Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
После всего этого Франческо, пребывая в состоянии раздражения, неуверенности, что ему делать дальше, душевной подавленности, телесного недомогания и общей слабости от постоянного лечения, он в конце концов заболел смертельной болезнью, которая в короткий срок свела его в могилу, не оставив ему времени полностью распорядиться своим имуществом. Одному из своих учеников, по имени Аннибале, сыну Нанни сына Баччо Биджо, он оставил шестьдесят скудо, ежегодно выплачиваемых в банке Монте делле Фарине, четырнадцать картин, все рисунки и другие предметы, относящиеся к искусству. Остальные свои вещи он завещал монашке, сестре Габриелле, своей сиделке, хотя я слышал, что она, как говорится, осталась несолоно хлебавши. Все же в ее руки должна была попасть картина, написанная им на серебряной ткани и обрамленная шитьем не то для португальского, не то для польского короля, но завещанная ей, чтобы она хранила ее в память о нем. Все прочее, а именно те должности, которые он покупал после нестерпимых лишений, начисто пропало.
Франческо умер в день св. Мартина, 11 ноября 1563 года, и был похоронен в Сан Джеронимо, церкви, находящейся поблизости от того дома, где он жил.
Смерть Франческо нанесла искусству величайший вред и тяжелую утрату, ибо хотя он и достиг возраста пятидесяти четырех лет и был слабого здоровья, но, во всяком случае, он неустанно продолжал учиться и творить, а под конец занялся мозаичными работами, и по всему было видно, что он сохранил смелость воображения и охотно взялся бы еще за многое. И если бы нашелся государь, который
Сальвиати был от природы человеком добрым, но подозрительным, легковерным, острым, тонким и проницательным, и когда он заводил речь о некоторых представителях наших искусств, будь то в шутку или всерьез, он часто обижал, а иной раз глубоко задевал за живое. Он любил общаться с людьми образованными и великими мира сего и всегда ненавидел художников плебеев, если даже они в чем-либо и проявляли свое мастерство. Он всегда избегал тех, что постоянно злословят, и, когда о них заходила речь, он их беспощадно клеймил, но больше всего не любил он мошенничества, которыми иной раз занимаются художники и о которых он уже здорово умел поговорить, после того как побывал во Франции и о некоторых из них наслышался. Иногда, чтобы меньше поддаваться меланхолии, он, бывало, встретится с друзьями, принуждая себя к веселью. Но ведь, в конце концов, эта его нерешительная, подозрительная и неуживчивая натура не вредила никому, кроме него.
Величайшим другом его был работавший в Риме флорентийский ювелир Манно, человек редкостный в своем деле и безупречный по поведению и по доброте, так как он был обременен большим семейством, Франческо завещал бы этому хорошему человеку и отличному художнику большую часть своего имущества, если бы мог им распоряжаться, и не потратил все свои труды на приобретение должностей только для того, чтобы после его смерти они вернулись к папе. Ближайшим его другом был равным образом и вышеназванный скорняк Авведуто дель Авведуто, который был самым любящим и самым преданным из всех друзей, когда-либо бывших у Франческо, и будь он в Риме, когда умирал Франческо, последний кое в чем распорядился бы, пожалуй, более разумно, чем он это сделал. Его же питомец был испанец Ровиале, который многое написал совместно с Франческо, самостоятельно же исполнил образ с Обращением св. Павла для римской церкви Санто Спирито.
Очень любил Сальвиати и Франческо, сына Джироламо из Прато, в обществе которого он, как говорилось выше, еще в детстве занимался рисованием. Этот Франческо обладал прекраснейшим талантом и рисовал лучше, чем любой другой ювелир в его время, да и не уступал своему отцу Джироламо, работавшему по листовому серебру лучше, чем кто бы то ни было из равных ему мастеров. И, как говорят, ему все легко удавалось: в самом деле, выровняв серебряный лист разными колотушками и положив его на болванку, он подкладывал под него не слишком твердую и не слишком мягкую смесь из воска, сала и смолы, на которую через лист при помощи железок нажимал то глубже, то легче, получая таким образом то, что ему хотелось, — головы, туловища, руки, ноги, спины, — словом, все, что ему вздумается и что от него требовали те, кто приносил обет, подвешивая эти части тела к святым образам, находящимся в той или иной обители, где они удостоились божеской милости или где молитвы их были услышаны. И так этот Франческо занимался не только изготовлением обетных фигурок, как это делал его отец, работал также и в интарсии, и в дамасской чеканке по стали, золоту и по серебру, делая листья, плитки, фигуры и, по желанию, всякие другие вещи. Таким способом он изготовил полные доспехи пехотинца для Алессандро деи Медичи. И в числе многих, им же отчеканенных медалей, есть некоторые, очень красивые, с головой названного герцога Алессандро, которые были брошены в фундамент при закладке крепостных ворот в Фаэнце вместе с другими медалями, имевшими на одной стороне голову папы Климента VII, а на обороте обнаженную фигуру Христа с орудиями его страстей. Франческо увлекался также и скульптурой и отлил несколько изящнейших бронзовых фигурок, приобретенных герцогом Алессандро. Он же отполировал и довел до большого совершенства четыре схожих друг с другом фигуры: Леду, Венеру, Геркулеса и Аполлона, которые были сделаны Баччо Бандинелли и подарены тому же герцогу.
Итак, разочаровавшись в ювелирном искусстве и не имея возможности заниматься скульптурой, которая требует слишком многого, Франческо, который хорошо владел рисунком, обратился к живописи, но, так как он был человеком не очень деятельным и не особенно заботился о том, чтобы его занятия живописью получили огласку, он многое писал исключительно для себя. Между тем когда (как я уже говорил в начале этого жизнеописания) Франческо Сальвиати приехал во Флоренцию и в помещении, которое он занимал в попечительстве собора Санта Мариа дель Фьоре, писал картину для мессера Аламанно, Франческо дель Прато, видя, как работает Сальвиати, стал по этому случаю заниматься живописью с гораздо большим рвением, чем он это делал раньше, и написал прекраснейшую картину, изображавшую обращение св. Павла и находящуюся ныне у Гуильельмо дель Товалья, а затем на подрамнике того же размера изобразил змей, падающих с неба на еврейский народ, а еще на одном — Иисуса Христа, вызволяющего праотцов из ада. Последние две картины очень хороши и находятся ныне во владении дворянина Филиппо Спини, большого любителя наших искусств. Не говоря о многих других мелких вещах, что Франческо дель Прато рисовал много и хорошо, можно видеть и по некоторым его рисункам, хранящимся в нашей Книге. Умер он в 1562 году, и смерть его глубоко опечалила всю Академию, так как он был не только мастером своего дела в искусстве, но и таким хорошим человеком, каких еще не бывало.
Учеником Франческо Сальвиати был Джузеппе Порта из Кастельнуово делла Парфаньяна, которого в честь его учителя называли Джузеппе Сальвиати. Привезенный в Рим в 1535 году своим дядей, секретарем пизанского архиепископа монсиньора Онофрио Бартолини, он смолоду познакомился с Сальвиати и, состоя при нем, в короткое время научился не только отлично рисовать, но и превосходнейшим образом писать красками. Позднее, отправившись со своим учителем в Венецию, он настолько сблизился со знатью этого города, что, оставшись там после того, как тот уехал, объявил, что считает Венецию своим отечеством, а женившись, он навсегда там поселился и за малыми исключениями нигде не работал, кроме как в Венеции. На площади церкви Сан Стефано
он расписал фасад дома семейства Лорендани цветными фресками, очень красивыми и выполненными в хорошей манере. Равным образом в приходе Сан Поло он расписал дом семейства Бернарди и еще один за церковью Сан Рокко — отличнейшую вещь. Светотенью же и большим количеством историй он расписал три очень больших фасада: один в приходе Сан Моизе, второй в приходе Сан Кассиано и третий в приходе Санта Мариа Дзебенико. Равным образом фреской расписал он внутри и снаружи дворец семейства Приули, богатую и обширную постройку в местечке, именуемом Тревилле и расположенном неподалеку от Тревизи. Об этой постройке будет подробно рассказано в жизнеописании Сансовино. В Пьеве ди Сакко он сделал очень красивый фасад, а в Баньоло в обители венецианских монахов св. Духа, он написал маслом алтарный образ и для тех же святых отцов он в их венецианской обители расписал потолок, иначе говоря, плафон трапезной, разбив его на множество отдельных картин, а на главной торцовой стене этой трапезной — великолепнейшую Тайную вечерю. Во дворце св. Марка, в зале дожа, он написал Сивилл, Пророков, главные Добродетели и Христа с Мариями, за что удостоился бесконечных похвал, а в упоминавшейся выше Библиотеке св. Марка он сделал две большие истории, соревнуясь с другими живописцами Венеции, о которых уже говорилось.Вызванный в Рим кардиналом Эмулио, он после смерти Франческо закончил одну из самых больших историй в вышеназванной Королевской зале и начал другую, затем, после смерти папы Пия IV, он вернулся в Венецию, где Синьория заказала ему расписать во дворце, в верхнем конце Новой лестницы, на одном из плафонов несколько масляных картин. Он же написал маслом на дереве шесть очень красивых алтарных образов: первый за алтарем Мадонны в церкви Сан Франческо делла Винья, второй в церкви сервитов, за главным ее алтарем, третий в церкви братьев миноритов, четвертый в церкви Мадонна дель Орто, пятый в церкви Сан Дзаккария и шестой в церкви Сан Моизе, а еще два образа он написал в Мурано, которые хороши и выполнены весьма старательно и в отличной манере.
Об этом Джузеппе, который еще жив и из которого получается отличнейший мастер, я пока что больше не скажу ничего, кроме того, что он помимо живописи весьма усердно занимается и геометрией и что его рукой вычерчена ионийская волюта, которая появилась в печати и показывает, как ее надлежит заворачивать, следуя античной мере, и, наконец, что в скором времени должно выйти в свет сочинение, составленное им о геометрии.
Учеником Франческо был также некий Доменико-римлянин, который оказал ему великую помощь в работе над залой, каковую он расписывал во Флоренции, а также в других произведениях и который в 1550 году поступил к синьору Джулиано Чезарино и самостоятельно не работает.
Жизнеописание Даниелло Риччарелли из Вольтерры, живописца и скульптора
Смолоду научившись немного рисовать у Джованни Антонио Содомы, посетившего Вольтерру для выполнения некоторых работ, Даниелло после его отъезда сделал значительно большие и лучшие успехи под руководством Бальдассаре Перуцци, чем прежде, когда он состоял при Содоме. При всем этом, однако, он за это время многого, по правде говоря, и не достиг, и это потому, что, чем больше он старался и усердствовал, движимый великим желанием научиться, тем меньше повиновались ему и голова и руки. Недаром в первых вещах, исполненных им в Вольтерре, чувствуется величайшее, даже непомерное усилие, а отнюдь не начало хорошей и широкой манеры, отнюдь не обаяние, не непосредственность и не находчивость, столь рано наблюдавшиеся у многих природных живописцев, которые уже на самых первых порах обнаруживали легкость, смелость и признаки той или иной, но хорошей манеры. Более того, его ранние вещи, полные напряжения и написанные с огромной затратой терпения и времени, кажутся делом рук настоящего меланхолика. Перейдем, однако, к его произведениям, оставляя в стороне те из них, с которыми считаться не приходится. В молодости своей он в Вольтерре расписал фреской светотенью фасад дома мессера Марио Маффеи, чем завоевал себе доброе имя и всеобщее доверие. Закончив эту работу и видя, что в этом городе он лишен соперничества, которое заставило бы его стремиться к достижению более высокой степени живописного качества, и что в нем нет ни античных, ни современных произведений, на которых он мог бы многому научиться, он решил во что бы то ни стало поехать в Рим, где, как он слышал, мало кто занимался живописью, за исключением Перино дель Ваги. Однако перед тем, как отправиться в путь, он подумал о том, чтобы взять с собой какую-нибудь законченную вещь, по которой можно было бы о нем судить. И вот, написав маслом на холсте Христа, бичуемого у столба, со многими другими фигурами и вложив в эту работу все усердие, на какое он был способен, используя при этом модели и портреты с натуры, он увез эту картину с собой. Прибыв в Рим, он вскоре через посредство друзей смог показать ее кардиналу Тривульци, которому она настолько понравилась, что он не только ее купил, но и крепко полюбил самого Даниелло и вскоре послал его на работу в свое деревенское поместье, в окрестностях Рима, которое он превратил в обширную резиденцию под названием Салоне и украсил фонтанами, лепниной и живописью и в котором как раз в это время Джанмария из Милана и другие художники отделывали некоторые помещения лепниной и гротесками. И вот Даниелло, воодушевляемый соперничеством и желая угодить этому синьору, от которого он мог ожидать для себя много чести и пользы, тотчас же по приезде туда выполнил в сотрудничестве с этими художниками разные росписи во многих комнатах и лоджиях, и в частности написал там множество гротесков с различными женскими фигурками. Но удачнее всех оказалась история Фаэтона, целиком написанная фреской, с большими фигурами в натуральную величину и с огромнейшим речным богом, отличнейшей фигурой, написанной самим Даниелло. Все эти росписи, на которые кардинал часто приезжал полюбоваться, привозя с собой то одного, то другого кардинала, послужили причиной тому, что Даниелло вступил со многими из них в дружеские и деловые связи.
Засим, так как Перино дель Вага, расписывавший в то время капеллу мессера Аньоло де'Массими в церкви Тринита, нуждался в молодом помощнике, Даниелло, мечтая продвинуться и польстившись на обещания Перино, пошел к нему под начало и помог ему в работе над капеллой, закончив некоторые ее части с большим старанием. А поскольку еще до разгрома Рима Перино, как было сказано выше, успел написать на своде капеллы Распятия в церкви Сан Марчелло Сотворение Адама и Евы в натуральную величину и еще более крупных двух евангелистов, а именно св. Иоанна и св. Марка, но полностью их не закончил, ибо у св. Иоанна еще не хватало верхней половины, участники его бригады решили, после того как в Риме все успокоилось, добиться того, чтобы тот же Перино довел эту работу до конца. Но так как Перино был занят другим, он сделал к ней картоны и передал их Даниелло, который дописал незаконченного св. Иоанна и двух недостававших евангелистов, именно св. Луку и св. Матфея, а на середине свода написал двух путтов, держащих светильник, под аркой же оконной стены — двух летящих ангелов, которые, паря на распростертых крыльях, держат символы страстей Иисуса Христа, самую же арку богато украсил гротесками и очень красивыми обнаженными фигурами. В общем же он во всей этой работе показал себя с наилучшей стороны, хотя и потратил на нее очень много времени. А после этого, когда тот же Перино поручил ему целый фриз в зале дворца мессера Аньоло Массими с обильными лепными членениями и другими украшениями, в том числе историями о подвигах Фабия Максима, он так себя показал, что синьора Елена Орсини, увидев эту работу и услышав множество похвальных отзывов о таланте Даниелло, поручила ему роспись своей капеллы в римской церкви Тринита, находящейся на том холме, где обитают монахи ордена св. Франциска ди Паоло. Даниелло же, приложив по сему случаю все свои усилия и заботы к тому, чтобы оставить после себя произведение редкостное, которое могло бы создать ему имя выдающегося живописца, не поскупился потратить на эту работу труды многих лет.