Жизни, не похожие на мою

Форе закончил Национальную школу по подготовке и совершенствованию судебных работников в один год с Этьеном, но сразу же попал на пост судьи малой инстанции; как раз в это время на местах начали создаваться комиссии по сверхзадолженности. Несмотря на происхождение из бедной семьи, а может именно по этой причине, Форе испытал потрясение после знакомства с новым законом. Его суть шла вразрез со всем тем, чему его учили на протяжении долгих лет учебы — неукоснительно соблюдать договора и уважать право, не предназначенное для дураков. Относительно последнего, его мнение вскоре изменилось: право существовало и для дураков, для невежд, для всех тех, кто подписал договор, но кого все-таки «кинули».

Однако, для борьбы с жульничеством существовал специальный закон, известный как закон Скривенер. Принятый в 1978 году во время президентства Жискара д’Эстена, он отличался не столько либеральной, сколько социал-демократической направленностью, в том смысле, что ограничивал неприкосновенную до того свободу договоров.

По чистой либеральной логике, все люди свободны, равны и являются достаточно взрослыми, чтобы договариваться между собой без участия государства. По чистой либеральной логике, домовладелец имеет полное право предложить своему квартиросъемщику арендный договор, согласно которому в любой момент может выставить его на улицу или вдвое увеличить арендную плату, потребовать гасить свет в семь часов вечера или носить ночную рубашку, а не пижаму: коль скоро квартиросъемщик обладает симметричным правом не соглашаться с таким договором, все идет хорошо. Однако, закон принимает во внимание действительность и тот факт, что стороны, на самом деле, не так свободны и равны, как в либеральной теории. Один имеет, другой просит, у одного есть выбор, у другого нет. Именно поэтому арендные договора, как, впрочем, и кредитные, регулируются ограничениями. С одной стороны, кредиты нужно поощрять, так как они оживляют экономику, с другой стороны, нельзя позволять людям злоупотреблять ими, поскольку это разлагает общество. В общем, закон Скривенер объявлял неправомерными статьи, делавшие контракт чересчур кабальным, и обязывал заимодавца, поскольку именно он составляет контракт, выполнять ряд конкретных требований, использовать типовые образцы, указывать реквизиты, соблюдать требования удобочитаемости, одним словом, предпринимать шаги, необходимые для того, чтобы кредитополучатель имел хотя бы представление о том, во что он ввязывается.

Проблема заключалась в том, что кредитные учреждения, чью деятельность, как предполагалось, будет регламентировать закон Скривенер, его игнорировали, а потребители — те, кого он должен был защищать, — его просто не знали. Флоре изучил закон досконально и твердо решил, что заставит всех его соблюдать. Ни больше, ни меньше.

Открывая досье типа «Cofinoga против мадам имярек», большинство его коллег ограничивались констатацией фактов: действительно, мадам имярек больше не выплачивает ежемесячные взносы, предусмотренные договором; действительно, по условиям данного договора Cofinoga имеет основания для востребования основной суммы, процентов и пени; действительно, у мадам имярек нет ни гроша, но закон есть закон, договор есть договор, и, к сожалению, у меня, как судьи, нет иного выбора кроме как принять исполнительное решение, то есть наложить арест на имущество мадам имярек или направить ее в комиссию по сверхзадолженности.

Флоре меньше всего интересовали долги мадам имярек — он сразу принимался за договор. Противозаконные статьи он обнаруживал в контрактах довольно часто, а что до нарушений в их оформлении, то без них не обходился практически ни один документ. Закон требует, к примеру, чтобы текст договора печатался восьмым кеглем, на самом деле им там и не пахло. По закону продление срока действия договора должно предлагаться в письменной форме — об этом не было и речи. Флоре составил для себя таблицу наиболее часто встречавшихся нарушений и, находя их, помечал галочками в соответствующих клетках, а на судебном заседании объявлял: договор не стоит выеденного яйца. От удивления у адвоката Cofinoga глаза лезли на лоб. Если он находил в себе смелость, то пытался возразить: «Господин Председатель, но это же не ваша забота. Выдвигать возражения должен ответчик или его адвокат, вы не можете подменять его». Ответ Флоре был коротким: «Подавайте апелляцию».

Тем временем, он объявлял, что Cofinoga имеет все основания требовать возвращения основной суммы, но не процентов и пени. А ведь заемщик погашает прежде всего проценты и страховку. Если судья решает, что возврату подлежит только основная сумма, и что деньги, уже выплаченные заемщиком, таковой и являлись, он имеет полное право объявить заемщику, что его долг составляет, скажем, уже не 1500 евро, а 600, иногда вообще ничего, или даже Cofmoga должна ему некоторую сумму. От счастья мадам имярек падала в обморок.

В Ньоре эту юридическую технику внедрил в судебный процесс Филипп Флоре, Этьен занялся тем же во Вьене (я написал: «повторил его», но Этьен на полях рукописи сделал пометку: «И все же нет!» Принимаю к сведению.). Он с нескрываемым удовольствием применял ее на слушаниях по гражданским делам и в особенности на судебных заседаниях по сверхзадолженности, когда его пристрастие к выявлению нарушений и вынесению решения о потере права на проценты в корне меняло ход дела. Прежде всего, с точки зрения несчастного должника, высказывания типа: «Вы не можете платить, ваша ситуация непоправимо безнадежна, поэтому у меня нет другого выбора — я списываю долги» и «с вами поступили плохо, я исправляю допущенную ошибку» означают далеко не одно и тоже. Слышать и произносить второе намного приятнее, и Этьен не отказывал себе в этом удовольствии. Вместе с тем, после уменьшения общей суммы долга можно было приступать к составлению графика его возмещения: теперь он уже не выглядел таким утопическим. И в этом случае именно судья решал, кому возвращать долг в первую очередь, кому позднее, если получится, а кто вообще останется ни с чем. Это было политическое решение. Некоторые кредиторы могли остаться без денег не только потому, что у должников не хватало средств для погашения задолженности, но еще и потому, что не заслуживали этого. Потому что плохо себя вели, потому что имели сомнительную деловую репутацию, потому что в принципе жулики заслуживают, чтобы время от времени их обжуливали. Конечно, Этьен не говорил подобных вещей в открытую. Из числа кредиторов он предпочитал выделять тех, кому списание долгов нанесет серьезный ущерб, и тех, кто его даже не почувствует: с одной стороны — это владелец небольшой станции техобслуживания, небогатый частный арендодатель, мелкий торговец-франчайзер из Сен-Жан-де-Бурне, которые в случае неплатежа сами рискуют попасть в ловушку сверхзадолженности; с другой — крупное кредитное учреждение или большая страховая компания, в любом случае включавшая риск неплатежа в стоимость договора. Он считал, что мелкий поставщик, автомеханик, франчайзер из Сен-Жан-де-Бурне, раз обжегшись, перестанут доверять людям, никогда больше не пойдут им навстречу, и это приведет к нарушению социальных связей, тогда как именно в их сохранении Этьен видел роль судьи: делать все возможное, чтобы люди могли жить в согласии друг с другом.

Тем не менее, даже Жан-Пьер считал, что Этьен перегибает палку, и в шутку называл его Робеспьером или судьей-революционером. Он говорил: «Это слишком просто, но судья не должен делить мир на крупные недобросовестные заведения и неискушенных, загнанных в угол бедняков, равно как и безоглядно становиться на сторону последних». На это замечание Этьен отвечал словами Флоре: «Я всего лишь применяю закон». Да, он применял его, но на свой лад, помня выступление Бодо перед студентами Национальной школы по подготовке и совершенствованию судебных работников, оказавшую на него неизгладимое впечатление. Бодо, один из организаторов Профсоюза работников органов правосудия в шестидесятые годы, получил взыскание от министра юстиции — в то время этот пост занимал Жан Леканюэ [40] — за то, что обратился к молодым судьям с такой речью: «Будьте пристрастными. Чтобы сохранить равновесие между сильным и слабым, между богатым и бедным, а весят они отнюдь не одинаково, поступайте так, чтобы чаша весов склонялась в нужную сторону. Будьте заранее настроены в пользу женщины, а не мужчины; должника, а не кредитора; рабочего, а не работодателя; вора, а не полиции, участника судебного разбирательства, а не судебной системы. Закон можно истолковать по-разному, он скажет то, что вы вложите в его уста. Разбираясь с вором и обокраденным, не бойтесь наказать потерпевшего».

40

Жан Адриен Франсуа Леканюэ (1920–1993) — французский христианско-демократический либерально-центристский политик и государственный деятель. Участник антинацистского Сопротивления, Праведник мира. Видный идеолог и организатор правоцентристских сил. Член французского правительства в 1945–1951 и 1974–1977 гг., министр юстиции и министр планирования при президенте Жискар д’Эстене. Депутат Национального собрания (1951–1955), сенатор (1959–1993), депутат Европейского парламента (1979–1988). Мэр Руана в 1968–1993 тт. — Прим. пер.

Что касается адвокатов банков и кредитных учреждений, то они выходили из зала суда растерянными и в то же время взбешенными. Им предстояло объяснять своим клиентам, что они проиграли, хотя раньше в подобных случаях всегда брали верх, из-за одноногого судьи, председательствующего в суде Вьена и оказавшегося редкостным занудой: он измеряет высоту букв и разводит руками — сожалею, но здесь не восьмой кегель, а потому прощайте проценты и штрафные неустойки. Если ход с восьмым кеглем не срабатывал, он находил что-либо другое: пощады не было ни одному договору. Неподалеку, в Бургуэне, имелся еще один суд малой инстанции, и судья там был полной противоположностью Этьену: кредиторы всегда уходили от него удовлетворенными. По этой причине они из кожи вон лезли, стремясь обойти правила территориального деления и подать свои дела на рассмотрение понимающему человеку: жесткому к бедным, мягкому к богатым, шутил Этьен, но, конечно же, судья из Бургуэна себя таким не считал и мог бы сказать о себе то же самое, что говорили Этьен и Флоре: я применяю закон. В 1998 или 1999 году такой способ его применения еще главенствовал в судопроизводстве. Судьи из Ньора и Вьена даже среди своих коллег слыли леваками и бунтарями. Однако, ситуация начинала меняться к лучшему.

По данным Флоре выходило, что кредитные учреждения имели приблизительно два процента неоплаченных задолженностей. Такие убытки соответствовали принятым нормам и, как правило, заранее закладывались в сумму договоров. Они не мешали заимодателям спать спокойно. А вот настоящую угрозу и серьезное беспокойство вызывал риск широкого распространения неплатежей. Кредиторы прекрасно знали, что 90 % их контрактов составлены с нарушением закона. Пока во Франции есть два-три судьи, вскрывающих нарушения и действующих вопреки интересам кредитных организаций, это еще ничего, тем более, что их решения зачастую признаются недействительными в результате подачи апелляции. Но, если их будет пятьдесят или сто, дело примет совсем другой оборот. Это может обойтись кредиторам очень дорого.

Такие перспективы воодушевляли Этьена и Филиппа Флоре. Они видели себя одновременно Давидами, сокрушающими кредитного Голиафа, и первопроходцами, уверенными, что за ними неизбежно последуют остальные. Они распространяли копии своих судебных решений среди членов Ассоциации судей малой инстанции, стараясь перетянуть как можно больше коллег в свой лагерь. Каждый новый сторонник означал победу, приближавшую их к критическому моменту, когда судебная практика даст крен в нужную сторону, а банки испытают настоящее потрясение.

В тот день, когда представители крупного кредитного учреждения попросили Этьена встретиться с ними, он испытал чувство настоящего торжества. На встрече, состоявшейся в их офисе, присутствовали четыре человека: два топ-менеджера компании, причем один из них специально приехал из Парижа, и два адвоката из Вьена. Меня так и подмывает описать эту встречу, как сцену из полицейского боевика. Сначала все шло спокойно, кто-то из хозяев даже пошутил: «Значит, это вы — нарушитель спокойствия?» Но очень скоро шутки сменились скрытыми, а затем и вовсе откровенными угрозами. В ход пошли запугивание и попытки подкупа. Мужчина в костюме и фетровой шляпе говорил, расхаживая из угла в угол. Одноногий судья невозмутимо наблюдал за ним. Наконец, разговорчивый тип остановился перед судьей и, кривя губы, процедил: «Я вас раздавлю». Он схватил со стола какую-то безделушку и смял ее побелевшими цепкими пальцами, потом разжал кулак и бросил обломки на пол: «Я раздавлю вас точно так же». На самом деле все происходило совсем не так. Беседа была любезной и тактичной, как это принято в приличном обществе. Оба менеджера признали, что судебные постановления, вынесенные во Вьене, их обескураживают и раздражают, более того, они опасаются, что количество подобных решений будет расти как снежный ком, — как раз на это и рассчитывал Флоре. Кроме того, если двигаться в этом направлении, кредит станет невозможным, разве кто-нибудь от этого выиграет? Но они собрались здесь не для того, чтобы излагать свои взгляды на правовые аспекты судопроизводства, скорее, они хотели бы попросить совета. Как избегать спорных моментов? Что делать, чтобы не нарушать закон?