Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

– Разве любить тебя преступление.

– Конечно, когда дурен, глуп и зол, как Евтихий.

– А так это Евтихий, я разделяю с тобой твое отвращение, но не все же адвокаты дурны, глупы и злы.

– Наконец, чего же ты от меня хочешь?

– Я люблю тебя.

– О! о! и ты тоже.

– Тоже?.. нет я люблю тебя не так как Евтихий. У меня есть сердце; у меня есть разум: я тебе посвящаю их.

Куртизанка презрительно пожала плечами.

– Сердце, разум, да что же я из них сделаю? Больше ты ничего не можешь мне предложить?

– Нет, я имею еще нечто.

– Что же?

– Мою кровь, Фрина. Я предлагаю тебе торг!

– Какой?

– Ты ненавидишь Евтихия; отдай мне одну ночь,– одну только… и я убью его.

Фрина нисколько секунд смотрела в глаза Гипериду.

– Если б я тебя поймала на слове, то тебе было бы очень не ловко.

– Попробуй.

– Хорошо я принимаю, только я хочу назначить порядок условий. Убей Евтихия, тогда я подарю тебе не одну, а десять ночей.

– Десять невозможно, – возразил Гиперид. – Евтихий подлец: он не будет драться, что бы ни сказал я ему и что бы не сделал; а потому я должен буду убить его без борьбы – следовательно меня арестуют и заключат в тюрьму, а потом умертвят как виновного в убийстве.

– А! ты уж трусишь.

– Я не страшусь смерти; я страшусь только того, что приобретя награду, не буду, вследствие смерти, иметь возможности получить ее… Но ты приказываешь…

Гиперид встал.

– Куда идешь ты? сказала Фрина.

– К Евтихпо.

– Нет; я раздумала; я не хочу, чтоб его убивали. Я хочу предложить совершенно иной торг, чтобы принадлежать тебе.

– Говори.

– Не здесь. Вечерний воздух начинает быть холоден. Дай мне руку и взойдем в дом. – Фрина провела адвоката в свою спальню, которых в ее доме было множество; но эта, как позже узнал Гиперид, сохранялась для самых близких друзей.

Фрина возлегла на ложе.

Вслед за тем, смотрясь в медное зеркало, она обратилась к своему сотоварищу, сказав ему:

– Ты сейчас мне сказал, что ты образован; докажи же мне сначала каким образом можно быть мне приятным,– мне, которая сделала ремесло из очень дорогой продажи своего тела?

Гиперид вздохнул.

– Увы, Фрина! – ответил он. – Твое требование слишком трудно.

– Так трудно, что ты отказываешься. Ты удивляешь меня! Однако ты мог бы доказать это.

– Любовь бессловесна.

– Каким же образом?

– Я дозволяю тебе испробовать все те отношения, вследствие которых я могу быть счастлива, будучи любимой тобой.

Гиперид приблизился к постели и склонился к куртизанке таким образом, что его дыхание взвевало ее душистые волосы.

– Да, – прошептал он,– да, Фрина, ты можешь быть счастлива моею любовью, ибо она такова, подобной которой ты не встретишь. Ты улыбаешься… ты полагаешь, что я хвастаюсь… Искусная в науке любить, ты не веришь, что есть люди, способные чему-нибудь научить тебя?..

Ты заблуждаешься! Истинная любовь обладает наслаждениями, принадлежащими только ей… Закрой на минуту свои насмешливые глаза и сожми свои улыбающаяся губы.. Потом когда я скажу тебе: «взгляни!» если ты сама не увидишь в зеркале какого то особенного выражения на своем лице,– тогда я солгал и пожирающий меня огонь бессилен оживить тебя, жестокая статуя.

Уступая желанно Гиперида, Фрина закрыла глаза и согнала с лица улыбку. Через нисколько минут, открыв свои длинные ресницы, куртизанка взглянула в зеркало и вскрикнула от изумления.

На самом деле, ее физиономия говорила, что-то новое; она чувствовала что-то, чего никогда не ощущала.

Никогда!.. Нет, некогда поцелуи Евтиклеса производили на нее такое же сладостное ощущение…

Но ей сейчас было уже двадцать четыре года; восемь лет прошло с того времени; она позабыла.

– Ну? – спросил Гиперид.

– Ты прав, – ответила она, снова сделавшись госпожой самой себе.– Ты любишь меня, и я думаю, что я могла бы тебя полюбить. Ты доказал мне, что ты смышлен. Это хорошо. Но это еще не все. Я требовательна! Мне нужно иное доказательство твоей страсти. Я его потребую от твоего сердца.

– Требуй! оно готово!

– Мы увидим.

Она как то особенно ударила в ладоши. Вошел невольник и по ее знаку поставил около постели стол из полированного дерева,– ножки которого были из слоновой кости и имели форму львов,– а на этот стол чашу и сосуд. Потом он удалился.

Тогда, указывая на них рукой Гипериду, который следил любопытными глазами за этой сценой, Фрина сказала ему:

– Знаешь, что в этом сосуде!

– Откуда я могу знать! – возразил Гиперид.– Икарское или Корцирское вино, которого ты любишь выпить вечером нисколько глотков.

– Нет, там не вино. Слушай Гиперид, минуту назад ты считал меня за жестокую статую. Я не статуя, но я жестока. Ты предложил мне жизнь Евтихия за одну ночь счастья… Я отказалась… Но ты также предлагал свою: я принимаю… В этом сосуде яд, страшный и приятный яд; он не причиняет страдания. Через несколько часов после приёма ты тихо заснешь… А мне хочется, чтоб завтра все Афины повторяли: «У Гиперида не было денег, чтоб заплатить Фрине, он заплатил ей своею жизнью!»

Гиперид взял твердой рукой чашу.

– Лей! – сказал он.

Она налила.

Он хотел выпить, но она остановила его.

– Погоди, – проговорила она.– Подумай… Это не пустая игра: ты умрешь.

– Через сколько часов?

– Через пять или шесть.

– Пять или шесть вечностей наслаждешя!.. За нашу любовь, Фрина! – и он сразу осушил чашу, далеко отбросив ее.

– Теперь я достоин тебя?

– Да, – ответила она, подавая ему руку. – Я люблю тебя! Я твоя…

На рассвете Гиперид проснулся.

Первый взгляд его встретил улыбку Фрины.

– Так я не умер? – весело вскричал он.

– Ты пожалеешь об этом!

– Нет, потому что в могиле, я бы не мог бы уже любить тебя..

Эта ночь любви имела много, сестер. И Фрина не скрывала нежной привязанности к Гипериду: она повсюду являлась с ним.

Это было неблагоразумно, потому что она знала злость Евтихия. К печали причиненной презрением Фрины прибавилась ярость при виде ее любовником собрата по профессии. Однажды, когда она прогуливалась с одной своей подругой, к ней подошел Евтихий.