Жрица моря

Подумал я и о бедном тельце, принесенном в жертву ради постройки храма луны: он встретил смерть с улыбкой на лице, как и подобает жертве, а его бедный старый отец с любовью отнесся даже к этой пародии на человечность.

Затем мне вспомнилась Морган — такой, как я видел ее в последний раз — растворявшейся в сиянии и тумане. И я обратился к морю и сказал ему, что оно может забрать и меня, если желает. Я выждал немного; однако ничего не произошло, и мне ничего не оставалось, как воротиться назад. Трет уже покинул внутренний дворик, и я постоял там минуту-другую, оглядываясь по сторонам. Все зияло пустотой, подобно ожидающему гробу.

Теперь я знал: Морган покинула этот мир после того, как ее эксперимент удался.

Подойдя к машине, я увидел Трета, укладывавшего в нее дельфинов.

— Уверен — ей бы понравилось, что вы их забираете с собой, — сообщил он. — Трастовой компании они все равно ни к чему.

Назад мы возвращались молча, никак не обсуждая увиденное, хотя, мне кажется, мы оба думали об одном и том же. Каким бы странным это не казалось, но поездка в форт успокоила нас. Мы приняли ситуацию такой, как она есть, более не находясь в самой ее середине, а наоборот, начиная укладывать ее в багаж прошлого. Я преподнес миссис Трет обещанную индейку, попил чаю и отправился домой.

Когда я проезжал в зимнем предвечерье над болотами, меня неожиданно ослепило видение, подобное тому, которое видел Павел по дороге в Дамаск, — я увидел Лунного Жреца, маячившего впереди на дороге. В плену собственных мыслей я промчался прямо сквозь место, на котором он появился. Я был слишком подавлен и поглощен своей скорбью о Морган, чтобы задумываться о значении этого явления.

Когда я въезжал в Дикфорд, церковные колокола звонили, возвещая о начале праздничной службы. В нашей приходской церкви колокола просто замечательные — лучше их только колокола собора. Остановившись в небольшой аллее позади северного портала церкви, я вышел послушать орган, исполнявший рождественские гимны. Сам не знаю почему, но мысленно я вновь возвратился к моему ночному бдению в пещере, когда я слышал рев отелившейся коровы где-то на болотах и думал о том, что это была сама Хатор. Я вспомнил и о странной маленькой статуэтке, виденной мною: она изображала Изиду, кормящую грудью Гора. Вспомнились мне и Великие Глубины, в которых зарождалась жизнь, и то, что еще их называли Марой, Самой Горькой; и то, что Наша Владычица звалась Стелла Марис, то есть Звезда Моря; а еще подумал я о словах Лунного Жреца, гласивших, что все боги есть один Бог, и все богини — одна Богиня; и я подумал: «что бы это значило?». Это было все, что мне удавалось рассмотреть в течение некоторого времени на темной стороне луны. То, что касалось Морган и морской магии, закрылось для меня, как будто никогда и не существовало.

Затем я сел в машину и вновь поехал по улицам; увидев, что в нашем офисе все еще горит свет, я заглянул туда и обнаружил секретаршу Скотти, заканчивавшую уборку перед праздниками. Вспомнив, как это прелестное дитя с честью справлялось с навалившимися на нее трудностями, я вышел в ближайшую кондитерскую и купил ей рождественский подарок — коробку шоколадных конфет.

Обмениваясь стандартными любезностями с мамзелькой за стойкой, с нетерпением ожидавшей, когда ей подарят букетик омелы, я вспомнил об искусственном красителе для волос, которым пользовалась другая мадмуазель, ранее стоявшая за той же стойкой и послужившая причиной преждевременного падения моего школьного учителя; я задумался: сколько же сроку отпущено этим чарам из перекиси водорода, любит ли эту барышню ее дружок и, что более проблематично, любит ли еще его она? Затем я поспешно завел машину в гараж и, оставив там дельфинов в одиночку коротать рождественскую ночь (они были весьма тяжелы), поспешил с подарком прямо в офис. Там я торжественно поздравил зардевшуюся от смущения секретаршу, имя которой я так и не удосужился узнать. Затем я вернулся домой к Салли, которая бережно сложила на кровать то, что от меня осталось; а на следующее утро, как и положено в семьях добрых христиан, мы пожелали друг другу счастливого рождественского утра, устроив грандиозный скандал, ибо я не собирался подниматься на заутреню, по каковому поводу сестра неумолимо решила: раз я отказываюсь идти на утреннюю службу, то и поспать мне все равно не удастся.

Глава 27

Нет ничего худшего, чем встречать Рождество в совершенно непраздничном настроении. Не имея возможности носить официальный траур, я никоим образом не мог выразить своего горя, так что пришлось запрятать его внутрь себя как можно более глубоко. Думаю, что Салли догадывалась обо всем, однако я был не в состоянии обсуждать это с ней: ведь я многое не мог рассказать ей, а если бы и рассказал, то бедная, простая душа старой женщины все равно почти ничего не поняла бы. Скотти был болен; к тому же, он совершенно не сочувствовал мне в этом. Посему я отправился в отель «Георг» и спросил метрдотеля: не найдется ли чего-нибудь в его погребке, что могло бы утешить разбитое от любви сердце? Следующим утром я проснулся в отеле; домой меня забрала Салли со словами, что в свое время ее старик преподносил ей точно такие же рождественские подарки.

В тот вечер моя сестра организовала вечеринку «Союза девушек»; она настаивала на моем присутствии там как кавалера. Поначалу я пытался отказаться от ее предложения, намереваясь пораньше лечь спать, ибо чувствовал себя полумертвым; однако избавиться от назойливости сестры было не так просто, и в итоге я уступил, повинуясь какому-то внутреннему толчку. Скольких барышень я поцеловал под букетом омелы — не перечесть! — так что сестра в конце концов забилась в истерике и принялась звонить викарию; после чего, смешав находившиеся на столе бренди и шампанское (сия адская смесь должна была символизировать мою умеренность в потреблении алкоголя), я вышел вон. К приходу викария достойные девицы уже успели испить моего коктейля; наутро по всему дому валялись остатки букетиков омелы. Да, это была вечеринка, какую еще поискать! Судя по степени распространенности омелы в пределах территории нашего дома, викарий нашел членов вышеупомянутого союза просто-таки изумительно дружественными. На следующее утро я с удовольствием почувствовал, что жизнь моя вернулась в нормальное русло. Я чувствовал, что с меня достаточно всех этих празднеств и рождественских попоек; думаю, что моя сестра полностью разделяла мою точку зрения. Салли также была не в лучшей своей форме: она встречала Рождество у своего женатого сына, но праздник ей, что называется, не пошел. Перед самым утром ее хватил сердечный приступ, лечить который мне пришлось с помощью остатков приснопамятного коктейля собственного изготовления. Выйдя затем утром в банк, я увидел, что в дом Скотти заносили баллоны с кислородом. В общем, Рождество получилось достаточно бурное.

Но это было еще далеко не все. В офисе меня встретила секретарша Скотти, чье скромное личико украшал тщательно закамуфлированный синяк под глазом. Смущаясь и краснея, она спросила, чем я руководствовался, когда преподнес ей рождественский подарок. Подумав, что среди царивших вокруг сражений, убийств и неожиданных смертей в шоколад, очевидно, закрался яд, я поинтересовался, что не так. Она спросила: знаю ли я, что я ей подарил. Я ответил, что, покупая подарок, предполагал, что это шоколадные конфеты. На это она возразила, что вместо шоколада в коробке оказались драгоценные камни.

Теперь я понял, что произошло. Старина Трет передал мне коробку со звездчатыми сапфирами Морган, чтобы я положил их на хранение в банк на случай крайне маловероятного события: вступления в законную силу уже упоминавшегося пункта из завещания Морган. Я же в темноте гаража вынул не тот пакет из багажника автомобиля, куда я свалил кучей все барахло. Так что шоколадные конфеты чувствовали себя в совершенной безопасности, находясь в банковском сейфе, а секретарша Скотти получила сапфиры.

Поспешно и скомканно извинившись за совершенную ошибку, я пояснил ей, что эти сапфиры мне не принадлежат, что я лишь ответственен за их сохранность, вследствие чего и прошу вернуть камни мне. Едва не скончавшись на моих глазах от охватившего ее чувства разочарования и огорчения, секретарша объяснила мне, что с собой сапфиров у нее нет, ибо ими завладел ее отчим, вцепившись в камни со всею силою. Ага, подумалось мне, так вот откуда у тебя взялся синяк, голубушка. Очевидно, честно намереваясь рассказать мне обо всем, девушка пошла против родительской воли. Если бы она промолчала, то конфеты продолжали бы лежать в банке до полной мумификации, а секретарша осталась бы с ожерельем. Конечно, звездчатые сапфиры ценятся гораздо меньше, чем камни без изъянов; но даже в этом случае подарок Морган был неплохим состоянием для работавшей секретаршей девушки.

Подчеркнуто стыдливо она протянула мне письмо.

— Это было внутри, — пояснила она. — Именно из него я узнала, что подарок предназначался не мне.

Взяв конверт, я увидел, что он был адресован получателю сапфиров.

— Если вы позволите мне такое замечание, — произнесла секретарша Скотти, — то, думаю, вам следовало бы, не читая письма, вновь запечатать его и вручить тому, для кого оно предназначено.

Итак, именно там и тогда, в присутствии секретарши, я вновь заклеил конверт.

Затем я спросил ее, кто ее отчим, ибо теперь передо мной стояла задача вернуть захваченные им сапфиры; а судя по состоянию глаза его падчерицы, рука у него была тяжелая.

Я едва не лишился чувств, услышав имя ее отчима: это был Макли, самый грубый мясник в городе, торговавший свининой. Его дом находился среди трущоб, расположенных в квартале на излучине реки (я уже рассказывал ранее об этом месте), — это было старое здание четырнадцатого века, вполне пригодное для организации приюта беспризорных, но поразительно грязное для мясника. Когда-то я немало насмотрелся на эти трущобы: я как раз покупал дом, во дворе которого рос тот самый кедр, и Макли пытался организовать по этому поводу настоящую акцию протеста. Это был тот еще тип человека.

Меня поразило, что такая приличная, образованная девушка, каковой, несомненно, являлась секретарша Скотти, была родом из этой гнусной свиной лавки; но потом я вспомнил, что Макли был ее отчимом, а не отцом.

Я поинтересовался, как ее зовут, и сна ответила мне: Молли Коук. Это имя пробудило во мне воспоминания; я спросил, нет ли у нее связей по родственной линии с моим старым школьным учителем, и она сказала, что приходится ему дочерью. Тогда я вспомнил ее: это был темноглазый маленький подросток с бледным лицом; она играла во дворе школы, пока мы сидели на занятиях; она пошла в первый класс, когда мы уже закончили школу. Я задумался: что же произошло с тем прелестным созданием, ради которого мой последний наставник бросил жену и семью, а заодно, вероятно, и средства к существованию — ведь, поскольку его жена повторно вышла замуж, он, скорее всего, умер, ибо разводы для людей его класса были не по карману.