Журнал «Байкал» 2010-01

Битва произошла в широкой, открытой степи правобережья Сухэ-гола, куда мы подошли во второй половине дня. Мэргэды выстроились для боя по всем правилам: стали двумя крыльями и с серединой, вперед были выдвинуты их знаменитые стрелки, за ними, в середине строя, блеском конских доспехов угадывались всадники тяжелой конницы. Мы развернули оба крыла войска, а середины не было.

Заехав с ханом и нойонами на подвернувшийся холм, мы оттуда хорошо рассмотрели все пространство предстоящей битвы и поняли, что мэргэды будут стоять насмерть, хотя их было значительно меньше нас. Рыскавшие по окраинам степи охранения нам докладывали, что засадных сил у них не обнаружено. Я предложил товарищам начать бой следующим образом: чтобы меньше воинов попадало под безжалостные стрелы противника, которые наверняка были отравлены змеиным ядом, мы в самом начале боя должны были своим левым крылом охватить правую сторону вражеского строя и начать наступление оттуда. Когда они, не имея достаточной глубины строя, под этим натиском смешаются, в дело должно вступить правое крыло наших. Главной задачей было прижать мэргэдов к воде синевшего справа Сухэ и там их добить.

Все мои предложения одобрили, и битва началась по этому плану. Под бой барабанов и крики воинов оба войска сблизились, и расстояние между ними стало меньше тысячи алданов. Первыми остановились мэргэды в надежде на бросок вперед наших сил. Солнце светило нам прямо в лицо, и чуть заметный ветер дул со стороны противника. Мэргэдские стрелки с легким вооружением и другие, более тяжелые воины приготовили луки. Как было обговорено, наше правое крыло с громкими криками стало делиться, с шумом и поднятым облаком пыли тумэн Заха Гомбо отошел влево, Тогорил-хан стоял на месте, а мои два тумэна разом повернули коней влево, потом, пользуясь плохой видимостью для мэргэдов, кинулись огибать справа их правое крыло. Заслышав топот огромного количества лошадиных копыт и гул встревоженной скачкой степи, лучники Дармалы пустили первую тучу стрел. Плохо пришлось бы нам, если бы вместо броска влево мы все ринулись бы вперед — стрелы врагов, на миг прикрыв яркое солнце, ударили оземь прямо перед перестраивающимися хэрэйдами. А в это время мои воины уже выскочили далеко влево, разом повернув вправо, ударили всей мощью в бок правого крыла врагов, сходу смяли его аж до середины строя, и началась страшная рубка. Лучникам Дармалы стало не до прицельной стрельбы — кто, уронив луки, кто, засунув их в саадаки, они вынуждены были вступить в схватку. А тут, за короткое время преодолев эти тысячи алданов, что разделяли оба войска, в дело вступили оба тумэна хэрэйдов. Тысяча Темуджина, умудряясь в этой свалке сохранять строй, бросилась клином в эту мешанину из лучников, легких и тяжелых всадников врага. Им удалось пробиться к середине войска мэргэдов, туда, где колыхались флаги Дармалы, и создать там такую мешанину, отчего в шуме битвы и облаке пыли стало нелегко определять, где свои, а где чужие. Над полем боя теперь стоял сплошной лязг сабель, отчаянное ржание коней и утробные, натужные вскрики дерущихся и пыль, которая покрыла все. Но вот раздались торжествующие крики нукеров Темуджина: «Взяли, Дармалу взяли!» Мэргэды дрогнули, сначала отдельные всадники, потом кучки по десять и более, а потом сотни оставили поле битвы и кинулись прочь, кто назад, кто в сторону реки, куда усиленно мы пытались выдавить их.

К вечеру все закончились. Большая часть врагов, видя неизбежность поражения, сдалась. Многие пытались ускакать прочь, но были перебиты, а несколько тысяч мэргэдов были прижаты к реке Сухэ и погибли, отчаянно сопротивляясь, от наших сабель, копий, стрел или утонули в бурном полноводном осеннем потоке.

Устроив на правах победителей погром в стойбищах унаг-мэргэдов в Харажи Хээрэ, присоединив все отобранное к подошедшему каравану с добычей и пленными людьми, мы ночь отдохнули на Сухэ, дали передышку лошадям и направились в Талхан-Арал в курени Дайр Усуна. В междуречье Орхона и Селенги нас ожидало полное разочарование — оповещенные о нашем набеге увас-мэргэды успели разбежаться и нашей поживой были остатки брошенного в спешке урожая проса и немного скота, который разбрелся по пастбищам и никем не охранялся. На этом наш совместный поход можно было считать успешно завершенным. Улусу мэргэдов был нанесен значительный вред, но оставались в живых Тогтохо и Дайр Усун, оставался побитым и разогнанным мэргэдский народ. Мы понимали, что отныне заимели в северных пределах монгольских кочевий злобного и непримиримого врага, что мэргэды, эти черные собаки, залижут нанесенные нами раны, и все мысли их будут заняты местью нам. А пока. Пока мы были победителями.

Переправившись на правый берег Орхона, мы дали трехдневный отдых лошадям и воинам, подсчитали свои потери и разобрались с добычей, которая была огромной. Все оружие, доспехи и имущество, отнятое у мэргэдов, а также лошади и скот были разделены на четыре части по количеству участвовавших в походе тумэнов. Мой анда, зная жадность Тогорил-хана к добру, кроме выделенной хэрэйдам половины всей добычи, отдал ему и долю того тумэна, который был собран мною для набега в верховьях Онона. При этом Темуджин ничуть не побоялся недовольства этих людей и держался с ними строго и уверенно. Чтобы сгладить эту несправедливость, я, с согласия анды, наградил кое-чем нойонов этих людей. После отдыха мы все направились вверх по долине Ерее-гола к Хэнтэю, где в верховьях трех священных рек: Онона, Хэрлэна и Туул, хэрэйды повернули в свой улус и с облавными охотами ушли. Мы с андой двинулись на Онон.

Продолжение следует

Александр Эрдынеев Однажды в Бурятии Повесть [68]

I

К назначенному часу почти все родственники собрались, но за стол сели, когда пришел Санжи-нагасай [69] — самый старший и уважаемый в роду. Ему первому и предоставили слово.

Почтенный Санжи-нагасай говорил долго и обстоятельно. Он лишь изредка делал небольшие паузы, чтобы не сбиться с мысли и не упустить ничего из того, что хотел бы рассказать о дорогой для всех собравшихся Гэрэлме Батуевне. Подробно описывая ее жизненный путь, он старался выделить те поступки, в которых, по его мнению, в полной мере раскрылись добродетели Гэрэлмы Батуевны. В конце своего выступления Санжи-нагасай повернулся к Мунко, сидевшему рядом с ним. Приобняв его, он проникновенно сказал:

68

Повесть печатается в сокращении.

69

Санжи-нагасай — дядя Сангажи (по материнской линии)

— Твоя мама хоть и жила небогато, всегда была готова помочь людям. Она никому ни в чем не отказывала. Думаю, что это поможет ее достойному и счастливому перерождению. — Немного помолчав, Санжи-нагасай убежденно добавил: — Она заслуживает этого.

Пламя зулы [70] , словно одобряя благопожелание, слегка колыхнулось.

И остальные родственники с большой теплотой и любовью говорили о его матери. Некоторые из них, пытаясь приободрить Мунко, вспоминали наиболее трогательные, а порою и попросту забавные случаи, связанные с ней. При этом племянницы искренне сокрушались, что все произошло так скоротечно и они даже не успели поухаживать за любимой тетушкой.

70

Зула — буддийская лампадка.

«Действительно, кто бы мог подумать, что пустячное, казалось бы, недомогание так резко обострится и неожиданно перейдет в форму неизлечимой болезни?» — печально соглашался с ними Мунко. Пожалуй, только сегодня, а именно на сорок девятый день [71] поминовения, под влиянием традиционных в подобной обстановке разговоров о том, что «душа нашей дорогой и любимой Гэрэлмы Батуевны еще с нами», и он, прежде упрямо отказывавшийся смириться с утратой, стал осознавать ее реальность.

71

По бурятскому обычаю поминки устраиваются не на сороковой, а на сорок девятый день.

II

— Как бы чего не случилось с парнем, — осторожно начала старая Цырма-хээтэй [72] . — Уж очень он переживает.

— Что ты имеешь в виду? — громко спросил глуховатый Санжи-нагасай.

— Тш-ш, — женщины дружно замахали на него руками.

Они вовсе не хотели, чтобы Мунко нечаянно услышал их пересуды, для чего, собственно, и перебрались на кухню, подальше от поминального застолья.

— Думаешь, тетушка Гэрэлма может забрать его с собой? — испуганно воскликнула племянница Должидма.

72

Цырма-хээтэй — тетушка Цырма.

— Вот именно, — подтвердила Цырма-хээтэй. — Такое вполне может произойти. Говорили же ему, что надо бы специальную ритуальную молитву заказать в дацане. А он, бестолочь неверующая, ни за что не захотел делать это. «Вы, — говорит, — старье, пережитки, ерунду, мол, всякую городите». Хм-м, «пережитки», — передразнила она Мунко. — Да-а, конечно, мы пережитки, но чтобы ими стать, для этого надо, я думаю, хотя бы до-о-лго пожить, — мудро добавила она.

— Цырма-хээтэй, а что это за история с прозвищем тетушки Гэрэлмы? — робко спросила Балмасу, другая племянница.

— Вот еще одно подтверждение тому, что молитву надо было заказать. Давно известно, что родители часто стремятся забрать своих детей с собой, на тот свет. При этом они вовсе не желают им ничего плохого, а делают это исключительно из большой любви к ним. А Гэрэлма, как все знают, очень любила своего сына, души в нем не чаяла. Из-за ее чрезмерной материнской любви он ведь, бедняга, так и не решился жениться до сих пор. Что и говорить, жили они душа в душу. Но это же, сами понимаете, не вечно. Ну, а что касается ее необычного прозвища «дева Мария», — при этих словах опытная рассказчица сделала многозначительную паузу.

— Ну, ну, — Должидме с Балмасу не терпелось услышать продолжение этой истории.

— Ладно, слушайте, — смилостивилась над ними Цырма-хээтэй. — Я уже не раз говорила о том, что покойная Гэрэлма в молодости была очень красивая, к тому же и очень скромная. У нее самой, по-видимому, сердце ни к кому не лежало. Так вот, когда ей было чуть за двадцать, она как-то, начиная с осени, всю зиму провела на отдаленной таежной заимке в местности Булуун. Жила она все это время со старенькой Хандой. И никто, заметьте, никто, я имею в виду мужчин, к ним не приезжал! А наши парни все в тот год — кто в армии служил, а кто и в тюрьме сидел. Сами ведь знаете, — обратилась она к внимательно слушающим ее племянницам. — Хулиганья у нас всегда хватало. Но месяцев через пять после того, как она вернулась с заимки, она родила Мунко. Ну скажите, от кого она могла там забеременеть? — Цырма-хээтэй торжествующе обвела взглядом притихших девушек. — То-то и оно, что ни от кого! Разве что святой дух или, наоборот, нечистая сила какие-нибудь постарались, ха-ха! А ведь слыла недотрогой! — не удержавшись все-таки съязвила тетушка, вспоминая свои молодые годы. — С той поры у нас и повелось «дева Мария» да «дева Мария». К тому же и старенькая Ханда клятвенно заверяла всех, что никто к ним через буреломы точно не заезжал. Уж бабушка Ханда в жизни никого не обманывала! Прямо непорочное зачатие какое-то!