Жнецы Грез
Шрифт:
На заднем сидении был Васька Мутный - бледный, будто извалянный в тальке. С той самой дырой во лбу, подаренной ему в день рождения лично Калачом. Синяя полоска губ изогнута в ужасающей усмешке. В глазах играли зловещие
Матьтую!
фиолетовые огоньки. Во взметнувшейся руке давно помершего дельца дрожал револьвер, направленный на бывшего однокашника. Не говоря ни слова, мертвец нажал на курок.
– Бля!
– ошарашенный старик увидел вспышку выстрела, рефлекторно пригнулся, вильнув рулем вправо.
Вспышка была... Но звук он услышал спереди.
Чо за, матьтую, нахер?
никого! Глаза застил темный туман избытка кислорода, который ожившие легкие принялись хватать с жадностью заморенного голодом узника. Для пущей уверенности он обернулся и осмотрел сидение. Плащ бесцеремонно демонстрировал атлас подкладки.
И тут он заметил в заднее стекло небольшой черный бугорок на подтаявшем грязном сугробе у обочины. Чуть дальше на дороге валялась, судя по очертаниям, разрозненная пара обуви. Фиолетовый блеск глаз Васьки в его голове размыло мутной волной отчаяния.
– Матьтую! Этого только, матьтую, не хватало! Матьтую!
– пропыхтел старик.
Он вышел из машины в опускающийся с неба морозный воздух и зашагал
Зачем? Просто садись, матьтую, в машину и уезжай!
к горе-пешеходу. На остановке стоял ларек с тяжелыми замками на ставнях. Один из тех, отвратительно-желтых, с потертой многоголосой вывеской: хлеб, продукты, сигареты, пиво, к чаю - все, что угодно, за нашу национальную, крепко стоящую на ногах, валюту.
Из за него появилась темная фигура и побежала навстречу, смешно загребая ногами. Осмотрительность убийцы только теперь, встрепенувшись, оглянулась по сторонам - никого. Странно. Времени ведь только часов шесть.
– Эй! Эй, ты!
– орал на бегу бомжеватого вида мужик.
– Смотри, куда едешь, баран! Это же пацан еще совсем! Пацан!
В ответ виновник аварии и еще кучи смертей направил на него пистолет. Тот ничуть не испугался, упал на колени рядом с распростертым тонким телом бедняги. Одна его нога была изогнута под неестественным углом.
– Да! Стреляй, гандон! По мне в чеченских горах и не такие пидоры стреляли! Давай! Мне терять нечего! А вот тебе...
– он ткнул пальцем в Калача.
– Менты и врачи уже на подходе!
И в подтверждение его слов из за поворота, метрах в трехстах, появились синие проблески. Следом завыла сирена. Лицо убийцы исказила гримаса досады и ярости. Он кинул в ветерана бессмысленную бравурную фразу:
– Мы с тобой еще, матьтую, увидимся, стукач!
И через пару секунд двигатель взревел опять и машина рванула с места, оставляя за собой сизый шлейф выхлопов. Серая "буханка" с красной полосой на борту тормознула у места аварии, "бобик" с синей полоской помчался погоню, которой суждено было закончится
меньше, чем за минуту.– Еще никогда, матьтую, Штирлиц не был так близок провалу! Хер меня возьмете, матьтую, гады!
– с азартом крикнул старик в несущейся "импрезе" и по привычке глянул в зеркало заднего вида.
На сидении опять сидел Васька. Встретив взгляд своего убийцы, он обнажил оба ряда желто-коричневых зубов, но губы его не остановились и медленно расползались дальше. На пунцовых деснах копошился рой маленьких белых личинок. Салон заполонил отвратительный смрад гнилых зубов и тухлого мяса. Из дырочки повыше правого, все так же мерцающего фиолетовым, глаза, струилась густая черная кровь.
Распаленный погоней водитель сначала что было сил сжал веки и помотал головой, но открыв глаза увидел Мутного на том же месте. Калач схватил с соседнего кресла пистолет и, обернувшись к нему, заорал:
– Да сдохни ты, матьтую, уже! Сдохни! Сдохни!
– каждый выкрик он сопровождал ударом по спусковому крючку. Он выпустил всю обойму в скрытый дорогим черным костюмом корпус мертвеца. Тот даже не дрогнул и продолжал брызгать вонючим смехом между сочащихся кровью челюстей и лишь ткнул пальцем влево, мол: "Посмотри-ка на дорогу, друг!"
Сквозь заполонивший голову звон в ушах прорвался приближающийся слева гром пневмо-гудка. Калач посмотрел в пучеглазое, цвета хаки, лицо своей смерти, когда было уже поздно как-либо реагировать. Черный бампер знаменитой первой модели КамАЗа снес половину
От этого, матьтую, останется шрамик...
туловища Калача вместе с крышей кузова Субару. Добрая треть всей крови водителя вперемешку с ошметками костей, мышц и легких в момент расплескались по металлу и пластику. Какой-нибудь ценитель искусства, возможно, долго бы пытался угадать, кто же автор этих экспрессионистских мазков. Может, сам Поллок? Если бы лицо Калача не раздробила решетка радиатора, то его посмертная маска (если бы нашелся кто-то, решивший удостоить его подобной чести), наверняка, вышла бы не самой умиротворенной.
Улыбчивого пассажира на заднем сидении - как не бывало.
Армейский тентованный грузовик со скрежетом протащил по асфальту искореженные трупы японского универсала и русского уголовника метров десять до полной остановки и застыл в мелькающих синим огоньках подоспевшего уазика. Изжеванная пленка кассеты продолжала тягомотное звучание из нетронутых ударом правых динамиков: оркестр Гленна Миллера заиграл Moonlight Serenade.
В подъезде дома, в квартале отсюда, перед бесхозным колотым зеркалом стоял спортивного сложения молодой человек с окровавленным ухом. Он скрипел
Кто меня кинул? Старикан - только посредник. Кто меня кинул?
зубами и наблюдал, как дергаются его желваки. Внезапно глаза отражения сверкнули фиолетовым. Дерзкое толстогубое лицо преобразилось в красную маску злобы. И маска эта выкрикнула имя не столько голосом, сколько именно глазами. До смерти испуганный юноша разбил зеркало куском арматуры, что сжимал в руке и выбежал в ночь.
В бесконечности звездного неба над городом злорадствовали неразличимые среди миллиардов светил фиолетовые огоньки. Все идет по плану.