Жозеф Бальзамо. Том 1

— Не имея определенной цели?

— Земля велика, и под солнцем каждому найдется место, — изрек Жильбер.

— Видно, это незаконный сын какого-нибудь помещика, удравший из усадьбы, — пробормотала себе под нос дама, а вслух спросила: — Так вы говорили, что потеряли кошелек?

— Да.

— И сколько же в нем было?

— Всего один экю, то есть шесть ливров, — отвечал Жильбер, раздираемый противоречивыми чувствами: во-первых, стыдясь признаться в бедности, а во-вторых, опасаясь похвастаться слишком крупной суммой, поскольку могли возникнуть подозрения, что она добыта нечестным путем, — но мне этого было вполне достаточно.

— Шесть ливров на такую дальнюю дорогу? Но вам бы их едва хватило, чтобы купить на два дня хлеба! А расстояние-то какое, Боже мой! Вы сказали, что идете из Бар-ле-Дюка в Париж?

— Да.

— Полагаю, это лье шестьдесят, если не все шестьдесят пять?

— Я не считал, сколько лье, сударыня. Я просто сказал, что приду туда, и все.

— Сказали — и пошли? Безумец!

— У меня крепкие ноги.

— Ноги, какими бы крепкими они ни были, отказывают, и вы в этом убедились.

— О нет, меня подвели не ноги — у меня пропала надежда.

— Да, как мне показалось, вид у вас был такой, словно вы в совершенном отчаянии.

Жильбер горько улыбнулся.

— У вас что, помутилось сознание? Вы били себя по голове, рвали волосы.

— Вы уверены, сударыня? — спросил он, изрядно сконфуженный.

— Совершенно. И оттого что вы были в отчаянии, вы не услышали подъезжавшей кареты.

Жильбер подумал, что будет неплохо еще возвысить себя, рассказав всю правду. Инстинкт подсказывал ему, что его история может представить интерес, особенно для женщины.

— Я и вправду был в отчаянии, — признался он.

— Из-за чего же?

— Из-за того, что не мог больше следовать за экипажем, который догонял.

— Неужели? — улыбнулась дама. — Но это же прямо-таки приключение. И за этим, конечно, кроется любовь?

Жильбер еще не научился владеть собой и потому покраснел.

— А что же это был за экипаж, мой юный Катон?

— Карета из свиты дофины.

— Что? Что вы сказали? — воскликнула дама. — Значит, дофина впереди нас?

— Конечно.

— А я-то думала, позади, где-нибудь в Нанси. Разве по дороге ей не устраивают торжественные встречи?

— Да нет, ее встречают, но, похоже, ее высочество торопится.

— Дофина торопится? Кто вам это сказал?

— Я так предполагаю.

— Предполагаете?

— Да.

— И на чем же основаны ваши предположения?

— На том, что сперва она сказала, будто намерена часа три отдохнуть в Таверне…

— И?

— И провела там дай Бог три четверти часа.

— Скажите, а не получала ли она какого-нибудь письма из Парижа?

— Да, прибыл господин в расшитом кафтане, и у него было письмо.

— А вы не знаете, как имя этого господина?

— Нет. Знаю только, что он губернатор Страсбурга.

— Господин де Стенвиль, родственник господина де Шуазеля. Ай-ай-ай! Кучер, гони! Быстрей!

В ответ на приказ громко щелкнул кнут, и Жильбер почувствовал, что карета прибавила ходу, хоть кони и до того шли галопом.

— Значит, дофина впереди нас? — переспросила дама.

— Да, сударыня.

— Ей придется остановиться позавтракать, — сказала дама, как бы рассуждая сама с собой, — и тогда мы обгоним ее, если только этой ночью… Ночью она останавливалась?

— Да, в Сен-Дизье.

— В котором часу?

— Примерно около одиннадцати.

— Значит, на ужин. Ей придется остановиться позавтракать. Кучер, какой первый приличный городишко у нас по пути?

— Витри, сударыня.

— И сколько до него?

— Три лье.

— А где у нас смена лошадей?

— В Воклере.

— Хорошо. Гони и, если увидишь вереницу карет, сообщи мне.

Пока дама переговаривалась с форейтором, Жильбер чуть опять не потерял сознание. Когда она снова уселась, то обратила внимание, что он сидит бледный, с закрытыми глазами.

— Бедняжка! — воскликнула она. — Вам опять дурно! Это моя вина. Человек умирает от голода и жажды, а я, вместо того чтобы напоить и накормить, мучаю его разговорами.

И чтобы исправить допущенную ошибку, дама первым делом достала из кармана в обивке кареты украшенную чеканкой фляжку, на горлышке которой висел на золотой цепочке позолоченный стаканчик.

— Выпейте сперва капельку этого вина, — сказала она и, наполнив стаканчик, подала его Жильберу.

На сей раз Жильбер не заставил себя упрашивать. То ли красивая ручка, протягивавшая стаканчик, была причиной тому, то ли жажда томила его сильнее, чем в Сен-Дизье.

— Вот, — продолжала дама, — а теперь съешьте бисквит. Через часок-другой вы позавтракаете уже основательней.

— Благодарю, сударыня, — ответил Жильбер, не отказавшись и от бисквита.

— А теперь, когда вы немножко подкрепились, — промолвила дама, — расскажите мне, если только вы не против выбрать меня в наперсницы, что заставило вас следовать за тем экипажем, который, как вы мне сказали, едет в свите дофины?

— Вот вам, сударыня, в нескольких словах вся правда, — начал Жильбер. — Я жил у господина барона де Таверне, когда туда прибыла ее королевское высочество, которая приказала господину де Таверне следовать с нею в Париж. Он подчинился. А я сирота, и обо мне никто не вспомнил. Меня бросили без денег, без пропитания. И тогда я поклялся, что раз все поехали в Версаль в красивых каретах, запряженных прекрасными лошадьми, я тоже отправлюсь в Версаль, но пешком, и на своих молодых ногах дойду до туда столь же быстро, как они в каретах и на лошадях. К несчастью, мне изменили силы, или, вернее, против меня ополчилась судьба. Если б я не потерял деньги, я мог бы поесть, а если бы поел, то сумел бы сегодня утром догнать лошадей.

— Браво! Вот это мужество! — воскликнула дама. — Поздравляю вас. Но мне кажется, вам неизвестно одно обстоятельство…

— Какое же?

— В Версале мужеством не проживешь.

— Я иду в Париж.

— В этом смысле Париж мало отличается от Версаля.

— Если нельзя прожить мужеством, можно прожить трудом.

— Прекрасный ответ, мой мальчик. Только каким трудом? Ваши руки не похожи на руки поденщика или носильщика.

— Я буду учиться, сударыня.