Журнал «День и ночь» 2009 №4

* * *

Дорогой мой мальчик Перерезал пальчик Переехал город Вот тебе и повод Что ни вор то рядом Что ни дом то в птице Не летаешь помнишь А не спишь и снится

* * *

Мы смотрели на свет Тот который снаружи Внутрь смотрел говорил: Не бывает в себе Побывавший с другой Стороны обнаружен Тот который хиджаб Тот который рабе Мы смотрели на свет Свет смотрел по другому Языку называл Вещи или углы: Сын ест дым Дым проходит под кожу И плывут за рекой По младенцам гробы Мы смотрели в язык Языки были наши Но язык говорил через нас Свой язык: Мы смотрели в ростки Из распаренной пашни И росли из торфяника Вверх языки Не бывает в себе Свет смотрел по другому То ли речь то ли прах Всё раскрошено вдоль А вода протекает Из лобных и впадин Увольняет себя И идёт Чусовой Идиот или нет А еврей или тоже Но плетёт изнутри Разжигая войну АМЗ или свет На иглу и прощенье Улыбаясь молчит Каждый как своему

* * *

На то смиренный человек клюёт ранетки с мёртвых яблонь Засматриваясь в водный крест и в прорубь Перечёркнут за день Он пересматривал себя — пока за мышь возилась вьюга Метель себя переждала и переплавила Испуга Предвосхищенье — он входил под своды тёплых снегопадов — Чужой еврей — степной калмык — И большего уже не надо На то смиренный человек пересчитал свои убытки И Бог смотрел из всех прорех — как ленин В первомай с открытки Он пересматривал своё: хозяйство тёмные дороги Никчёмное но ремесло ранетки Высохшие ноги Он перемалывал себя переменял себя и льдины Вдоль чёрных яблонь и пруда Горелой глины На то смиренный человек клевал свои прорехи богу И холод говорил как смех но По другому Нельзя и всходит из воды как сталь сквозь овны Всё тот же точный человек Ранету кровный

* * *

Господи, что тридцать шесть просили, Оказались дальше от России От Урала и т. д. Что дальше? — Кажется: таджики и асфальтом Вертикально залитое поле (На полях — денщик и нет убоя Большего, чем нам дано. Раздолье, Но и тело выглядит убого.). Господи, смотри в глаза мне — сколько Надо говорить, чтобы молчать? Оказался дальше, чем скинхеды, И за всё придётся отвечать. Перед этим Томском и Свердловском Если стыдно, — значит повод важен; Спирт без языка Совсем не страшен, И таджик везёт меня назад Господи, огромны километры и таджик. Как речи Уфалея Нижнего и Верхнего под кожей — Кровоточат ангелы. Молчат.

* * *

37

Вернуться в дом когда смотри сотри Окаменело пламя говорить И 37 наотмашь бьют часы И хлеб растёт из хлебных горловин Вернёшься в дом и не простишь когда Страшишься кожи смерти и себя Умеришь (прыг! — отмеришь семь сорок На стаи мир поделишь всех потом) И потом отмороженным своим Тебя коснутся из шестой строки Твои три персонажа — идиш твой Всё чаще перемигивает вой Вернёшься в дом — на полку — в подкидной Играешь с огородами — с одной …Как хорошо голодным в тридцать семь Часов вставать или прилечь совсем В доселе проницаемую смерть Вернёшься в дом а дочитать ответ Не провернёшься — яблочная синь Резина или воздух сам горит На семь третей нас делит и следов Найти не можешь (но на всё готов Нас ангел провести а изнутри Он с немотой своею) Говори

Степан Рыжаков Переговорам в Атагах

Аты-баты, шли солдаты. Проклинали жизнь свою. Как нас предали когда-то, Дай гитару! Я спою! На могиле мать рыдает, Не унять её тоски. Холм могильный обнимает, Сердце рвётся на куски. Ну а те, кто жив остался, Помнят Грозный да Бамут, И Самашки, где ругался, Погибая, лучший друг.

* * *

Помнят все… Как вши съедали, Раны стыли на груди. И как вешали медали Тем, кто не был впереди. Нас в стране не привечают — Неугодные сыны. Дни войны не отмечают. Дня Победы лишены. Аты-баты, шли солдаты. Проклинали жизнь свою. Как нас предали когда-то, Дай гитару! Я спою!

Юрий Беликов Владимир Зубков Ванна начала ХХ века, или Чаепитие с принцессой Прусской

Разговор с обладателем «авантюрного гена», потомственным дворянином Владимиром Зубковым

С племянником «великого авантюриста» я был знаком шапочно. Причём выражение «шапочно» носит здесь буквальный смысл. Мы сдавали шапки и верхнюю одежду в гардероб. Шевелюра у меня была взлохмаченной, а расчёски не оказалось. И вдруг со мной поделился собственной расчёской Владимир Зубков. Через зубья этой расчёски меня словно щёлкнуло электричеством! Так какой-нибудь незначительный предмет становится ключиком к давно минувшей истории.

Когда-то таким же образом в Бонне поделился дальний родственник брюками с Александром Зубковым, поизносившимся на чужбине и ещё не вошедшим в книгу «100 великих авантюристов», но уже получившим нечаянное приглашение на чай к вдовствующей принцессе Прусской Фредерике Амалии Вильгельмине Виктории цу Шаумбург-Липпе — родной сестре последнего германского кайзера Вильгельма.

Принцессе—61 год, Зубкову—27, от него так и прёт электричеством страсти, он почти один в один похож на Рудольфа Валентино, тогдашнего голливудского кумира немого кино — набриолиненный брюнет с чётким пробором ближе к середине. И не только похож. Зубков работает его двойником: принимает на себя раздирающую любовь неистовых поклонниц, раздаёт автографы, спасается бегством. За ним тянется шлейф Казановы, танцора танго, драчуна, кокаиниста и безумца, уже удалённого «за безнравственное поведение» из одной европейской страны. Но тем и прилипчив русский чертополох!.

И вот он уже вскружил увядающей даме голову, та вскричала «да-да-да!», венчание — и Александр Зубков, несмотря на протесты высокородного брата Вилли и всех королевских и княжеских домов Европы, въехал, как на белом коне, на покрытой свадебной фатой прусской принцессе в Шаумбургский дворец.

Въехал, чтобы вскоре наводнить его собутыльниками и едва ли не в течение медового месяца прокутить, пропить и пустить по ветру всё состояние любвеобильной супруги—12 миллионов золотом, да к тому же — залезть в долги на 660 тысяч марок. А? Каково!

Зубкова выдворили за пределы Германии. Всё имущество принцессы прусской было пущено с молотка. Сама она, поселившаяся на окраине Бонна в маленьком домике, потерявшая всё — включая молодого горячего супруга, вскоре слегла и скончалась в больнице.

Примерно в то же самое время, только на несколько лет позднее, в Пермь из Москвы, чтобы занять при местном мединституте вакантную должность заведующего кафедрой физиологии, прибыл старший брат Александра Зубкова — Анатолий. В отличие от младшего (впрочем, у них всего лишь год разницы), он — серьёзный учёный, доктор наук и профессор. Красив и молод. В разводе. В Москве у него уже осталась семья и сын-эпилептик. Но у Анатолия — глаз-алмаз. Вот и заворожил он этим алмазом приглянувшуюся студентку.

Так 29 апреля 1939 года в Перми родился мой будущий «шапочный» знакомый Владимир Зубков, ныне известный в Перми и за её пределами литературовед из здешнего педуниверситета, кандидат филологических наук, под видом которого, оставаясь до сей поры инкогнито, скрывался племянник «великого авантюриста» и потомственный дворянин. (К слову сказать, мой визави сел за сопутствующее нашему разговору старинное фортепьяно — кисти рук как у Рахманинова — и тут же выплеснул нечто классическое, таящееся в кончиках пальцев!)