Жизнеописание Петра Степановича К.
Шрифт:
Мы извиняемся перед читателем, но если он хочет больше узнать о новом мировоззрении Петра Степановича, то ему придется смириться с тем, что мы временно перейдем на украинский язык. Ведь наше повествование основано исключительно на документах, в данном случае, на подлинных письмах. А Грищенко принципиально писал только по-украински. И Петр Степанович отвечал ему также, чтобы Грищенко не возомнил о себе и не посчитал, что он, Петр Степанович, совсем уже забыл рідну мову. Грешным делом, он иной раз думал, что Грищенка-то с его украинским языком и уволили со службы по подозрению в симпатиях к разоблаченному националисту Скрыпнику и его компании. Но точно он не знал, а сам Грищенко объяснял свои злоключения по-иному. Он все подробно описал Петру Степановичу.
Західні райони Харківської області бідні на поверхневі грунтові води, тому там просвердлено артезіанські свердловини. Ці свердловини не звичайні, вода з них сама піднімається вище поверхні землі. Труби в цих свердловинах закінчуються над поверхнею землі метрів на три і з загнутими до низу кінцями. Ото водичка з них сама собі й тече день і ніч. I витікае її, як я підрахував, неменше як п'ятнадцять мільйонів літрів за одну добу. Це 1,5 мільйонів відер на добу, які задають величезної шкоди населению і державним установам тим, що заливають великі площі городніх і орних земель, а головне, утворюють антигігіенічні умови для населения. I
7
Западные районы Харьковской области бедны поверхностными грунтовыми водами, поэтому там просверлены артезианские скважины. Эти скважины не обычные, вода из них сама поднимается выше поверхности земли. Трубы в этих скважинах заканчиваются метра на три над поверхностью земли, их концы загнуты вниз. Вот водичка из них сама собой и течет день и ночь. И вытекает ее, как я подсчитал, не менее пятнадцати миллионов литров за сутки. Это 1,5 миллиона ведер в сутки, наносящих огромный ущерб населению и государственным учреждениям тем, что заливаются большие площади огородных и пахотных земель, а главное, создаются антигигиенические условия для населения. И к тому же, возможно, эта вода пригодна не только для питьевых и хозяйственных нужд, но она еще и лечебная. Изучив этот дело, я, в силу своих служебных обязанностей, не мог не поднять вопрос о запрете хищнического метода эксплуатации артезианских скважин и об устройстве на них водоразборных колонок. С этого и начались мои злоключения.
Петра Степановича самого, как мы знаем, не раз увольняли со службы, этим его трудно было удивить. Сейчас он, правда, работал, но все-таки посчитал нужным дать понять Грищенко, что и у агрономов жизнь не легкая, не у одних гидрологов.
Я розмовлявз одним моїм знайомим із курських агрономів, так він каже [8] : «Я стал сомневаться, что агрономия – специальность. Это – что-то вроде политики, завтра меня, агронома, могут снять с должности заведующего совхозом и назначить на мое место бывшего милиционера или молотобойца. Почему не выдвигают молотобойцев на врачей и инженеров, если они не окончили соответствующих школ?» Про що це говоре? Це говоре про те, що люди, коли їх не так лікують, то вони кричать, а наша земля – вона не кричить, не скаржиться, що з нею не так поводяться. Серед радгоспівської господарської касти е є міцна спайка, і снує на кожному кроці протекціонізм. На агрономів господарників врадгоспах провадяться переслідування з боку «практиків», і через те що цих практиків більше, то майже завжди агронома буде положено «на чотири лопатки». Практики – люди, які скоріше можуть поламати своє самолюбство в принципових питаниях, вони не так реагують на моральні болі, коли доводиться їм вислухувати ті чи інші, правдиві і неправдиві спостереження з боку вищого начальства, а тому ця категорія господарників більш живуча, більш «приємлема» для начальства. Агроном має свої погляди, ініціативу, хоче, щоб з ним рахувалися як з знавцем тої спеціальності, яку чоловік вивчав, а в цукровій промисловості зараз більше «пожирай начальство глазами, а разговаривать не смей!» А коли агроном заартачиться, його виживуть все рівно: мало до чого можна причепитися в господарстві! [9]
8
Я разговаривал с одним моим знакомым из курских агрономов, так он говорит
9
О чем это говорит? Это говорит о том, что люди, когда их не так лечат, то они кричат, а наша земля – она не кричит, не жалуется, что с ней не так обходятся. Среди совхозной хозяйственной касты – крепкая спайка, на каждом шагу встречается протекционизм. Против агрономов-хозяйственников в совхозах ведутся преследования со стороны «практиков», и так как этих практиков больше, то почти всегда агронома уложат «на четыре лопатки». Практики – люди, которые скорее могут перешагнуть через свое самолюбие в принципиальных вопросах, они не так реагируют на моральные боли, когда им приходится выслушивать те или иные, заслуженные или незаслуженные замечания со стороны высшего начальства, а потому эта категория хозяйственников более живуча, более «приемлема» для начальства. У агронома есть свои взгляды, инициатива, он хочет, чтобы с ним считались как со знатоком в той специальности, какую человек изучал, а в сахарной промышленности сейчас больше «пожирай начальство глазами, а разговаривать не смей!»… А если агроном заартачится, его выживут все равно: мало ли к чему можно придраться в хозяйстве!
Боимся, читатель находится в совершенном недоумении: где же видим у Петра Степановича новое мировоззрение, из-за которого ему, читателю, предлагают даже изучить украинский язык?
Насчет украинского языка не беспокойтесь, он еще понадобится нам по ходу нашего повествования. А что касается нового мировоззрения, то оно проявляется в историческом оптимизме Петра Степановича. Если бы, например, у вас были в ту пору такие служебные обязанности, что вам пришлось бы поинтересоваться содержанием письма Петра Степановича, то, мы уверены, вас бы прямо-таки насторожил его критический тон в отношении кадровой политики в советских совхозах. А ведь мы еще не все процитировали. Петр Степанович обнаружил, например, еще какой-то «протекціонізм, часто зв'язаний з національністю. Ми можемо прослідкувати по деяких цукроварнях такі випадки, що коли прослужить років чотири або п'ять на одній цукроварні адміністратор або управитель, директор і взагалі впливова людина, скажемо, за національністю поляк, то ми можемо спостерігати як на ту цукроварню поступово припливають теж поляки, яких за термін чотирип'ять років можна налічити десятками. А до того часу поляків не було. Я не хочу тут бути ворогом нацменів, але кажу, що коли розглядати під кутом зору приймання на посаду, то безумовно це одна з болячок того ж нездорового протекціонізму» [10] . Слышите националистические нотки? Могло бы вас это не насторожить при вашей предполагаемой должности и вашем несгибаемом интернационализме? Но вы не спешите с выводами, читайте дальше. И вы узнаете, что Петр Степанович не только осуждает все перечисленные им явления как пережитки неприятного прошлого, но и понимает, что не они определяют лицо нашего геройского времени. Если что и плохо по-настоящему в этом геройстве, так это то, что мы совершим все мыслимые подвиги и не оставим ничего нашим детям
и внукам. Поневоле станешь прикидывать, чем бы смогли заняться, например, агрономы будущего.10
протекционизм, часто связанный с национальностью. Можно проследить на некоторых сахарных заводах такие случаи, что когда прослужит четыре или пять лет на одном заводе администратор или управляющий, директор, вообще влиятельный человек, скажем, по национальности поляк, то мы можем наблюдать, как на тот завод постепенно приплывают тоже поляки, которых за срок в четыре-пять лет можно насчитать десятки. А до того времени поляков не было. Я не хочу здесь быть врагом нацменов, но говорю, что если рассматривать под углом зрения принятия на должность, то безусловно это одна из болячек того же нездорового протекционизма.
Звичайно є ще багато неприємного в нашому житті, та ми вже бачимо, що наші діти будуть жити краще за нас. А чи краще це буде? Я навіть іноді співчуваю їм. Бідні, діти, бідні… Дніпростан збудує мо, Волго-Доньский канал прокопаємо, Свирську станцію поставимо… всю славу забере наше покоління… Правда, говорять про безкрайність мира, і гарно було б ще дітям коли 2000 року не долетіли б до Місяця. Треба уявити собі, наскільки мусять бути бідовими наші внуки! Прилетить наш унучок на Місяця (а це він мусить зробити, бо ми всю славу земляну заберемо), оглядиться там, зробить деякі проміри й повернеться на землю з докладом «Місяць, його грунт та перспективи його використання для землеробства». Далі підуть «Проблеми землевлаштування та переселення з Землі на Місяць незаможного селянства» і так далі… Коли трапиться, що тепер ми полетимо на Місяця, то ще можна заспокоїтись за наших нащадків, бо мир безкрайній, а творчість неосяжна, і крім Місяця є ще до біса різних там Марсів, Меркуріїв, Венер, Нептунів та інших зірок. [11]
11
Конечно, есть еще много неприятного в нашей жизни, но мы уже видим, что наши дети будут жить лучше нас. А будет ли это лучше? Я даже иногда сочувствую им. Бедные, дети, бедные… Днепростан построим, Волго-Донской канал прокопаем, Свирскую станцию соорудим… всю славу заберет себе наше поколение… Правда, говорят о бесконечности мира, и хорошо еще, если наши дети не долетят в 2000 году до Луны. Надо представить себе, какими бедовыми должны быть наши внуки! Прилетит наш внучок на Луну (а он должен это сделать, потому что земную славу мы всю заберем), оглядится там, сделает кое-какие замеры и вернется на землю с докладом «Луна, ее почва и перспективы ее использования для земледелия». Далее пойдут «Проблемы землеустройства и переселения с Земли на Луну беднейшего крестьянства» – и так далее… Если же случится, что мы теперь полетим на Луну, то все равно можно быть спокойными за наших потомков, потому что мир безграничен, а творчество необъятно, и помимо Луны есть еще до черта разных там Марсов, Меркуриев, Венер, Нептунов и прочих звезд.
И все это писалось Петром Степановичем не в газете, писалось в частном письме, искренне писалось. Это каждый мог понять, с какими бы целями он ни стал вникать в разборчивый почерк Петра Степановича. Но дело не в этом, дело совсем в другом! Ведь не зря мы упомянули, пусть и вскользь, о новых замыслах Петра Степановича. Ему важно было именно так написать, он готовил себя к делам серьезным и безошибочным. Он вдруг осознал, просто озарение какое-то на него снизошло, что все его предыдущее творчество было пропитано устаревшим духом критического реализма, на который молились его преподаватели в реальном училище. Прав был, прав его приятель, когда презрительно сравнивал его с Чеховым и Потапенком. Сейчас нужен был не критический реализм, а что-то другое, нужна была музыка сфер! И эта музыка уже звучала в душе у Петра Степановича.
Петр Степанович чувствовал, что его время пришло, что он должен написать что-то совершенно советское, чтобы и тени сомнения не осталось в том, насколько он, Петр Степанович, предан идеям социализма!
Он принес со службы новую пачку конторских листков и принялся за дело.
XVIII
Петр Степанович еще не решил, как будет называться задуманная им повесть, не стал тратить время на поиски названия, а сразу написал:
Глава 1. Книги Гриффина сохранились!
После трагической смерти Гриффина, как вам, читатель, известно из романа Герберта Уэллса «Человек-невидимка», все три его книги «в коричневых кожаных переплетах» остались у Томаса Марвела. Сотни раз Марвел силился постичь тайны этих трех томов, но из этого ничего не получалось.
В одно из воскресений Томас Марвел хлебнул больше нормы джина, у него забилось сердце, закружилось в голове, и он ушел в гостиную в приподнятом настроении, запер дверь, осмотрел на окнах шторы, заглянул под стол и только тогда отпер шкаф, вынул оттуда все три книги Гриффина и, сев за стол, начал читать. Видно, джин так подействовал, что ему не читалось. Он загасил свет и, сидя за столом, заснул…
И Томасу Марвелу снится сон. Сидит он на обочине дороги, шагах в двадцати выкопана яма, закрытая фашинами, и вдруг… фашины зашевелились. Раздался грубый голос Гриффина:
– Томас Марвел!
Марвел так испугался голоса Невидимки-Гриффина, что на голове волосы стали дыбом.
– Томас Марвел! – окликнул его снова Гриффин.
– Я ссслу-ша-ю… – простонал Map вел.
– Я хочу тебе сказать вот что, Марвел, – начал говорить Гриффин. – В моих трех томах описана великая тайна, и не тебе, олуху, разобраться в ней!
Мы не станем все цитировать, только самое главное. Остальное кратко перескажем. Странный сон произвел на престарелого Марвела такое впечатление, что на следующее утро его нашли мертвым. Таинственные книги обнаружил трудившийся в трактире Марвела сознательный рабочий Роберт. Вообще-то он был авиационным механиком, теперь же, из-за охватившей Англию безработицы, вынужден был добывать себе пропитание, работая у Марвела. Роберт тоже не смог разобраться в загадочных книгах, но, на всякий случай, не хотел, чтобы они достались английским капиталистам, которые, конечно, использовали бы открытия Гриффина против Советского Союза и вообще против пролетариев всех стран. А тут как раз…
Агроному Федору Спиридоновичу Морейко выпало счастье. Его вызвали из совхоза в Наркомзем и предложили ехать в командировку в Англию по вопросам отбора племенных бычков для ввоза в Союз. Морейко в Наркомземе хорошо знали как высококвалифицированного агронома и вообще как человека делового, умного и преданного советской власти. Он знал три языка: английский, французский и немецкий. Все эти качества выдвигали Морейко в передовые ряды пролетарской интеллигенции. Если он до этого работал не в Москве, а на периферии, то лишь потому, что любил руководить непосредственно сельскохозяйственным производством.