Жрецы
Шрифт:
Лаодамия тихо плачет над телом отца.
То, что это убитый Акаст, ясно без слов.
– За что вы его?
– спрашивает Иолай, понимая, что опоздал.
– За дело, - твердо отвечает Пелей, и видно, что он еле сдерживается, чтобы не пнуть труп.
– Подставил меня, сволочь! Я же жил у него, у Акаста, а его жена сперва в постель ко мне лезла, потом, как я погнал стерву, оклеветала меня перед мужем! Ну Акаст и разгневался... напоил меня, гад, бросил безоружного на Пелионе, еще и кентавров натравил... Спасибо дедушке [дочь кентавра Хирона, Эндеида, была матерью
– Ты уверен?
– В чем?
– Что Акаст поверил жене, что именно он напоил тебя, что натравил кентавров?! Может, ты сам напился, заснул - а тут случайно кентавры?!
– Да ну тебя, Иолай!
– неуверенно улыбается Пелей.
– Ты прямо как скажешь... Я богов спрашивал, и все оракулы в один голос - Акаст виноват! А Диоскуры вызвались мне помочь...
Иолай молчит.
– Эх вы... аргонавты!
– наконец бросает он, глядя на Диоскуров, и те затихают под его взглядом; потом берет за руку плачущую Лаодамию и уходит.
Никто не пытается его остановить.
3
Сухая, мертвая плоть леса, одного из немногих лесов равнинной Фессалии, покорно трещала, сгорая в костре, оставляя после себя пепел, сизый дым и тепло покоя.
"Оставляем ли мы после себя что-то большее?" - думал Иолай, обнимая притихшую девушку.
Лаодамия уже не плакала, глядя на костер - он напоминал ей пожарище родного города, - покрасневшие, широко распахнутые глаза девушки доверчиво смотрели в лицо спасителю, явившемуся вовремя, подобно...
Подобно богу - но эта мысль почему-то не казалась удачной.
– Куда тебя отвезти, маленькая?
– Я хочу быть с тобой.
Слова рождались легко и просто, как огнистые капли летнего дождя, пляшущего по лужам в лучах ошеломленного Гелиоса.
– Со мной - потом.
– Я хочу - сейчас. И всегда.
– Сейчас. И всегда. А между ними лежит - потом.
– Так не бывает.
– Бывает. Просто надо прожить от "сейчас" до "всегда". И суметь оглянуться.
– Тогда отвези меня в Филаку. Это недалеко. Там правит мой дядя, тезка отца - он тоже Акаст... Я буду ждать тебя. Даже если ты не вернешься - я все равно буду ждать.
– Я отвезу тебя в Филаку, маленькая. Жди меня. Даже если я не вернусь - я вернусь.
Слова... слова... дождь играет с ожившими листьями, и слезы счастья солоны так же, как и слезы печали...
– Я дома, в Иолке, часто вспоминала тебя. Таким, каким ты стоял у ванной напротив Эврита - обнаженный, весь в шрамах, думающий о чем-то своем; и таким, каким ты был на охоте, когда проклятая тварь страшно обняла тебя, а ты не отшатнулся от зверя, и твое объятие было страшней звериного...
– Это были два разных человека.
– Нет. У них было одно и то же лицо. Мне снилось это лицо.
Слова... пальцы, руки, губы... дождь притих и задумчиво бродит меж стволов...
– Ты напоминаешь мне... одну женщину. Впрочем, неважно.
– Важно. У тебя было много женщин?
– Много. Много - и одна.
– Так не бывает.
– Бывает.
– Она красивая?
– Была.
– А сейчас?
– Сейчас она состарилась,
засыпает при разговоре и скоро умрет.– Так не бывает.
– Бывает. Давай не будем о ней. Даже если когда-нибудь я сам попрошу тебя - не говори о ней. Никогда.
– Хорошо. Я ведь даже не знаю ее имени. А ты не боишься?
– Чего?
– Меня. Вот сейчас ты целуешь меня...
– Я никогда не боялся целоваться.
– Я не об этом. Просто... может быть, ты не знаешь - оракул предсказал отцу при моем рождении, что мой будущий муж умрет молодым. Поэтому ко мне ни один из героев не сватался. К Иоле вон сколько - а ко мне ни один.
– Они дураки.
– Кто?
– Герои. Они боятся свататься и не боятся умирать под обломками кораблей, падать со скалы в море и резать друг друга. А боги смеются. Не спорь, маленькая, я лучше знаю героев.
– А ты?
– Я не из героев. Другая порода, понимаешь? И я не боюсь никаких оракулов. Я их просто не слушаю.
– А как же - умереть молодым?
– Мне это не грозит.
– Почему?
– Потому что я уже однажды умер. Старым. Я так хорошо умер тогда, что теперь мне уже ничего не страшно.
– Ты странный. Странный и... надежный. Мне с тобой спокойно. Почти как с отцом, но все-таки по-другому. А ты старше меня всего на год... на два? На пять, не больше...
– Не больше. Я старше тебя на целую жизнь, а это гораздо меньше, чем пять лет.
– Так не бывает.
– Только так и бывает. Спи.
– Я уже сплю. Ты знаешь, раньше я хотела родить ребенка от бога. Лучше - от Зевса. Как Семела - Диониса или Алкмена - Геракла. А теперь не хочу. Теперь я хочу родить ребенка от тебя...
– Правильно, девочка, - шепчет Иолай, накрывая свернувшуюся калачиком Лаодамию плащом.
– Если как Алкмена - Геракла, то мы уж как-нибудь обойдемся без Зевса. В первый раз, что ли? Спи...
Дождавшись, пока дыхание девушки станет ровным и тихим, он поднимает голову, смотрит в просвет между ветками на умытое небо и видит то, что ожидал увидеть.
Мертвый палец насмешливо указывает на юго-запад.
На Элиду, владения Авгия - куда только что вторгся Геракл.
4
Иолай спешил.
Он должен был успеть.
Позади осталось прощание с Лаодамией в пыльной Филаке - прощались прямо на улице, у дома ее дяди, в дырявой тени чахлых олив, не обращая внимания на ехидные или удивленные взгляды, не в силах разомкнуть объятья...
Но Иолай спешил.
Филака осталась за спиной, колеса грохотали по горным дорогам каменистой Фокиды - к Истмийскому перешейку, связывавшему материк с Пелопоннесом. Где-то по правую руку, должно быть, мелькнули невидимые за горами священные Дельфы, и тут Иолаю неожиданно повезло: он почуял присутствие Дромоса. Не задумываясь, он направил безумно ржущих коней прямо в возникшее перед ним переплетение призрачных нитей, как тогда, на Косе, - и вломился в Дромос, даже не успев сообразить этого. Через мгновение Иолай был уже на той стороне, почти сразу узнав дорогу, на которую выплюнул его возмущенный такой бесцеремонностью Дромос.