Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

— Меньше, чем одеяние коннетабля.

Бонапарту предложили носить красный колпак, но он ответил, и этот ответ был также изложением его кредо:

— Ни красных колпаков, ни красных каблуков! ^[217]

Он воплощал в себе будущее, и ничто из прошлого ему не подходило.

* * *

19 февраля Бонапарт — первый шаг к трону — объявляет секретарю, пришедшему его будить:

— Ну-с, Бурьен, сегодня мы отправляемся спать в Тюильри. Вы счастливец: вам не нужно выставлять себя на обозрение, вы идете, куда вам вздумалось. А я должен шествовать во главе процессии; мне это скучно, но я вынужден давать пищу глазам — это благотворно действует на народ. Директория держалась чересчур скромно, потому и не пользовалась никаким уважением. В армии простота к месту; в большом городе, во дворце правитель должен привлекать к себе взгляды всеми возможными средствами, но идти к этому надо исподволь. Моя жена поедет смотреть апартаменты Лебрена; если хотите, отправьтесь с ней.

217

Т. е. ни якобинства, ни роялизма. Красный (иначе фригийский) колпак — символ революции, восходящий к Древнему Риму, где на вольноотпущенного раба надевали фригийский колпак. Красные каблуки — символ старого режима; такую обувь носили версальские придворные.

В одном из окон павильона Флоры, жилища Лебрена, Жозефина, «сияющая красотой», — рассказывает нам г-жа д'Абрантес, — наблюдает за спектаклем в обществе Гортензии, Каролины и «своего рода двора». Это, действительно, был спектакль. Во дворах Тюильри и на площади Карусели выстроились три тысячи солдат с оркестрами, командовали ими Ланн, Мюрат и Бесьер ^[218] . Торжественное шествие началось на сравнительно узкой и неправильной по форме площади Карусели, куда сходились улицы квартала, расположенного в ту пору между Лувром и Тюильри. За отрядом тяжелой кавалерии ехали государственные советники в фиакрах, переименованных тогдашними газетами в «колесницы»; регистрационные номера на этих экипажах были заклеены бумажными полосами. Затем выступал оркестр из пятидесяти пестро разряженных и раззолоченных музыкантов. За оркестром следовали верхом чины штаба, щетинившиеся трехцветными плюмажами. После министров, также двигавшихся в наемных экипажах, скакали телохранители Бонапарта — всадники в киверах и зеленых доломанах с красными шнурами. Рустам на своем арабском коне гарцевал непосредственно перед консулами. Их окруженную телохранителями коляску влекла под гром фанфар шестерка белых лошадей, подарок императора Франца после подписания мира в Кампо-Формио.

218

Бесьер, Жан Батист, герцог Истрийский (1768–1813) — маршал Франции с 1804, убит в бою.

Раздались оглушительные крики: «Да здравствует Бонапарт!»

У часового павильона герой празднества вылез из коляски, бросил взгляд на Жозефину и вскочил на коня. Его коллеги-статисты сразу проследовали в апартаменты, а первый консул предварительно объехал строй войск. Он задержался перед новой консульской гвардией. Выстроенные двумя шеренгами от выхода на площадь Карусели до ворот Тюильри консульские гвардейцы были одеты в медвежьи шапки и трехцветную форму: синие мундиры, белые гетры, отвороты и обшлага, красные погоны и выпушка.

Затем войска церемониальным маршем прошли перед своим вождем. Когда мимо него проносили знамена 96-й, 43-й и 30-й полубригад ^[219] , знамена, от которых остались только почернелые древки да обрывки иссеченных пулями полотнищ, Бонапарт снял треуголку и склонился к шее коня.

Затем он быстрым шагом направляется в свое новое жилище и находит его печальным, «как всякое величие». Там тоже убирают все следы Революции.

— Вышвырните отсюда все это, я не желаю видеть подобные мерзости, — распоряжается Бонапарт, указывая на красующиеся повсюду фригийские колпаки.

219

Полубригада — так в годы Революции назывались пехотные полки французской армии.

В тот же день въезда в Тюильри он приказывает — символический приказ! — выкорчевать дерева Свободы, в большом количестве посаженные во дворе дворца: они затрудняют доступ света в покои. Он заставляет также соскрести надпись, которую до сих пор можно было прочесть на одной из кордегардий, примыкающих к решетке на площади Карусели: «Десятого августа 1792 года королевская власть свергнута и никогда больше не воспрянет».

«Никогда» — тоже не французское слово.

Оказаться в Тюильри — это далеко не все, — скажет Бонапарт Бурьену, прогуливаясь по галерее Дианы. — Трудность в том, чтобы там и остаться. Кто только не жил в этом дворце? Бандиты, члены Конвента… Кстати, взгляните: вон дом вашего брата. Не оттуда ли я наблюдал ^[220] , как штурмовали Тюильри и захватили доброго Людовика Шестнадцатого? Но будьте спокойны: пусть только сунутся снова…

220

10 августа 1792 лейтенант Бонапарт, находившийся тогда в Париже, был свидетелем штурма Тюильри и свержения монархии.

Он устраивается на втором этаже, в бывших покоях Людовика XVI. Жозефина предпочла выходящий в сад первый этаж, хотя оттуда, к несчастью, нельзя любоваться лужайками и клумбами, когда сидишь, — слишком высоко расположены окна. Жозефина невольно думает о королеве. Мария Антуанетта жила здесь во время долгой агонии монархии ^[221] : здесь она поселилась вечером 6 октября 1 789; здесь, по возвращении из трагического бегства в Варенн она увидела в зеркалах своей спальни, что волосы у нее совершенно поседели; отсюда, наконец, она утром 10 августа отправилась в собрание, которому предстояло в тот же день низложить ее.

221

6 августа 1789 измученный голодом народ Парижа силой заставил королевскую семью переехать из Версаля в столицу. 22 июня 1791 Людовик XVI с семьей бежал за границу, но был схвачен в Варение и возвращен в Тюильри.

— Я никогда не буду здесь счастлива, — вполголоса бросает Жозефина, осматривая вместе с Гортензией свои покои, украшенные на современный лад, что не очень-то гармонирует с потолками и деревянными панелями времен Короля-солнца ^[222] .

После прихожей, откуда есть выход на террасу, высящуюся над двором Карусели на углу павильона Флоры, вы попадали в первую гостиную, выдержанную в сине-фиолетовых тонах с украшениями в виде жимолости каштанового цвета, а затем во вторую, обшитую желтым атласом оттенка опавшей листвы. В будущем это — знаменитый «желтый салон» Жозефины, в котором мебель красного дерева покрыта шелком в полоску. Чтобы оживить помещение, там увеличили число зеркал, но не обрамив, а задрапировав их. Ансамбль дополняют порфирные консоли, неизбежные севрские или розовые гранитные вазы, канделябры и люстры из горного хрусталя. И особенно камин — особенно потому, что перед ним спиной к огню часто стоит Бонапарт, рассуждая, объясняя, споря и в перерывах между двумя фразами оборачиваясь и переворачивая горящие поленья. А Жозефина с улыбкой слушает его, работая над своей вышивкой.

222

Король-солнце — прозвище Людовика XIV.

И вот бывшая спальня королевы, доставшаяся теперь консульше. Это симфония голубого и белого. Массивна кровать сделана из красного дерева с бронзовыми инкрустациями.

— Мне кажется, тень королевы приходит и спрашивает меня, что я делаю на ее ложе, — скажет Жозефина. — В этом дворце чувствуется запах короля, но его нельзя вдыхать безнаказанно.

За спальней располагается ванная — бывшая молельня Марии Медичи, маленькая библиотека с обитым зеленым стенами и, наконец, будуар-туалетная с низким потолком. Занавески в нем из вышитого муслина. Там Жозефина проводит долгие часы, румянясь и вглядываясь в свои морщинки. Туда иногда заходит Бонапарт, чтобы вывести ее к столу.

— Еще не готова?

Тут он принимался поддразнивать жену, бранить ее прическу. «Он приводил в беспорядок цветы у нее в волосах, — рассказывает Гортензия, чья комнатка сообщалась с туалетной матери, — менял их местами, утверждая, что так они украсят ее гораздо лучше, чем это удалось парикмахеру, призывал меня в свидетели его отменного вкуса, и все это до смешного серьезно. В дни, когда он был поглощен каким-нибудь делом, он входил с озабоченным видом, садился в большое кресло у камина или расхаживал по комнате, ни на кого не обращая внимания.

И повторял:

— Еще не готова?

Наконец шли к столу. Обед длился десять минут. Иногда первый консул вставал из-за стола еще до того, как подавали десерт. Моя мать останавливала его. Он улыбался, на минуту опять присаживался, но затем покидал нас, не сказав ни слова. Когда он бывал в таком расположении духа, все дрожали перед ним. Никто не осмеливался перебить его, боясь отвлечь от важной мысли или нарваться на суровый ответ. В такие моменты мы говорили между собой:

— Он сегодня в дурном расположении духа. Что-то случилось.

И, порасспросив друг друга, убеждались, что знаем не больше, чем раньше».

Чтобы узнать чуть-чуть побольше, Жозефине приходилось дожидаться позднего вечера, когда муж возвращался к ней. Действительно, между его рабочим кабинетом и ванной комнатой жены была небольшая лестница, по которой и спускался Бонапарт, направляясь к Жозефине.

Вечером 19 февраля, 30 плювиоза VIII года, собираясь ко сну, Бонапарт бросил ей со смехом:

— Пойдемте спать, креолочка. Ложитесь в постель ваших владык.