Жрецы
Шрифт:
– Обещаю, - не вытирая слез, прошептал Геракл, словно тень несчастного ойхаллийца в Аиде могла его услышать, и поднял лук.
Такие дети не должны жить.
И не только - дети.
Первая стрела пропала даром - Ификл целился в призрачного колосса, разорвавшего пеплос на кричащей и размахивающей копьем Афине - но уже вторая стрела, посланная в реального ребенка, со слюнявой улыбкой идиота рвущего покрывало на своей насмерть перепуганной и оттого смертной теперь забаве...
Уже вторая стрела безошибочно нашла свою цель.
Потом Ификл сбежал вниз по склону и помог забраться
Вот в этот самый момент рядом с ними свистнула дубовая стрела со светло-сизым оперением.
Эврит-лучник выругался - порыв Ификла был настолько неожиданным, что бывший басилей промахнулся чуть ли не впервые за обе своих жизни - и продолжил привычную работу.
Следующая посланная им стрела со звоном ударилась в щит, вовремя подставленный опомнившейся Афиной.
Третью постигла участь предыдущей.
Теперь Афина точно знала, что ей надо делать. Ей, богине-воительнице, надо прикрывать этого смертного Мусорщика... героя... брата - ибо от него и только от него зависит исход Гигантомахии.
Отец был прав во всем.
Его живая молния бесподобна.
Богиня засмеялась, когда Мусорщик поразил еще одного, а потом третьего Гиганта; она погрозила Флегрейским Пустошам, забывшись в упоении...
И стрела Эврита-лучника, не умеющего прощать чужих ошибок, пронзила открывшееся бедро Ификла.
Опомнившись, Афина мигом присела рядом с упавшим на колено Мусорщиком, скрипевшим зубами от боли; богиня закрыла раненого щитом, проклиная себя за оплошность.
Все поплыло перед глазами Ификла - съеживающиеся и вновь вырастающие боги с Гигантами, гнойные бельма истерзанного неба, вихри пепла, вздымающиеся над равниной - потом резкость взгляда вернулась к нему, и он увидел.
Справа к их холму деловито спешили человек двадцать Одержимых-нянек и все они были вооружены.
Расчет уродливого лучника, ранившего Ификла, был безошибочен: если богиня хоть на миг отвлечется на Одержимых-нянек, Флегрейский стрелок не упустит своего шанса и добьет утратившего подвижность Геракла.
А Гиганты довершат остальное.
Но боль в простреленном бедре неожиданно отступила, уменьшаясь вдвое, невидимая прохладная волна плеснула внутри, омыв изрезанный берег; и Афина удивленно посмотрела на улыбавшегося Мусорщика, только что явственно шепнувшего: "Ты - это я..."
Поэтому мудрая богиня не сразу увидела, как на полпути от них до отряда Одержимых запульсировало переплетение стеклянистых паутинок открывающегося Дромоса, и из него возникли двое с мечами в руках.
Воин в знакомом конегривом шлеме, сверкающий полным боевым доспехом, и спокойный сосредоточенный мужчина с седыми висками.
Арей-Эниалий и Геракл.
А девушка со щитом все переводила взгляд с одного брата на другого, с Алкида на Ификла, с Геракла на Геракла; и в глазах Промахос, в бесстрастных глазах богини пойманной птицей билось потрясение.
– Алкид, Одержимые - твои!..
Ификл не знал, выкрикнул ли он это вслух или только подумал, но Алкид коротко кивнул,
указал богу войны на уродливого лучника - и понесся вниз по пылящему черным пеплом склону навстречу вооруженным людям.А Арей-Убийца ответил своему несостоявшемуся возничему таким же коротким кивком и рванулся к странному подростку, накладывавшему на тетиву очередную стрелу.
...Ификл видел, как брат его смертоносным вихрем ворвался в нестройную толпу Одержимых, и ему почему-то подумалось, что сейчас Алкид похож на гекатонхейра, восставшего из недр Геи Сторукого, которому все равно, кто перед ним - люди, боги, титаны, гиганты, Павшие...
Он видел, как выскочивший из клубов пепла Дионис-Пьяница вышиб своим тирсом лук из рук подростка-стрелка, а сверкающий меч набежавшего бога войны вспорол живот обезоруженного противника.
И бронзовый наконечник стрелы Ификла, смоченный лернейской ядовитой желчью, указал на кипящие Флегры.
Геракл дал слово.
Такие дети не должны жить.
И не только - дети.
Эврит Ойхаллийский знал, что битва проиграна.
И еще он знал, что умирает.
Боли он уже не чувствовал, глаза застилала багровая пена, в ушах нарастал оглушительный звон...
Непослушной, немеющей рукой Эврит нащупал за пазухой короткий, остро отточенный нож и, прошептав пересохшими губами нужные слова, с улыбкой перерезал себе горло.
11
Насмерть перепуганные жители Коса жались к родным скалам и, пятясь от взбесившегося Иолая, шепотом проклинали наследственное безумие Персеидов.
Гребцы с уцелевших кораблей - те выглядели малость поприличнее, видимо, стесняясь уподобляться захолустным косцам; но и они старались держаться подальше от возницы Геракла, которому ударила в голову жара, ярость, усталость или все сразу.
И впрямь: Иолай, как пойманный в тенета хищник, метался туда-сюда возле высокого скального разлома, принюхиваясь, время от времени резко поворачиваясь и рыча от злости - словно надеялся обнаружить кого-то, прячущегося за спиной, и никак не мог уловить нужный момент.
– Др-рянь!
– хрипел Иолай, страшно оскалясь, и лицо его в этот миг становилось таким безнадежно старым, что невольные зрители вздрагивали и беззвучно призывали богов - кому какой больше нравился.
– Др-р-ромос! Я же чую - здесь! Откройся, мразь!.. Откройся! Врешь, прошибу!..
Стоявшему ближе прочих Лихасу уже и в самом деле начало казаться, что у разлома, чьи края поросли плесенью и белесо-зеленым лишайником, что-то есть: воздух начинал стеклянисто дрожать, зыбкое марево сплетало отливающие черным нити... но стоило парню вглядеться повнимательней, как все исчезало.
Скала себе и скала; трещина себе и трещина.
Камень, плесень, лишайник.
Остров Кос.
– Они забрали моих мальчиков, - вдруг устало прошептал Иолай, набирая полные пригоршни зернистого песка и посыпая свою всклокоченную голову. Забрали! Обоих! Как лошадей... на скачки... скачки...
Взгляд его неожиданно прояснился, налился бронзовой решимостью, скользнул по собравшимся и уперся в Лихаса.
Парень явственно ощутил, как его берут за грудки, не давая сделать то, что хотелось больше всего - убежать.