах имею противоречивые сведения»; у него имелись данные, что предложение о безоговорочном признании принимается Леоном Блюмом и другими социалистами, а также частью радикалов, включая Эррио. Но в то же время настораживало заявление видного деятеля Радикальной партии П. Пенлеве о том, что правительство поднимет против себя мелких держателей русских ценных бумаг, если признает СССР без предварительных обязательств. [691]

691

Известия. 1924. 26 июня.

Образование французской комиссии для изучения условий признания 20 сентября 1924 г. было, с одной стороны, свидетельством небезуспешности давления консервативных сил на правительство Франции, но, с другой стороны, назначение руководителем комиссии А. де Монзи вызывало серьезные надежды.

19–20 октября 1924 г. на побережье Па-де-Кале в городе Дувре состоялась встреча Раковского и де Монзи. Оба политика провели вместе почти сутки. Во время переговоров де Монзи познакомил с текстом проекта ноты французского правительства о признании СССР и желании вступить с ним в общие и экономические переговоры. «По внимательному изучению документа, – писал Раковский в Москву, – между нами прежде всего было установлено, что это ознакомление не означает в какой бы то ни было степени, что я его принимаю или с ним соглашаюсь, и что этот документ является односторонним французским документом, оставляя за нами полную свободу в нашем ответе». [692] Де Монзи попросил Раковского не переписывать ноту полностью, так как она еще окончательно не принята, а зафиксировать лишь содержание и наиболее значительные места. Советский дипломат, однако, запечатлел текст почти дословно в своей памяти и переслал его в Москву для анализа до поступления официального документа из Парижа. [693]

692

РГАЭ. Ф. 413. Оп 2. Ед. хр. 1816. Л. 94.

693

Там же. Л. 93.

В то же время Раковский высказал некоторые замечания по тексту ноты. Он отметил, что в ней нет четкого указания на признание Францией СССР де-юре. «Отсутствие этого слова послужит поводом к неправильному толкованию у нас в России и даст пищу враждебной нам печати за границей». Де Монзи согласился с этим и сделал соответствующую пометку. Второе замечание было связано с формулой будущих дипломатических отношений. Раковский предложил заменить неопределенный термин «поддержание» более точным «восстановление», так как до лета 1918 г. дипломатические отношения существовали. Де Монзи заметил, однако, что фактически дипломатические отношения с советским правительством Франция устанавливает лишь теперь. Правда, на следующее утро, после обдумывания, француз выразил согласие с советской формулой. В проекте ноты было выражение «стоя выше политических страстей». Раковский выразился в том смысле, что это лишь риторическая фигура, пахнущая избирательной кампанией. Де Монзи сказал, что он был вначале против таких слов, но в беседе с ближайшим сотрудником Эррио, Бержери, пришел к выводу о необходимости их сохранить в качестве реакции на парламентские дискуссии. Вопрос был снят.

Беседа по поводу текста сопровождалась, правда лишь в самой общей форме, суждениями по поводу долгов и других обязательств. Оба собеседника указали, что каждая сторона выдвинет свою точку зрения на этот счет. Де Монзи заявил, и это было важно, что секвестр, наложенный на советское имущество во Франции, не распространяется на здание посольства и военные корабли; все это немедленно после признания будет передано в распоряжение СССР. Раковский обратил внимание собеседника на распространившуюся во французской печати информацию о намерении одновременно с нотой о признании направить правительству СССР письмо по вопросу о долгах и частной собственности. Де Монзи отверг эти слухи. Он заявил, что нет никакого другого документа, кроме данного проекта ноты.

Раковский задал де Монзи естественный вопрос, можно ли ожидать признания в ближайшие дни. Де Монзи, правда, сказал, что Эррио отличается нерешительностью и нередко поддается влияниям, но он надеется, что в ближайшие дни нота будет утверждена и отправлена в Москву. Он высказал предположение, что в пятницу, 24 октября, сможет сообщить Раковскому о решении правительства и что к этому времени рассчитывает получить от своего собеседника содержание советского ответа. Де Монзи просил, чтобы в ответе было побольше теплоты… Сообщая об этом в Москву, советский дипломат предполагал включить в ответную ноту фразу по поводу дружбы между народами вообще и, в частности, между народами СССР и Франции.

Зашел разговор и о возможных дипломатических представителях. Де Монзи назвал в качестве наиболее вероятного французского посла в Москве известного журналиста, обозревателя влиятельной газеты «Тан», официоза французского МИДа Жана Эрбетта и усердно выспрашивал Раковского, не согласится ли он приехать послом в Париж. Раковский заявил, что он не в состоянии дать никакого ответа на такое предложение, потому что «это дело правительства, а я не желаю ни правительство, ни себя ставить в неловкое положение». Этим пассажем в своем отчете в Наркоминдел Христиан Георгиевич, между прочим, недвусмысленно намекал, что он не отказался бы переехать во французскую столицу.