Жизнеописание Петра Степановича К.
Шрифт:
17 октября 1941 года группа арестованных, примерно в 30 человек, была под конвоем выведена из Задонецкой тюрьмы и пешим порядком отправилась в направлении г. Балашова Саратовской области. Шли пешком, с ночевками в пути, до Острогожска, а там посадили нас на платформу, и мы благополучно прибыли в город Балашов. В Балашовской тюрьме я пробыл 17 месяцев. За эти 17 месяцев мне было 4–5 допросов, на которых у меня допытывались: за что я арестован? Мне нечего было что-либо сказать по этому вопросу, так как я и сам не знал причины ареста. После одного из допросов меня посадили в одиночку, чтобы «я подумал»; в одиночке я просидел 62 суток. После чего был очередной допрос, но мне и тогда нечего было что-либо сказать о причине моего ареста,
Вскоре ко мне подсадили подозрительного типа, который стал со мною вести явно провокационные разговоры антисоветского порядка. Не помню фамилию этого человека, так как с тех пор прошло около 16 лет, но его через 3–4 дня увели из нашей камеры. К моему удивлению, через несколько дней вдруг меня стали вызывать на допросы и очные ставки, где уже не интересовались вопросами повода к моему аресту, а возник вопрос об организации побега из тюрьмы. Если бы кто-либо проверил это обвинение, то сразу бы убедился в его абсурдности, так как я, особенно после одиночного заключения, был в таком физическом состоянии, что еле передвигался по камере, а когда человек в таком состоянии, то он не мог осуществить не только побега, но даже не мог думать об этом. Грязную роль в этом вопросе сыграли на очной ставке два старика с города Задонецка, тоже заключенные, Остольский Федор Петрович и Соломка Петр Алексеевич. Когда я спросил Соломку: «Что вас побудило наговорить на меня всяких гадостей?», он ответил: «Нам с Федором Петровичем обещали свободу, если дадим такие показания, какие от нас потребовали».
Прошло еще некоторое время, однажды меня вызвали в коридор и под расписку зачитали, что мне Тройкой дан срок тюремного заключения на 10 лет по ст. 58 п. п. 10 и 11. Через несколько дней я был отправлен в Котлас, где и пробыл 10 месяцев.
В январе 1944 г. я был вызван в лагерную канцелярию и меня освободили, основываясь на… (далее идут две строки точек, видимо, Петр Степанович не помнил в точности оснований своего освобождения и уточнил их уже в беловом варианте своих показаний, нам же достался только черновик).
По возвращении в Харьков, я явился в областные органы МГБ, где мне сказали, что ко мне никаких претензий не имеется. Я явился в Харьковский сахсвеклотрест, и мне предложили возвратиться на ту же Задонецкую свеклобазу, где я работаю и сейчас в должности старшего агронома.
Возвратившись в Задонецк, я не застал в живых жены, и не оказалось дома старших двух сыновей: жена умерла, один сын был призван на фронт, а другой работал в Куйбышеве рабочим на оборонном заводе. Имущество мое было расхищено, и мне пришлось начать жизнь сначала. Уже здесь, в свеклотресте, я был награжден медалью за доблестный труд во время Отечественной войны.
Фамилии заключенных, что вместе со мной были в этапе, – Корсуна Николая Сергеевича, Чичирья Андрея Митрофановича, Покровского Петра Андреевича и Турина Карпа Алексеевича, – я помню.
Турин Карп Алексеевич умер при мне в Балашовской тюрьме, а остальные оставались в Балашове, когда меня увезли в Котлас. Указанные лица при мне не вели каких-либо антисоветских разговоров, во всяком случае, я этого не слышал. Да и не могли указанные люди вести со мною каких-либо антигосударственных разговоров, так как они меня совершенно не знали.
Вот уже идет семнадцатый год, как я был арестован, а я и сейчас не могу никому ответить: за что же я был арестован 15 октября 1941 года.
Тут же обнаружились и подколотые заржавевшей скрепочкой к этому черновому, рукописному тексту, еще две бумажки, на бланке, напечатанные на машинке и скрепленные печатями, то есть вполне официальные:
И
вторая:Выходит, Петр Степанович не только выжил, вернулся домой, так еще в который раз оказался невиновным. Но Соломка-то, бессовестный старик, каков! Пытался оговорить невиноватого! Какое вероломство!
Нам, как автору, эта линия показалась интересной, поначалу мы даже намеревались ее развить. Мы ведь понимаем, что нашему повествованию не хватает сильных страстей. Если читатель помнит, мы обещали ему встречу с героями, достойными пера Джека Лондона, но это у нас не получилось. Героизма тогда кругом было очень много, даже в мирное время – возьмите хотя бы трактористку эту, забыл, как ее звали… А уж о военном времени мы и не говорим! Но почему-то Петра Степановича, к которому мы так привязаны, героизм обошел стороной, и из-за этого мы не можем показать читателю, что в страстях мы тоже разбираемся.
А тут как раз нам подвернулось вероломство – это не то что Джек Лондон, это вообще Шекспир! Вот мы и подумали, соприкоснувшись с вероломством двух стариков – Остольского Федора Петровича и Соломки Петра Алексеевича, не окунуть ли нам нашего читателя в мир страстей и глубоких переживаний, связанных с вероломством. Нам уже слышался такой, примерно, диалог в духе Шекспира (Ричард III, помните, конечно):
Solomka Piotr Alekseevich
– Faith, some certain dregs of conscience are yet within me. I would not want to slander Piotr Stepanovich.
Ostolsky Fiofor Petrovich
– Remember our reward, when the deed is done…
Нет, мы лучше перейдем на русский язык, пока ведь не все у нас читают Шекспира в оригинале. Итак:
Соломка Петр Алексеевич
– По правде говоря, кое-какая совесть во мне еще сидит, не хочется мне наговаривать на Петра Степановича.
Остольский Федор Петрович
– Ты лучше вспомни о награде, которую нам пообещали за это.
Соломка Петр Алексеевич
– Ё-моё! Чуть не забыл о награде. Конечно, скажу, что потребуют!
Остольский Федор Петрович
– А где же теперь твоя совесть? Она тебе точно не помешает?
Соломка Петр Алексеевич
– Совесть – хорошая вещь, когда ее не слишком много. А когда она разрастается, так превращается в беса, который только мешает человеку во всех его делах. Хочешь нормально жить – живи собственным умом и без всякого совестливого беса.
Остольский Федор Петрович
– Ай, ай! Вот он сейчас у меня под локтем вертится и убеждает не наговаривать на Петра Степановича.
Соломка Петр Алексеевич
– Ты этому бесу не верь, не впускай его в себя, а то он в тебя заберется, чтоб лишить тебя сил.
Остольский Федор Петрович
– Ни хрена не выйдет, не на такого напал!