Жизни, не похожие на мою

И как же поступает судья малой инстанции? В принципе, у него не так уж много места для маневра. Он прекрасно видит, что одну сторону представляет загнанный в угол бедняк, другую — крупное, беспощадное кредитное учреждение, но оно по определению не обязано сентиментальничать и кого-то жалеть, как, впрочем, и сам судья. Между бедняком и крупной конторой заключен договор, и роль судьи заключается в обеспечении выполнения договорных обязательств: он должен либо заставить должника платить, либо принять решение описать его имущество. Проблема заключается в том, что должник чаще всего оказывается неплатежеспособным и даже не подлежащим обращению взыскания, то есть обладает лишь самым необходимым для выживания. До середины XIX века выходом из тупика было заключение должника в долговую тюрьму. Этьен рассказал мне, что это установление было упразднено не из соображений гуманности, а прежде всего потому, что содержание заключенных возлагалось на их кредиторов, а не на государство, и экономические интересы возобладали над чувством удовлетворения от вида должника, упрятанного за решетку. В наши дни существует другое вариант — комиссия по сверхзадолженностям.

Этьен еще учился в Национальной школе по подготовке и совершенствованию судебных работников, когда в 1989 году под давлением крайней социальной необходимости в каждом департаменте страны согласно закону Нейерц [38] были созданы комиссии, отвечавшие за поиск решения в тех случаях, когда его, по всей очевидности, не существовало. В глазах преподавателя, потешавшегося над потребительским правом, имевшим репутацию незаслуженной подпорки для дураков, введение совершенно скандального с юридической точки зрения новшества — права не платить по долгам — выглядело почти что концом света. Теоретически, речь шла о другом — об оценке возможностей должника делать ежемесячные выплаты при условии затягивания пояса и предложении заинтересованным сторонам, как должнику, так и кредитору, графика погашения долгов. На самом деле, после жонглирования отсрочками, переносами и продлениями сроков выплат наступал момент, когда говорить можно было только о ликвидации долгов. Спустя пятнадцать лет, когда ситуация ухудшилась еще больше, этот юридический казус окончательно оформился c принятием закона Борлоо [39] , вводившего в судебную практику «процедуру персонального восстановления», известную также под названием «гражданская несостоятельность». С этого момента к физическим лицам стал применяться принцип коммерческого банкротства. Иными словами, если при рассмотрении их дел сложившаяся ситуация расценивалась как «совершенно безнадежная», — а вынесение такого заключения в любом случае представляется крайне спорным, — их долги просто-напросто аннулировались, и кредиторам ничего не оставалось делать.

38

Закон Нейерц от 31 декабря 1989 г. — закон, введенный по инициативе министра торговли, ремесел, потребления и социального хозяйства Вероник Нейерц, направленный на предотвращение возникновения сверхзадолженности и оказание помощи ее жертвами. Закон был отменен 14 декабря 2000 г. за исключением большинства статей, определяющих комплекс предупредительных мероприятий, к которым относятся комиссии по сверхзадолженностям. Его заменила процедура индивидуального восстановления, применявшаяся при рассмотрении документов в тех случаях, когда «ситуация представлялась совершенно безнадежной». — Прим. пер.

39

Французский закон № 2003-710 от 1 августа 2003 г. «О направлении и планировании городского развития и реконструкции городов», опубликованный в «Журналь Оффисьель» 2 августа 2003 г., известный как «закон Борлоо». Своим названием закон обязан Жану-Луи Борлоо, французскому политическому деятелю, депутату Национального собрания Франции, председателю Радикальной партии. — Прим. пер.

Ничего подобного еще не было в 1997 году, когда Этьен приехал во Вьен. Но общества потребителей и парламентарии, как левые, так и правые, активно работали в этом направлении, выступая против лоббирования кредитных учреждений. В качестве примера они приводили Эльзас и Мозель, где подобная практика применялась уже много лет, и катастрофы не произошло — земля не сошла со своей оси. С 1998 года закон Обри сделал возможным частичное освобождение от долгов, и этот путь все чаще и чаще стали рекомендовать комиссии по сверхзадолженностям. Следовать этим рекомендациям или нет зависело от судьи, его взглядов на право и жизнь.

Во Вьене я посетил слушания нескольких дел по сверхзадолженностям. К тому времени Этьен уже не занимался судопроизводством, и председательствовал на тех судебных заседаниях судья Жан-Пьер Риё. Он был предшественником Жюльетт на этой должности, и после ее смерти был назначен временно исполняющим обязанности судьи. Этьен проработал с ним два года и отзывался о нем наилучшим образом. «Ты сам увидишь, — сказал он, — Риё — моя полная противоположность, но он знает, где он». В устах Этьена странная фраза «он знает, где он» являлась комплиментом самого высокого достоинства. Сначала я не улавливал ее смысл, но теперь он стал для меня понятнее, и причина того, несомненно, заключается в том, что я сам стал лучше понимать, где я. Жан-Пьер Риё — пятидесятилетний здоровяк, в прошлом регбист и воспитатель малолетних правонарушителей, ставший судьей уже в зрелом возрасте, любил вспоминать, что до 1959 года судья малой инстанции назывался мировым судьей. Смысл своей профессии он видел в примирении сторон и поиске путей, позволяющих людям договариваться между собой. А еще ему очень нравились выезды на места совершения правонарушений, к сожалению, из-за нехватки времени они проводились все реже и реже. Допустим, человек обращается к вам с жалобой: «Фирма „Пупкин“ установила мне ворота с электрическим приводом, но они не работают». Что вы делаете? Вы отправляетесь посмотреть на эти ворота. Вы вызываете машину, берете с собой секретаршу, звоните на фирму «Пупкин», чтобы они тоже приехали по указанному адресу и, если повезет, договариваетесь подписать на месте протокол о соглашении сторон, после чего все отправляются пропустить по стаканчику. Такой крестьянский стиль работы был чужд Этьену. Он не любил разъезжать по всякого рода вызовам. Ему нравилось право в чистом виде, тонкость юридического рассуждения, тогда как Жан-Пьер охотно соглашался выступать в роли выездного юриста. «Я ничего не понимаю в праве, — пожимал он плечами. — Я лишь хочу, чтобы люди не жульничали и не крали».

В отличие от судебных заседаний по гражданским делам, проходивших в большом зале суда, слушания по сверхзадолженностям проводились в маленьком помещении, прозванном библиотекой из-за того, что там на единственном стеллаже пылились несколько томов законов. На секретаре суда красовалась мантия и кружевные брыжи, зато судья сидел в рубашке без пиджака. Глядя на него, можно было подумать, что находишься в офисе Национального агенства по безработице или какого-то социального учреждения, и то, что посетитель мог видеть и слышать там, лишь усиливало это впечатление.

Ситуация не предполагает обилия вариантов. Допустим, люди подали документы в комиссию по сверхзадолженностям — источник информации для Банка Франции в каждом департаменте («можно подумать, у Банка Франции нет других дел», — заметил Жан-Пьер). Вполне возможно, что их досье будет объявлено не подлежащим принятию, и они обжалуют это решение. Может статься, его примут, и комиссия разработает график погашения долгов, но один или несколько кредиторов оспорят его, ибо он уменьшает или даже аннулирует их долговое требование. Наконец, существует вероятность того, что судья узаконит план комиссии без всяких слушаний.

Прежде чем секретарь суда пригласила клиента в зал заседания, Жан-Пьер бросил взгляд на обложку папки с документами. Величина графы с именами кредиторов позволяла оценить размер ущерба. Поскольку речь шла о мадам А., он кивнул головой — бывало и хуже.

Мадам А. — сорокапятилетняя толстушка в обтягивающем зелено-лиловом спортивном костюме, с короткой челкой на лбу и большими очками причудливой формы на носу явно чувствовала себя не в своей тарелке. Задавая вопросы, Жан-Пьер всячески старался ее успокоить. «Ну, хорошо, — добродушно сказал он, — давайте посмотрим, что мы можем для вас сделать». И уже по его тону было понятно, что он как-то попытается помочь. Мадам А. зарабатывала 950 евро в месяц, работая санитаркой, растила двоих детей шести и четырех лет, получала на них пособия, а также субсидию на оплату жилья, но, поскольку она работала, субсидия была уменьшена, и теперь покрывала всего лишь треть квартирной платы. Ситуация стала критичной, когда три года назад она развелась с мужем, поскольку все расходы выросли вдвое. Когда Жан-Пьер спросил, есть ли у нее машина, женщина напряглась, почувствовав в этом вопросе опасность — на машину можно было наложить арест — и поспешила объяснить, что автомобиль ей крайне необходим, чтобы ездить на работу. Жан-Пьер ответил, что никто не собирается трогать ее машину, тем более, что ей больше десяти лет и она, пардон, не стоит даже ломаного гроша. Ну, а что насчет пособия по присмотру за детьми? Вы его получаете? Да, смущенно призналась мадам А., словно в этом было что-то постыдное.

На основании полученных сведений комиссия высчитала по таблице, предусмотренной Трудовым кодексом, ту часть ее доходов, что могла быть отведена на возмещение долгов — 57 евро в месяц. Вместе с невыплаченными налогами задолженность Государственному бюро по обустройству и строительству во Вьене, сдававшему ей квартиру, банку «Креди Мюнисипаль де Лион» и кредитным учреждениям «Франс-Финанс» и Cofinoga составляла 8675 евро. По расчетам комиссии выходило, что за десять лет мадам А. может возместить не более 6840 евро. Оставались еще 1835 евро, и комиссия предлагала этот долг ликвидировать. Но тогда требовалось определить, кто из кредиторов понесет ущерб. Прежде всего, должны быть уплачены налоги, таков закон. За ними идет Государственное бюро Вьена по обустройству и строительству — кредитор с социальной направленностью, поэтому разорять его нет никакого резона. Значит, ни с чем остаются «Креди Мюнисипаль», «Франс-Финанс» и Cofinoga. Им-то комиссия и направила письма с соответствующим предложением. Два учреждения на них никак не отреагировали, что означало их согласие. Зато «Франс-Финанс» ответил протестом, и мадам А. это сильно обеспокоило, потому что кредиторы выслали ей очень жесткое письмо с утверждением, будто она не хочет платить, хотя им известно, что она в состоянии вернуть долг. «У вас есть письмо?» — спросил Жан-Пьер. Шмыгая носом, мадам А. порылась в целлофановом файлике, который не выпускала из рук, словно это был спасательный круг. Жан-Пьер пробежал письмо глазами и спросил, общались ли кредиторы с ее соседями, звонили ли ей на работу. Ответ был утвердительный. «Хорошо, — сказал Жан-Пьер. — Сейчас я объясню вам, как мы поступим. Я должен вынести решение не позднее двух месяцев, таков закон, но я предпочитаю сообщить его вам прямо сейчас. Прежде всего, я приму предложение комиссии. Это значит, что я аннулирую ваш долг перед „Франс-Финанс“, тем самым они лишатся права посылать вам письма, звонить на работу и беседовать с соседями. Если они это сделают, то нарушат закон, и тогда вы сможете прийти ко мне с жалобой. Теперь, что касается вас: вы должны ежемесячно выплачивать 57 евро налоговой инспекции и Государственному бюро по обустройству и строительству. Эти выплаты обязательны и не подлежат обсуждению. Пока вы это делаете, пока вы скрупулезно соблюдаете график, вам не о чем беспокоиться. Следующий момент: вы не должны брать новых кредитов. Никаких. Вам все ясно?» Мадам А. все поняла и с облегчением удалилась.

Как только за ней закрылась дверь, Жан-Пьер вздохнул и сказал: «Не сомневаюсь, она будет делать все, что сможет. Только я не уверен, что у нее все получится. Хотелось бы мне знать, как выкрутиться в ситуации, когда получаешь 950 евро в месяц, имеешь двух детишек, платишь полтора евро за литр бензина, ибо без машины никак не обойтись — она нужна, чтобы ездить на работу, при этом квартплата растет, а субсидия на оплату жилья снижается. Меня разбирает смех, когда всякие балаболы утверждают, будто план по выходу из сверхзадолженности — это пустяк, вам списывают долги и баста! На самом деле жизнь превращается в ад, ты только и делаешь, что платишь, платишь в течение десяти лет, не можешь отложить ни гроша, взять кредит, улучшить бытовые условия. Все подсчитано настолько точно, что ты не имеешь права на ошибку: малейший непредвиденный расход превращается в катастрофу. Стоит расслабиться хоть на миг, и ты покойник. Поверь: большинство из тех, кто приходит сюда, непременно возвращается. С ней, надеюсь, все будет хорошо, но эти… ты только взгляни на список».

На обложке дела супругов Л. я насчитал не меньше двадцати кредиторов, среди них были банки, арендодатели, кредитные учреждения, владельцы СТО и даже мелкие торговцы. Супружеская пара пользовалась кредитом, где только можно, и не смотря на то, что по отдельности размеры задолженностей не впечатляли, общая сумма выглядела очень внушительно. Месье и мадам Л. вошли в зал. Обоим было около тридцати, мужчина отличался крайней худобой и землистым цветом лица, его левую щеку периодически сотрясал нервный тик, зато румяная пышнотелая дама являла полную противоположность своему мужу, и если мадам А. на протяжении всего заседания едва сдерживала слезы, то она пребывала в полной апатии. Как выяснилось, пара недавно рассталась, но отвечать по долгам решила совместно. За женщиной сохранилась квартира, где она проживала с четырьмя детьми, мужчина ночевал в неисправной машине. Дама несколько месяцев работала официанткой, а ее бывший муж — агентом по продаже товаров на дому: пытался сбагривать огнетушители весом больше пятидесяти килограммов старикам, которые не могли даже приподнять их. Его уволили из-за низкого уровня продаж, а она оставила работу из-за сломанной машины: кафе закрывалось поздно ночью, когда автобусы уже не ходили, и добраться домой было не на чем. В довершение ко всему, оба оказались серопозитивны. Напрашивается вопрос, почему при ограниченных размерах социальной помощи, наличии крупного долга и практически нулевой надежде на «погашение всей задолженности в случае восстановления имущественного состояния», согласно действующей юридической формулировке, для них не установили факт гражданской несостоятельности, что означало бы списание всех долгов, а направили в комиссию по сверхзадолженности, не обладающую такими полномочиями. Долг четы Л. составлял почти 20000 евро. Их платежеспособность оценили — один Господь знает, как — в 31 евро в месяц. Этого оказалось достаточно, чтобы разработать десятилетний график погашения долга без малейшей надежды на его соблюдение. Но сверх того они ничего не просили, было видно, что люди измотаны и нуждаются в передышке, в нескольких неделях жизни без давления со стороны фирм по взысканию задолженностей, пустивших в ход все средства, несмотря на очевидную неплатежеспособность должников: на их почтовый ящик клеились броские красные стикеры, об их проблемах информировали соседей и даже приставали к детям с требованием передать родителям: «Если они не вернут долг, вас выгонят из дома. Папа и мама любят вас, они не хотят, чтобы вы ночевали на улице, поэтому попросите их заплатить то, что они должны. Может быть, они послушают вас, своих детей». «Мне не впервой сталкиваться с такой грязью, так все и происходит, — добавил Жан-Пьер, — но хуже всего то, что негодяи, занимающиеся этим сволочным делом, — такие же бедолаги, как и их жертвы. Их каждую неделю видишь в комиссии по сверхзадолженности, а когда спросишь, чем они занимаются, то выясняется, что на условиях почасовой оплаты они ишачат на конторы по вышибанию долгов, но как только в оборот берут их самих, не могут сообразить, что к чему». Короче, Жан-Пьер спросил у Л., не лучше ли будет, если он вынесет решение об их гражданской несостоятельности, и пояснил, что это означает списание всех долгов, но бывшие супруги отказались: все документы уже собраны, и они слишком устали, чтобы все начинать сначала. Жан-Пьер только вздохнул: «Но вы уже видели свой график погашения задолженности? Видели, что должны ежемесячно выплачивать по 31 евро?» Последовал утвердительный кивок с коротким «да», и у меня сложилось впечатление, что, скажи он 310 или 310000 евро, ответ был бы таким же. Прежде чем отпустить посетителей, Жан-Пьер решил убедиться, что они находятся под надзором служб социальной помощи, и где-то есть люди, к которым при необходимости они могут обратиться. Месье и мадам Л. снова ответили «да, да» и торопливо вышли, словно не могли больше находиться в этом зале и отвечать на неприятные вопросы. Установленный для них график погашения задолженности и официальная повестка были разосланы всем кредиторам. С возражением выступило только одно кредитное учреждение, но никто из их представителей в суд не явился: скорее всего, там трезво оценили ситуацию и посчитали дело заведомо проигрышным. Однако, выйдя из зала, чтобы пригласить следующих клиентов, секретарь суда вернулась с удивленным лицом в сопровождении мужчины в клетчатой рубашке. Он также пришел по делу месье и мадам Л., получив соответствующую повестку. Мужчина работал в «Интермаркете», и на него повесили два чека без покрытия на сумму 280 евро. Услышав это, я подумал, что «Интермаркет» не обеднеет, если недосчитается 280 евро. Но все оказалось не так просто: на самом деле речь шла не об «Интермаркете», а о небольшом продовольственном магазине самообслуживания, с которым был заключен договор о переуступке права пользования товарным знаком. Этот мини-маркет находился в Сен-Жан-де-Буме, небольшой деревне неподалеку от Розье, а мужчина в клетчатой рубашке был вовсе не циничным представителем крупной торговой фирмы, а низкооплачиваемым наемным работником, и если в кассе недосчитаются 280 евро, ему придется заложить эту сумму из своего кармана. Мужчина столкнулся с Л., когда они выходили из здания суда, он узнал их и, не скрывая разочарования, признал, что выглядели они не лучшим образом. «Вы сами это сказали, — со вздохом подтвердил Жан-Пьер, — поэтому я не собираюсь рассказывать вам байки. К сожалению, наступил момент, когда мы можем лишь констатировать факты. Мне не по силам тягаться с Банком Франции, я не могу найти деньги там, где их нет. Взгляните на опись: множество кредиторов, практически нет доходов, четверо детей, так что…» «Так что?» — переспросил работяга из деревенского мини-маркета. «А то, что вы видели график погашения. Банк Франции предложил им возместить часть долгов, остальные будут списаны». После непродолжительного молчания мужчина расстроенно пробормотал: «А-а… значит, вот так». И хоть он понимал, что рассчитывать на иной исход не приходилось, такой финал был ему не по душе, но особенно больно задевало то, что судья выступал в поддержку предложенного решения. С документом в руке Жан-Пьер встал с кресла, обошел стол и присел рядом с посетителем: «Смотрите, не все так плохо. График выплат рассчитан на 10 лет и, честно говоря, кажется мне несколько сомнительным, если учесть неустроенность их жизни. Но, обратите внимание: то, что они должны вам, списанию не подлежит. Согласно плану, пятьдесят три месяца вы не получаете ничего — за это время возмещаются долги приоритетным кредиторам, — затем девять месяцев вам выплачивают по 31 евро. Вполне вероятно, вы вернете ваши деньги через четыре года с хвостиком. Я не могу вам этого обещать, я не знаю, что с ними будет через четыре года, но это возможно». Мужчина в клетчатой рубашке ушел; разговор с судьей оптимизма ему не добавил, но и не лишил надежды.

Этьен осваивал профессию судьи малой инстанции рядом с Жан-Пьером. По существу, они придерживались одних взглядов на юриспруденцию. Они считали, что кредитные учреждения заходят слишком далеко, и при любом удобном случае не упускали возможности их прижучить. Но они шли наощупь, пытались решать проблемы точечно, не подводя под них юридическую базу, не стараясь создавать прецеденты. Позднее Этьен узнал, что другой судья малой инстанции, Филипп Форе, превратил свой суд в Ньоре в настоящий форпост защиты прав потребителя. Этьен знал себе цену, он не намеревался скромно стоять в сторонке и потому никогда не стеснялся спрашивать, если чего-то не понимал, или же брал пример с тех, кто обладал большим опытом и знаниями. Он связался с Форе и взял на вооружение его методы, существенно отличавшиеся от эмпирического подхода Жан-Пьера.