Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Последователем его был флорентийский золотых дел мастер Баччо Бальдини, который, плохо владея рисунком, все свои работы выполнял по замыслам и рисункам Сандро Боттичелли. А так как об этом способе проведал находившийся в Риме Андреа Мантенья, он и стал гравировать многие свои произведения, как о том говорится в его жизнеописании.

Когда же это изобретение проникло и во Фландрию, некий Мартин, почитавшийся тогда в Антверпене отличнейшим живописцем, многое сделал этим способом и послал в Италию большое количество напечатанных рисунков, которые все были помечены буквами М. С., и в первую очередь пять неразумных дев с потухшими светильниками и пять разумных с зажженными, а также Распятие Христа с предстоящим св. Иоанном и Богоматерью у его ног. Последняя была настолько хорошей гравюрой, что флорентийский миниатюрист Герардо принялся ее копировать также резцом, что ему великолепно и удалось, однако он этим ограничился, так как жил очень недолго.

После этого Мартин выпустил четыре тондо с изображением четырех евангелистов и на двух небольших листах — Иисуса Христа с двенадцатью апостолами и Веронику с шестью святыми того же размера, а также гербы нескольких немецких господ, поддерживаемые обнаженными и одетыми мужчинами и женщинами. Равным образом выпустил он и св. Георгия, разящего змия, Христа перед Пилатом, умывающим руки, и довольно большое Успение Богоматери, на котором изображены все апостолы и которое было одним из лучших листов, когда-либо им награвированных. А еще на одном листе он изобразил св. Антония, терзаемого дьяволами и поддерживаемого в воздухе целой их толпой в самых разнообразных и причудливых формах, какие только можно себе представить. Лист этот настолько понравился юному Микеланджело, что он стал писать его красками.

После этого Мартина такими же гравюрами, но с лучшим рисунком, более осмысленно и с более богатой выдумкой стал заниматься в Антверпене Альбрехт Дюрер, пытаясь подражать природе и приблизиться к итальянской манере, которую он всегда очень высоко ценил. Так, будучи еще совсем юношей, он сделал много вещей, понравившихся не меньше Мартиновых, и гравировал их собственноручно, подписываясь своим именем. В 1503 году он выпустил маленькую Богоматерь, в которой превзошел и Мартина, и самого себя, а затем на многих других листах — великолепных лошадей, нарисованных с натуры по две на каждом листе, а еще на одном листе — блудного сына в образе мужика, стоящего на коленях со сложенными на груди руками и смотрящего в небо, в то время как несколько свиней едят из корыта, и тут же изображены красивые дощатые дома, какие бывают в немецких деревнях. Напечатал он и небольшого св. Себастьяна, привязанного с поднятыми руками, и сидящую Богоматерь с младенцем на руках перед окном, освещающим ее со спины, — для маленькой вещи лучшего себе и представить нельзя.

Выпустил он женщину, одетую по-фламандски, которая едет верхом в сопровождении пешего слуги, а на большой медной доске он вырезал нимфу, уносимую морским чудовищем, в то время как другие нимфы купаются. Достигнув совершенства и вершины этого искусства, он с тончайшим мастерством изобразил на доске того же размера Диану, избивающую палкой нимфу, которая ищет защиты на коленях у сатира. На этом листе Альбрехт решил показать, насколько он владеет обнаженным телом. Однако хотя мастера эти и пользовались большой славой у себя на родине, у нас произведения их ценятся только за мастерство гравюры, и я готов поверить, что Альбрехт, пожалуй, и не сумел бы сделать лучшего, так как, не имея другой возможности, он был вынужден, изображая обнаженное тело, срисовывать своих же учеников, у которых наверняка, как у большинства немцев, были безобразные тела, хотя одетыми люди этих стран и кажутся очень красивыми.

Напечатал он также множество всяких бытовых сцен во фламандском духе на листах с очень маленьким полем тиснения и с изображением крестьян и крестьянок, играющих на волынке, пляшущих, а то и торгующих птицей и прочим добром и на всякие другие лады. Награвировал он также и человека, задремавшего в бане, которого во сне соблазняет Венера, Амур же забавляется тем, что влезает на ходули, дьявол же дувалом, вернее маленькими ручными мехами, надувает спящего через ухо.

Выпустил он также дважды и по-разному изображенного св. Христофора, несущего младенца Христа, причем оба они великолепны и мастерски выполнены в передаче прядей волос и всего остального. Придя к убеждению, после всех этих произведений, насколько медленно он гравирует по меди, а также располагая множеством замыслов, нарисованных по-разному, он стал резать по дереву, так как этот способ представляет тем, кто лучше рисует, больше возможностей показать совершенство своего мастерства. В этой манере он и выпустил в 1510 году два небольших эстампа, на одном из которых — Усекновение главы св. Иоанна Крестителя, а на втором — Поднесение этой главы на блюде пирующему Ироду, на других же листах — св. Христофор, св. папа Сикст и св. Лаврентий.

И вот, убедившись, что резать по дереву гораздо легче, чем по меди, он, продолжая работать по дереву, сделал св. Григория, справляющего мессу в сопровождении диакона и его служки. Наконец, осмелев, он в 1500 году награвировал на листе королевской бумаги часть Страстей Христовых, а именно, предполагая со временем выполнить также и остальное, четыре вещи, как-то: Тайную Вечерю, Ночное моление Христа в Гефсиманском саду, Нисхождение его во ад и вызволение оттуда праотцов и его Воскресение во славе. Вторую же сцену он изобразил также маслом на превосходнейшей маленькой картине, находящейся ныне во Флоренции у синьора Бернардетто деи Медичи.

А если впоследствии и были выпущены гравюры остальных восьми частей, напечатанные с подписью Альбрехта, нам кажется неправдоподобным приписывать их ему, так как вещи эти — плохие и, судя по головам, одеждам и всему приему, на манеру его не похожи, почему и полагают, что они были выполнены другими после его смерти ради барыша, когда можно было уже не считаться с самим мастером и не давать ему этого заказа. А подтверждается это тем, что он в 1511 году сделал в том же размере на двадцати листах все житие Богородицы и настолько хорошо, что лучшего и сделать нельзя в отношении выдумки, построения перспективы и изображения построек, одежд и голов стариков и юношей.

И, в самом деле, если бы этот исключительный человек, столь деятельный и разносторонний, родился в Тоскане, а не во Фландрии, и если бы он имел возможность изучить все, что есть в Риме, так, как изучили это мы, он сделался бы лучшим живописцем всех стран, подобно тому как он был самым исключительным и самым прославленным художником из всех, которыми когда-либо обладали фламандцы.

В том же году, продолжая искать выход для воплощения своих фантазий, он решил создать пятнадцать разных деревянных досок одного размера, чтобы передать страшное видение, записанное на острове Патмосе св. Иоанном Евангелистом в его Откровении. И вот, приступив к работе со всем свойственным ему необузданным воображением, весьма подходящим для такого сюжета, он изобразил все эти небесные и земные явления настолько хорошо, что это было просто чудом, а всех зверей и чудовищ — с таким разнообразием приемов, что это оказалось великим откровением для многих из наших художников, которые впоследствии воспользовались изобилием и богатством его великолепных фантазий и выдумок.

Его же руки можно видеть резанного на дереве обнаженного Христа, который окружен эмблемами страстей и, приложив руки к лицу, оплакивает наши грехи. Вещь эту, как она ни мала, нельзя не похвалить.

Засим, достигнув еще большего умения и еще большей смелости и видя, что произведения его в цене, он сделал несколько листов, поразивших весь мир, а также принялся за резьбу доски эстампа в пол-листа с изображением олицетворенной Меланхолии со всеми инструментами, от которых всякий, кто ими пользуется, становится меланхоликом, и удалась она ему столь отменно, что более тонкой работы резца представить себе невозможно. А на трех маленьких листах он изобразил три Богоматери, друг от друга отличных и исполненных в тончайшей резьбе. Однако было бы слишком долго, если бы я стал перечислять все произведения, вышедшие из рук Альбрехта. Достаточно, если читатель узнает, что, нарисовав тридцать шесть историй для серии Страстей Христовых и вырезав их, он договорился с Маркантонио о совместном выпуске этих листов. И вот, попав в Венецию, произведение это явилось причиной того, что в Италии стали делать удивительные образцы таких эстампов, как об этом будет сказано ниже.

В то время как Франческо Франча в Болонье занимался живописью, из числа многих его учеников выдвинулся, как самый изобретательный из них, некий юноша по имени Маркантонио, который получил прозвище деи Франчи, так как он много лет находился при Франче и очень был им любим. И вот, владея рисунком лучше, чем его учитель, и пользуясь резцом с большой легкостью и изяществом, он обрабатывал чернью пояса и всякие другие серебряные предметы, которые были в то время в большом ходу и которые получались у него исключительно красивыми, так как он был в этом деле поистине неподражаем. А когда у него, как и у многих в свое время, возникло желание постранствовать по свету и кое-что повидать, в частности — приемы других художников, он, с благословения Франчи, отправился в Венецию, где был хорошо принят в среде художников этого города. В то самое время кое-кто из приехавших в Венецию фламандцев привез с собой много листов, гравированных и отпечатанных на дереве и на меди Альбрехтом Дюрером, и Маркантонио увидел их на площади св. Марка. Пораженный манерой этих работ и приемами Альбрехта, он истратил на эти листы почти все деньги, которые он взял с собой из Болоньи, в частности, он купил Страсти Иисуса Христа, резанные на тридцати шести деревянных досках в размере четверти листа, недавно отпечатанные названным Альбрехтом и включавшие все, начиная от грехопадения Адама и изгнания его ангелом из рая и кончая сошествием св. Духа. Сообразив, сколько чести и пользы извлек бы для себя всякий, кто занялся бы в Италии этим искусством, Маркантонио решил отдаться ему возможно более тщательно и ревностно. И вот он стал подделывать эти гравюры Альбрехта, изучая способ ведения черты и общий характер купленных им эстампов, которые настолько славились своей новизной и своей красотой, что каждый стремился их приобрести.

Подделал же он все тридцать листов страстей и жизни Христа, но на меди и грубой резьбой, подобной той резьбе, которой Альбрехт резал по дереву, и подписывал их той монограммой, которой Альбрехт подписывал свои произведения, а именно буквами А. Д. Он добился при этом такого сходства, что листы эти, о которых никто не знал, что их сделал Маркантонио, приписывались Альбрехту и продавались и покупались как его произведения. Когда же об этом написали Альбрехту во Фландрию и послали ему одну из Страстей, подделанных Маркантонио, Альбрехт пришел в такую ярость, что, покинув Фландрию, прибыл в Венецию и, обратившись в Синьорию, подал жалобу на Маркантонио, однако ничего не добился, кроме того, что Маркантонио было запрещено впредь помечать свои вещи именем или вышеприведенной монограммой Альбрехта.